Силой и властью (СИ)

- Адалан, ты никак подглядывал? Адалан!
Резкая оплеуха отдалась болью и звоном в ушах. Адалан отвернулся от Лина и уставился на старика.
- Прятаться - нельзя, подглядывать и подслушивать - нельзя! Видишь, - Бо указал на Лина, - что бывает с детьми, которые делают то, что нельзя? Я люблю тебя, Адалан, я никому не скажу, что ты тут прятался и подглядывал. Но если ты сам кому-нибудь проболтаешься или не станешь меня слушаться - пеняй на себя: тоже будешь наказан. Как он. Понял?
Адалан кивнул, а потом живот свело окончательно и вывернуло: изо рта полилась едкая желтая пена, ноги задрожали, он едва не свалился. Но Борас успел подхватить и повел умываться.
Едва старик закончил оттирать кровь с безнадежно испачканной рубашки и не успел еще договорить: "Бегом отсюда", - он камнем из пращи выскочил в коридор и со всех ног понесся дальше... дальше от этого страшного места.
Хотелось спрятаться ото всех, исчезнуть, забыть и чтобы его тоже забыли, а он знал только одно надежное место в этом доме - подвал Бо. На этот раз Адалан не остановился у самой двери, а плутал по ходам, пока окончательно не заблудился и не оказался в тупике. Тут он забился в самый дальний угол и притих.
Как ни старайся, как ни зажмуривай глаза, вид избитого Лина и заляпанная кровью комната никуда не исчезали. Лин был бойким, задиристым, а со слабыми - так и жестоким. Только вчера Адалан готов был молиться каким угодно богам, чтобы рыжий островитянин канул в бездну, а теперь вдруг стало так его жалко! И вина за былую свою злость, за просьбы к Творящим наказать обидчика захлестнула с головой. Хотелось пореветь, но даже слезы высохли, остались тошнота да противная дрожь во всем теле. А потом внутри родилось что-то, забилось, раскаленное и нестерпимо яркое, как маленькое солнце. Оно росло, пухло, вздувалось нарывом, грозило вот-вот лопнуть и сжечь Адалана, подвал, весь этот дом вместе с несчастными детьми и их мучителями. А может быть, и весь Орбин.
Пусть! Пусть все горит! Пусть все исчезнет, сгинет!.. Адалан готов был кричать, он так хотел освободить это солнце, но не знал, как. Оно оставалось внутри и рвало, выжигало тело дотла. Адалан не заметил, как горячая кровь заструилась по щекам и подбородку. Вскоре он совсем ослаб и вместе со своим так и не родившимся пламенем провалился в черную пустоту.
2
Осень года 628 от потрясения тверди (пятнадцатый год Конфедерации), Орбин.
Рыженький продержался долго. Борас выволок его во двор и там бросил, на виду у всей школы. Мальчишка был жив и даже в забытье почему-то не впадал: стонал, шептал что-то, просил помощи. Бо рассудил, что это и хорошо - урок вернее запомнится, но подходить не разрешил никому, даже лекарю, пользовавшему маленьких невольников. Лекарь уговаривал, взывал к милосердию, предлагал деньги - тщетно. На все был один ответ: мое имущество, как хочу, так и распоряжаюсь.
Потрясенные воспитанники разбежались и затаились по углам. Такого они еще не видели - такого они себе и представить не могли. Да, у них случались ранения или болезни, и некоторые ребятишки, особенно из младших, даже умирали, и наказания были жестокими, подлыми и унизительными. Но чтобы так!.. Дед Бо, которого когда-то звали Дикарем, кожей чувствовал их страх, острый, щекочущий предвкушением. Он был почти счастлив и всей душой благодарен хозяину за подарок.
И то верно: Орс нечасто позволял старшему смотрителю тешить свое безумие. Накладно это. Да и, что бы ни трепали злые языки по всем дорогам про орбинитов, не видел Нарайн радости в жестокости и разврате, тем более его не прельщали кровавые игрища с детьми. Просто он понимал, что порой самая короткая дорога к цели ведет по трупам, а самое простое решение - убить и не мучиться. И не прикидывался наивным. Борас своего господина уважал, боялся и... даже любил. Успел полюбить за пятнадцать лет. Да и как не любить? Стать, сила, уверенность. Красота, какой за пределами республики, может, и вовсе нет. Та самая ненавистная красота... Хоть Бо уже и оставил мысль когда-нибудь улучить момент пырнуть златокудрого железом в брюхо, а потом смотреть в затухающие глаза, долго смотреть, чтобы видеть, как он все почувствует и поймет, чтобы самому понять и запомнить...
Но златокудрый был все же милостив к его страсти - время от времени поддерживал вот такими подарками. Не на веку этих, нынешних, детишек, они прошлый подарочек не застали. Но Борас-то все помнил: каждую из своих жертв, каждый их взгляд, каждый крик, каждый стон. Каждое место во дворе, хоть там никогда и не было настоящих могил. Помнил и любил, любил и ненавидел. А сегодня ему предстоит запомнить еще одного...
Когда пришла ночь и двор школы стал темным, как колодец, Бо решил, что пора. Подошел к мальчишке, последний раз погладил рыжие кудри и - чтобы наверняка - со всей силы опустил на шею заступ. А потом сам выкопал хорошую яму, уложил на дно, постоял над ним, размышляя о том, как это правильно: всем здешним деткам лечь в такие ямы, засыпал и хорошенько притоптал. Работал почти до рассвета, но зато спать ушел довольный: все сделано, как надо.
Проснулся дед Бо поздно - солнце уже высоко стояло. И сразу понял: что-то не так. Первым делом он решил обойти школу, проверить, не случилось ли чего, пока старший смотритель отсыпался. Увидел, что воспитанники как обычно занимались с наставниками, в коридорах чисто и охрана на местах; даже двор казался тихим и безмятежным, словно вчерашнего рыженького и не было. Но Бораса не покидало чувство тревоги. Не прошло оно ни после плотного завтрака, ни после пристрастного допроса двоих охранников. В чем дело, выяснилось только за обедом, когда среди нескольких десятков детских головок всех мастей на любой вкус он не смог найти одной-единственной золотой. Тут-то до него и дошло, что он уже давно не видел Адалана, а именно с тех пор, как выгнал из залитой кровью комнаты, то есть уже без малого сутки! Забыв обо всем, Борас бросился на поиски.
Трижды обшарив школу от чердака до последнего чулана и не найдя даже следа мальчишки, Борас понял, что быть ему негде, кроме как в подвале. Не улетел же он на крыльях хранителя, в самом деле? Прихватив канделябр, смотритель спустился в подземелье. Здешние переходы Борас знал едва ли не лучше собственной комнаты и по следам в пыли, по незакрытым дверям и сдвинутым осколкам кирпича, отвалившимся от старой кладки, сразу понял: Адалан здесь был. Правда, не ожидал, что он забьется в самый дальний коридор, в самый темный угол, где и сам-то Борас бывал всего раза два. А когда нашел малыша, склонился со светом да понял, что темная и липкая грязь, запятнавшая все вокруг - это кровь, перепугался и тут же поспешил звать хозяина.
Хозяин, едва увидел мальчишку, схватил на руки и чуть не бегом кинулся наверх, к свету. Остановился уже во дворе, долго разглядывал испачканную в крови мордашку, потом внезапно разозлился, хмуро посмотрел на Бораса, сунул Адалана ему.
- Забери... и давно с ним такое?
- Я в обед заметил, что его в трапезной нет, - соврал умгар. - Вот и... Не знаю, как давно. Может, с час, а может, и больше.
- Ты точно его не трогал? Я ведь приказал тебе от малыша держаться подальше.
Ледяной взгляд Орса мог выморозить насквозь, но Бо стоял на своем:
- Что ты, хозяин! Да чтобы мне в бездну провалиться - и в мыслях не было! Разве я сумасшедший, чтобы такое золото попортить! Вот клянусь - пальцем не трогал.
- Знаю я тебя, кровожадный развратник. Неси ко мне, в гостевой уложишь. И ночной невестой напои - у тебя есть, поди? - да не жалей, это помочь должно.
Чтобы Нарайн взял мальчишку в дом? Неслыханно... Смотритель очень удивился, но указания выполнил в точности: уложил малыша в постель, послал за вином, а потом долго с ложки отпаивал. Через некоторое время явился и хозяин. Ходил кругами, молчал, только зло поглядывал на больного. К вечеру Адалан, наконец, пришел в себя, но как только увидел Бораса - вскинулся, соскочил с кровати и тут же свалился. Кровь носом хлынула так, что почти сразу на полу набежала лужица. Бо снова поднял его и уложил, а потом все же посмел голос подать: