Катаев: «Погоня за вечной весной»

Это из стихотворения с подзаголовком «Посвящается Ив. Бунину».
А в «Южной мысли» от 10 апреля 1916-го уже проступила тонкая ирония – имя учителя шло через запятую с нелюбезным ему символистом:
А дома – чай и добровольный плен.
Сонет, набросанный в тетрадке накануне,
Так, начерно… Задумчивый Верлен,
Певучий Блок да одинокий Бунин…
Впрочем, ирония ли это или нежелание принимать разделения настоящей литературы на направления? Ведь и Олеша, похожий своими вкусами на Катаева, вспоминал: «Восхищение наше Буниным или Александром Блоком было чистым…»
Кстати, с Буниным Олешу познакомил Катаев:
«Так как это произошло по пути на бульвар, расположенный над морем, то всех нас, участвовавших во встрече, охватывало пустое, чистое, голубое пространство. Сперва шли по направлению к морю только мы двое – я и Катаев; поскольку мы куда-то направлялись, то не очень уж смотрели на пространство вокруг… И вдруг подошел третий. Тут и обнаружилось, сколько вокруг нас троих голубизны и пустоты.
– Познакомься, Юра, – сказал Катаев и затем добавил, характеризуя меня тому, с кем знакомил: – Это тот поэт, о котором я вам говорил.
Имени того, кому он представил, он назвать не осмелился; я и так должен был постигнуть, кто это».
В 1915-м Олеша посвятил другу стихотворение «В степи», по собственному и Катаева определению написанное «под Бунина»:
Иду в степи под золотым закатом…
Как хорошо здесь! Весь простор – румян,
И все в огне, а по далеким хатам
Ползет, дымясь, сиреневый туман…
Но другу предстоял другой огонь – артиллерии, и другой туман – газовой атаки…
 
Часть вторая
 
«Во вшах, в осколках, в нищете, с простреленным бедром…»
  
Первая война
 
Итак, уже в августе 1914 года Катаев собирался ехать на войну с санитарным поездом.
Осенью с другими гимназистами он убирал хлеб в солдатских семьях, оставшихся без хозяев. Составлял поэтический альманах в пользу раненых (и под присланным стихотворением впервые увидел имя Олеши).
Зимой, в конце 1915-го, провалив экзамены, добровольцем (или как тогда говорили – охотником) ушел воевать.
«Выгнанный из седьмого класса за неуспеваемость гимназист-переросток, окончательно запутавшийся, понял, что для него есть только один выход», – признавался Катаев. И все же: «Хотел я себя представить молодым патриотом… И, если будет угодно Богу, умереть за веру, царя и отечество».
Война жадно забирала молодых. В письме Бунину от 14 марта 1916 года Александр Федоров, сообщая о сыне Вите, подлежавшем призыву, добавлял: «Лучшие его товарищи также пошли на это крестное страдание. Помнишь ты поэта Катаева? Он пошел из седьмого класса гимназии охотником в артиллерию. Теперь сражается».
В повести «Отец» лирический герой Петя Синайский отправляется в канцелярию воинского начальства с бьющимся сердцем и выстраданной заготовленной фразой: «Полковник, в то время когда тысячи людей умирают на войне за родину, я не могу оставаться в тылу. Прошу немедленно отправить меня добровольцем на фронт!»
В конце 1970-х Катаев вспоминал, как вылезал из землянки и прогуливался вдоль старых, «кутузовских» берез, обвешанных солдатскими котелками: «И мне казалось, что в это время в меня вселяется душа моих предков Бачеев – деда, прадеда – русских офицеров, в течение нескольких столетий и в разных местах сражавшихся за Россию, за ее целостность, за ее славу, за Черное море, за Кавказ… Все вокруг меня дышало русской историей».
Из «Послужного списка» следует, что вольноопределяющийся 1-го разряда вступил в службу в 1-ю батарею 64-й артиллерийской бригады 1 января 1916 года.
Валентин начал службу в лесу под небольшим, разбитым снарядами белорусским городом Сморгонь младшим чином на артиллерийской батарее – канониром, затем получил нашивки бомбардира, затем младшего фейерверкера, через год был произведен в прапорщики. В письме Александру Федорову (с припиской «Если Бунин в Одессе – Привет»), который вскоре сам отправился на войну корреспондентом, он писал: «С самого моего приезда на фронт попал в такие переплеты, что не дай Боже!»
У солдат сложилась поговорка: «Кто под Сморгонью не бывал, тот войны не видал». Впервые за время долгого отступления русской армии немцы были остановлены именно здесь и сдерживались более двух лет. В боях под Сморгонью принимал участие штабс-капитан 16-го Менгрельского гренадерского полка Михаил Зощенко.
Катаев не воспользовался привилегией жить вместе с офицерами, поселился с солдатами, испытав все тяготы их быта.
Он не забывал и литературу – стихи, рассказы, очерки, пылкие письма с лирическими отступлениями. Позиционное ведение боевых действий этому способствовало. Хотя опасность подстерегала повсюду. Однажды он прохаживался с обнаженным бебутом (чем-то вроде длинного кинжала). Взобрался на вершину бугра, чтобы лучше видеть волшебный снежный пейзаж, и тут засвистели над головой немецкие пули. Канонир кубарем скатился вниз. «Это было мое боевое крещение».
Ирен и ее сестры отдали ему не все письма. Кое-что обнаружено в архиве Одессы. Например, вот это – карандашом, быстрым почерком:
«22 января 1916 года.
Действующая армия. Когда я получил Ваше маленькое славное письмо, ей-богу, был рад, как ребенок. Получил я его вечером. В окопе очень темно, и поэтому прочитал я его кое-как. Насилу дождался утра. Утром пошел бродить подальше от землянок, чтобы остаться с Вашим письмом наедине. Подождите, лучше стихами…
Мне было странно, что война,
Что каждый день – возможность смерти,
Когда на свете ты одна
Да ломкий почерк на конверте…
Сейчас мы на передовых позициях, а я со своим взводом за версту от немцев. Летают пули, над головой рвутся гранаты. Пустяки, привык. Буду хлопотать об отпуске на Пасху в Одессу…»
При содействии генеральской дочки он провел Пасхальную неделю дома.
И снова был фронт, где он не мог ни на минуту отлучиться от орудия без разрешения и был рад, когда получал приказ от начальства отправиться куда-нибудь по делу – тогда он шел, весело размахивая руками, то и дело вглядываясь и внюхиваясь в душистое письмо барышни…
Корреспонденции с фронта, иногда в виде «писем к И. А.», Катаев публиковал в газете «Южная мысль». Он старался передать фронтовой быт в мельчайших подробностях, не забывая делать акцент на положительных сведениях. «Наша техническая подготовка – безукоризненна». За пять верст от позиции – лавочка, солдаты шествуют оттуда «счастливые, нагруженные сахаром, булками, салом». «Против лавочки – баня. Возле нее постоянно – группы землячков со свертками белья под мышками». Отдельно отмечал он «деятельность экономических лавок, питательных пунктов и санитарных поездов В. М. Пуришкевича» – «их значение очень велико».
Катаев наперекор аду в каждом тексте упражнялся в изобразительности – много описаний природы, а звуки войны художественно поданы: пальба, как будто «кто-то хлопает дверью или выбивает ковры», «вдалеке постукивает пулемет, словно кто рубит котлеты», «ружейная стрельба издали похожая на шум осеннего моря».
«По вечерам у нас – музыка и танцы. Играют на гармонике, скрипке и… лавровом листике». Это солдат «засунул в рот лавровый лист и извлекает из себя тонкие, жалобные звуки». «Землячки» научились красить белые рубахи в «великолепный защитный цвет»: их бросают в котел с кипящей водой «с сочной болотной травой, березовыми листьями и т. д.». Служба и причастие – «как-то странно: орудие и возле него алтарь, икона и священник с крестом». Огромный сибиряк Горбунов стирает белье за обучение грамоте. Херсонский моряк Колыхаев учится писать письма «благоверной и благочестивой жене». А сам Катаев читает вслух классику: «Что касается Анны Карениной, то она была единогласно названа шлюхой».