Силой и властью (СИ)
- Белокрылого Рахуна? Он не слишком молод для войны?
"У Рахуна к кнезу Вадану личное дело. Не волнуйся, могучий, мальчик справится".
- Раз так, не смею задерживать, т'хаа-сар. Попутного ветра тебе, хранитель, и скорого возвращения.
Даахи еще раз поклонился и оттолкнулся от стены. Серые драконьи крылья развернулись, унося Ахмара на север, туда, куда уже отправились его собратья.
Умгарский кнез возвращался в расположение своей армии. Советники и стражи, видя, что великий злится, держались тихо, чуть поодаль, боясь потревожить, но напрасно: кнез мрачнел с каждым шагом: он понял, что, все время побеждая, войну проиграл. И хоть футляр красной кожи, щедро отделанный золотом и самоцветами, говорил об уважении, а пергаментный свиток давал умгарам права на Пряный путь и предгорья ничуть не меньшие, чем республике золотоволосых, все это Булатному не нравилось. Конечно, он подписал и Слово о вечном мире с Орбином, и конфедеративное соглашение без совета своих приближенных, даже толком его не читая! А как тут не подписать, если с бело-палевых стен крепости на тебя пялятся чудовища, почище тварей бездны беззакония - не то звери, не то ящеры с хищными мордами и глазами, горящими как головешки. Вадан раньше не видел хранителей, да и сейчас не горел желанием рассмотреть вблизи - они внушали ужас и без этого.
Но все же, все же!.. Эту войну он выиграл честно - загнал подлых колдунов-старших в самое их логово, окружил со всех сторон, отсек любые пути к бегству и, будь у него еще хоть пара недель, непременно выкурил бы! Но боги любят и берегут Орбин - с досадой вспоминал он слова колдуна Йензы, - победить хранителей люди не в силах... В бездну все! Он не свинарь какой - великий кнез Умгарии, Вадан Булатный! Может и быка ударом в лоб положить, и любую в мире армию рассеять. Неужто он - он! - должен жить в страхе перед этими мерзкими тварями?! Разве не могут люди сами разобраться со своей войной?
Кнез ярился тем сильнее, чем больше удалялся от так и не посрамленных стен Орбина, от тиронских магистров в лиловых мантиях и безмолвных крылатых стражей... и...и вся ярость его внезапно скатилась, словно дождевая вода с промасленной кожи, и ушла в землю: у полога его собственного шатра стоял ребенок.
Это был мальчик лет десяти, тонкий, бледный, в синей шерстяной рубашке до колен, с ниткой разноцветных бус на груди и тремя короткими белоснежными косичками. И ничего бы странного, если бы трава вокруг мальчишки не зазеленела, будто на небе не пятнистый олень ревет, а серебряный соловей трели выводит.
И сам Вадан, и все его спутники спешились и замерли. Холодный пот струйками потек по спине великого владыки, прозванного Булатным.
- Мир тебе, кнез Умгарии, - сказал мальчик серьезно и снизу вверх заглянул в лицо. Глаза у него были большие, раскосые, темно-серые, как грозовая туча. Нечеловеческие.
- И тебе мир, хранитель, - едва смог выговорить Булатный.
- Не бойся, кнез. Я к тебе с хорошей вестью: друга потерянного вернуть. - И говорил он странно, не по-человечески, словно не речь ребенка, а шелест ветра в сухом ковыле.
Прежде чем кнез успел понять смысл сказанного, маленький даахи защелкал языком, вскинул руку, принимая на рукав белую молнию - северного сокола-кречета.
- Хороший сокол, но домашний: из человечьей руки кормиться привык, на воле погибнет. - Мальчик погладил мягкие перья, а потом протянул кречета кнезу: - Возьми свою птичку, Вадан Булатный, да береги впредь: белые перья твоего знамени не красят черные мысли.
Он ссадил сокола на руку хозяину и подошел к его советникам, заглядывая в глаза, каждому нашел по нескольку слов:
- Тиронский плащ, черный маг Йенза, не для войны и крови, а для мира и помощи.
- Улыбнись, Титу, зато ты жив, а мог бы в канаве под Мьярной гнить.
- Пустое, Ярда, тебе не в бой идти - домой спешить надо. Твоя жена со дня на день дитя родит...
Так и шел сквозь умгарское войско, маленький, спокойный, с жуткой недетской мудростью раздавая советы. А потом пропал. Как и куда - никто не заметил.
Люди и нелюди
1
Осень года 628 от потрясения тверди (пятнадцатый год Конфедерации), Орбин.
Коридор длинный и пустой. И прямой, как стрела. Догонят! А догонят - сунут головой в нужник... если повезет. По бокам двери в учебные комнаты. Закрытые - занятия закончились, наставники ушли: никуда не свернешь, никто не заступится. В конце коридора - поворот и выход во внутренний двор. Там не спрятаться - загонят в угол. Еще маленькая дверка в чулан, где метлы, тряпки и пауки - там и загонять не надо...
И крутые ступени в страшный подвал деда Бо.
Адалан схватился за угол стены, резко развернулся, отшвырнул соскочившую с ноги сандалию и чуть не кубарем скатился вниз. Быстрее, быстрее!
- Держи его, Дэн!.. - донеслось сверху.
Не думая о синяках и ушибах - опасность еще не миновала - Адалан вскочил и помчался дальше, в затхлую темноту подземелья.
- Ну вот... лезь теперь за ним!
- Уйй!.. Нальс!
Шлепок и вскрик прозвучали почти одновременно. Быстрее, еще!
- Вниз, немытый, кому сказал!
- Не полезу. Как хочешь, Нальс, а в подвал не полезу...
- Ладно, ну его. Замерзнет - сам вылезет...
Старшие еще ругались, но уже далеко вверху, глухо и нестрашно. А скоро и вообще ушли. Остались только тишина и темнота. Адалан сделал несколько шагов наугад, уперся в стену, стукнулся и тихонько заплакал. Плакал он не от боли, боль была пустяковая, даже кожу не ссадил, и не от страха - к страху он привык. Да и в подвале, пока он пустой и темный, бояться было нечего, это Адалан в свои пять лет усвоил и не понимал, почему старшие трусят. Он плакал от обиды, от разрывающей грудь горькой несправедливости одиночества.
Почему, ну почему у него никого не было?
Вот Нальс и Дэн все время вместе. Нальс - сильный, рослый мальчишка откуда-то с севера - дразнил хрупкого смуглого Дэна немытым черномазым дохляком, но никогда никому не позволял обижать. Лин и Руа с островов тоже всегда держались друг друга... или фариска Найля, которая дружила с Надом и его сестрой Кер. Когда Нада наказали за сломанную лютню и Бо на три дня забрал его в подвал, Найля не побоялась, пришла даже сюда - Адалан сам видел через дырку в щербатой кладке. Наду было больно и плохо, но он терпел, а Найля старалась его подбодрить.
А Адалан смотрел и думал, что вдвоем - это точно - не так страшно и обидно жить, как одному.
А еще слушал, как они разговаривали. Найля рассказывала о маме, о сестрах и братьях, о том, какая у них была большая дружная семья, пока не умер отец. А Над хвалился, что в Зурин-Ай все знают ру-Гри, древний знатный род, что его старшие братья служат герцогу Туманных Берегов и что однажды они найдут их с Кер и обязательно выкупят. Вранье, конечно. Отсюда еще никого не выкупали родные, только новые хозяева, если понравишься. Но все равно хотелось верить...
Только у Адалана-то ничего такого не было: ни друзей, ни родителей, ни сестер с братьями, которые вдруг примчатся с кучей золота и заберут его к себе, ни сказок о "хорошем раньше". Он появился на свет прямо здесь, в этой школе, с серьгой невольника в правой ноздре, и не помнил ни отца, ни мамы, а только других воспитанников, наставников, смотрителя Бораса, деда Бо, как называли его дети, да хозяина, почтенного Нарайна Орса, который иногда требовал его к себе, бегло осматривал и снова прогонял прочь. Даже настоящего имени у него не было. Это Бо все время называл его "мой сладкий"; орбинское "эйдел лайн" на свой умгарский манер он переделал в непонятное "адалан", которое все и подхватили .
А еще у Адалана были очень длинные светлые волосы, какие-то там глаза и еще что-то... "Ах , какая красота! - чмокали губами наставники. - Истинный бриллиант будет! Только не испортить бы огранкой". А дети злились: и на похвалу наставников, и на то, что его серьга золотая и настоящая, сделанная мастером, а у них только серебряные проволочные колечки, ехидно звали златокудрым господином и требовали что-нибудь наколдовать. Он ничего не понимал, а потому получал и за это тоже.