Завещание (ЛП)

Наверное, это было хорошо, поскольку я знала, что он за человек, и если его поведение и поведение его дочери были в порядке вещей, я никогда не хотела бы повстречаться с ними.
И когда они уехали, я почувствовала странное облегчение от знания того, что скорее всего, этого никогда не произойдет.
*****
— Я должен был поехать с тобой, — пробормотал Генри по телефону, я глубоко вздохнула, глядя в окно на море.
— Со мной все в порядке, Генри, — заверил я его.
— Ты ни в коем случае не должна быть там одна.
— Генри, со мной все в порядке, — повторила я. — Ты должен быть там. Ты делаешь эту съемку для «Tisimo» каждый год.
— Да, а это означает, что мне нужен гребаный перерыв.
Вздохнув, я села на подоконник и уставилась на море. Заходящее солнце окрасило небо в персиково-розовый цвет с маслянисто-желтыми полосами и клочками лавандового. Я скучала по этим закатам над морем. Просто мне хотелось, чтобы бабушка была рядом, сидела со мной.
— Я закончу с этим, и прилечу, — сказал Генри на мое молчание.
— Завершай с этой съемкой, Генри, тебе нужно быть в Риме.
— Мне нужно быть с тобой.
Я закрыла глаза, чтобы не видеть заката. Так много раз за двадцать три года работы личным помощником Генри Ганьона, известного модного фотографа, видеорежиссера и красивого, лихого, безрассудного, авантюрного, дерзкого, отчаянного дамского угодника международного масштаба, я желала, чтобы он сказал мне эти слова по другой причине.
Не потому, что он ценил меня как своего личного помощника.
Не из-за того, что я нравилась ему только потому, что нравилась.
Не потому, что наша история насчитывает более двух десятилетий, и никто не знал его лучше, чем я, так же как и он меня (хотя он не знал меня всю, но у меня на это были свои причины).
Нет.
По другим причинам.
Но теперь было уже слишком поздно.
Не то, чтобы было время, когда это было бы возможно. В его руках (и постели) были модели и актрисы. И я уже сбилась со счета, сколько раз видела, как он лениво улыбается невероятно красивым официанткам, туристкам и так далее, и через пятнадцать минут я уже допивала свой кофе в одиночестве или отправлялась в парк на несколько свободных часов, потому что Генри уезжал в наш отель, чтобы насладиться этими часами по-другому.
Генри Ганьон ни за что не обратил бы на меня своих прекрасных глаз.
Не тогда.
Определенно не сейчас, когда мне сорок пять и я уже далеко не в расцвете лет. Даже если Генри было сорок девять.
С другой стороны, последним двум любовницам Генри было тридцать девять и сорок два.
На самом деле, размышляя об этом, мне пришло в голову, что его любовницы постарели так же, как и он. У него не было двадцатилетних с тех пор, ну… как ему исполнилось двадцать с чем-то (или, по крайней мере, тридцать с чем-то).
— Джозефина?
Я моргнула, выходя из задумчивости, и вернулась к разговору.
— Встретимся в Риме. Или в Париже, — сказала я ему. — Мне нужно сходить завтра на оглашение завещания и посмотреть, что здесь к чему. Это не займет много времени.
Почему я так сказала, понятия не имела, но это была моя работа — делать жизнь Генри свободной от раздражения, а я жила и дышала этим так долго, что не знала, как поступать как-то еще.
Правда заключалась в том, что у бабушки был дом, и он был забит вещами до отказа. Я понятия не имела, что буду со всем этим делать.
Тем не менее, я могла легко нанять агента по недвижимости, чтобы он занялся аукционом, и мне не нужно было при этом присутствовать. Или при продаже имущества.
При этих мыслях я почувствовала острую боль в животе, поэтому отложила их в сторону и вернулся к Генри.
— Неделю, самое большее две, — ответила я.
— Если это займет больше недели, я приеду, — ответил он.
— Генри…
— Джозефина, нет. Не думаю, что ты можешь не заметить тот факт, что заботишься обо мне уже двадцать три года. Думаю, хоть раз в двадцать три года я могу делать что-то, чтобы позаботиться о тебе.
— Ты очень добр, — тихо сказала я.
Последовала короткая пауза, прежде чем он заговорил снова, так же тихо:
— Я просто присматриваю за моей Джозефиной.
Это была одна из причин, по которой я все эти годы поддерживала Генри.
Одной из многих.
Во-первых, было не так уж трудно делать свою работу. Генри не был Примадонной мужского пола, даже если его талант означал, что он может ею быть. Он был довольно серьезным человеком. Я не носилась вокруг, собирая вещи в химчистку (ну, не все время) и пытаясь найти кофейню, которая делала латте с непастеризованным молоком.
Во-вторых, он хорошо мне платил. Очень хорошо. На самом деле очень хорошо. Не говоря уже о бонусах. И подарках (один из них — Маноло, которые были на мне на похоронах, другой — бриллиантовый браслет на моем запястье).
В-третьих, мы много путешествовали, и он не заставлял меня сидеть в вагоне, когда сам передвигался первым классом. Нет, я сидела рядом с ним. Всегда. Кроме того, с выбором места проблем не было. Правда, мне не очень понравилось в Венесуэле (и в Камбодже, и на Гаити, и в Косово), но только потому, что там он не занимался модой, а вместо этого снимал фотографии другого рода, в связи с чем мы не останавливались в Ритце.
Генри любил приключения. Я — это была совсем другая история. Но я всегда была рядом с Генри.
Всегда.
Только не сейчас. И последнее, и, возможно, самое главное, он мог быть очень милым, и часто таким и был.
— Я хочу, чтобы ты звонила мне каждый день, — потребовал он. — Отмечалась. Давала знать, что ты в порядке.
— Ты слишком занят, чтобы я звонила тебе каждый день, — сказала я ему, и хотя журнал «Tisimo» предоставил ему молодого человека по имени Дэниел, чтобы он временно занял мое место, я все еще знала его расписание как свои пять пальцев.
— Как насчет того, чтобы ты позволила мне решать, для чего я слишком занят, милая. Но я надеюсь, что ты уже знаешь, что это не относится и никогда не будет относиться к тебе.
Боже! Да. Очень мило.
— Генри… — начала я шепотом.
— А теперь сделай что-нибудь приятное. Например, пойди, купи большую бутылку вина и выпей ее, смотря какое-нибудь нелепое телешоу, которое ты обычно ненавидишь, чтобы ты смогла рассказать мне все причины, по которым ты его ненавидишь. Не сиди сложа руки, попивая чай и занимаясь чем-то достойным. Например, напиши Дэниелу, чтобы убедиться, что он в курсе, или в семимиллионный раз попытайся прочитать «Войну и мир».
— Когда-нибудь я закончу эту книгу, — пробормотала я себе под нос.
— Давай не будем делать это сегодня, — ответил он, и я улыбнулась.
— Ладно. Реалити-шоу и хорошая бутылка вина, — пробормотала я.
— Хорошая девочка, — пробормотал он в ответ, и я услышала улыбку в его голосе. — Завтра я хочу знать все способы, которыми настоящие домохозяйки откуда-нибудь там, действовали тебе на нервы. (Прим. переводчика: речь идет о популярном американском реалити-шоу «Настоящие домохозяйки», освещающем жизни богатых домохозяек, проживающих в различных регионах по всей территории США).
Я снова улыбнулась, прежде чем спросить:
— Хочешь, буду делать заметки?
— Да, зная, как они, вероятно, будут действовать тебе на нервы во многих отношениях, и даже ты о многом забудешь.
— Тогда считай, дело сделано.
— Хорошо.
Я все еще слышала улыбку в его голосе.
— Теперь иди. Вино. Телевизор. И пока ты там, купи что-нибудь вкусненькое. И я не имею в виду кусок приличного Бри. Я имею в виду что-то вроде ведра жареной курицы.
Я сделала гримасу, которую он, как я наделась, не смог услышать в моем голосе, означающую, что лгу.
— Считай, это тоже сделано.
— Лгунья, — пробормотал он, и я снова улыбнулась.
Затем я сказала:
— Мне нужно тебя отпустить.
— До скорого, милая. Поговорим завтра.
— До завтра, Генри.
— Будь непослушной, — тихо сказал он.
— Я постараюсь, — ответила я, и мы оба знали, что это тоже ложь.