Дом Черновых

— Неужели вы женитесь? — игриво спросила дама.
— Женюсь! — вскричал Валерьян, хватаясь за голову и бегая по комнате. — И радостно, и страшно!
— Конечно, страшно, — согласился старик. — И грустно: женитьба — это похороны таланта! Еду сегодня хоронить талант моего молодого друга.
— Не говорите так! Вы — известный мизантроп, — смеясь, возразила дама. — Не слушайте его! Женитесь, и если жена будет любить вас, вы дадите нам еще лучшие творения. Вспомните Рафаэля, который написал свою Мадонну с собственной жены!.. Ваша невеста красива?
— Очень.
— Поздравляю вас! Кстати, в такой радостный для вас день позвольте обратиться к вам с маленькой просьбой: пожертвуйте благотворительному базару какую- нибудь вашу вещицу!
Валерьян снял со стены небольшой этюд — свою старую, юношескую работу.
— Хотите?
— Буду благодарна, я в восторге! — залепетала дама, протягивая руки к картине.
Но художник спрятал ее за спину.
— Только не даром, но и не за деньги.
— За что же?
— За ваш поцелуй. Сейчас же, сию минуту — и картина ваша!
Дама смутилась. Старик засмеялся.
— Это мне нравится. Покупайте! Картина стоит того. Ведь это его последний свободный поцелуй. Через два часа он будет раб, умрет для свободы, погибнет для искусства.
— Но если мой муж узнает, он убьет меня!
— Как хотите. Тогда я не дам картины.
— Ну, была — не была! Целуйте, только давайте картину!
Валерьян, смеясь, протянул ей рисунок. Дама, взявшись одной рукой за картину, подставила губы, сидя в кресле, но в момент поцелуя быстро повернула голову, и художник еле успел коснуться губами ее губ.
— Это обман! Вы дали ненастоящий поцелуй!
— Но ведь картина маленькая. Довольно с вас! Ох, уж эти мужчины! В день свадьбы продал картину за поцелуй!
— Прекрасно! — смеялся старый художник. — Я понимаю такое настроение — перед прыжком в неизвестное, которое почти всегда оказывается печальным.
— Ах, господа, поймите хоть вы меня, потому что я сам себя не понимаю! Я женюсь, люблю и любим, и все- таки чувствую себя так, как будто с колокольни прыгнул и падаю вниз головой.
Валерьян говорил это шутливым тоном, но было заметно его тревожное, взбудораженное настроение, толкавшее его на странные, эксцентричные выходки.
В два часа он вместе с посажёным отцом приехал в церковь. Компания друзей и братья Наташи в парадных костюмах встретили их у входа.
На клиросе стоял хор. Подошел дьякон в облачении и басом предложил Валерьяну расписаться в книге. Друзья окружили жениха и, отпуская остроты, встали кучкой около колонны. Как всегда в таких случаях, откуда-то набралась толпа любопытных.
В широко раскрытые двери храма входила Наташа с открытой головой, в белом платье и белых цветах. Ее сопровождали Варвара и Елена. Начался обряд…
Опомнились молодые супруги уже в закрытой шестиместной карете, в которую битком набилась веселая, смешливая компания. Шумели, галдели, острили…
Весело мелькали пушистые снежинки. Зимний петербургский день уже смеркался. На улицах и в гостинице горели огни. Вся компания вошла в приготовленный отдельный кабинет из двух смежных комнат, с пианино в одной и накрытым столом в другой.
Все чувствовали себя отлично, даже посажёный отец, сидевший рядом с молодыми, не порицал более женитьбу художника.
Разглагольствовал известный трагик, оказавшийся самым веселым из всей компании. Композитор сел за пианино и с необыкновенным искусством заиграл бравурную арию.
— А ну-ка, сколько нас за столом? не тринадцать, надеюсь? — балагурил веселый трагик.
Вдруг в первую комнату, где играл пианист, вошел новый гость; это был доктор Зорин, которого Валерьян не звал на свадьбу, но позвала Варвара.
Появление доктора напомнило Валерьяну сцену в театре.
Поздно ночью разъехались по домам. Наташа уехала с сестрой, а Валерьян в свою холостую квартиру, как будто была не свадьба его, а прощальная пирушка с друзьями. Странная печаль охватила его, и не верилось, что он женился.
В его одинокой мастерской все оставалось по-прежнему: неоконченные эскизы и гипсовые фигуры мудрецов и богинь встретили своего творца и друга молчаливой знакомой толпой и, казалось, смотрели иронически…
  
III
 
Вечером в последний день масленицы все окна в имении Силы Гордеича были ярко освещены. Утром только что приехали из Петербурга молодожены. Из города по этому случаю ожидались гости.
Настасья Васильевна разговаривала в столовой с Варварой.
— Я ведь постылая дочь у отца, — криво усмехаясь, говорила Варвара. — Меня он наверно и в завещания наследства лишит.
— Ну, что написано в завещании, про то даже я ничего не знаю, один Кронид посвящен. Да, небось, в обиде и ты не останешься: не допущу я этого! Завещание он уже не один раз переделывал. Этого еще не доставало, чтобы после нас из-за наследства потасовка пошла!
— Жаль мне вас, мамаша. Всю-то жизнь вы мучаетесь. Замученный вы человек!
— Я исполняю свой долг. Вот хотя бы и Наташу взять: что от меня зависит — все сделаю для нее. Капитала при жизни отца она, конечно, не получит: будет получать проценты. Ну, а там уж как хотят, так и живут: сама себе муженька выбирала, не на кого пенять. Чтобы с домом Черновых породниться, надо что-нибудь иметь за собой. Думала я, не состоится эта свадьба. Ведь им год дали на размышление, а они через месяц окрутились!
— Ничего не вышло, мамаша: были у них недоразумения, да от этого только скорее обвенчались.
— Сухота одна мне с вами! Теперь вот новое сватовство начинается. У Блиновых-то два миллиона считается, единственная дочь! То-то бы хорошо Митю пристроить!
— А как же Елена-то, мамаша?
Старуха жестко засмеялась.
— Не понимаю, о чем ты говоришь. У Блиновой два миллиона, а у Елены что? Да и родство близкое: двоюродные ведь!
У двора глухо зазвенели бубенчики. Варвара подняла голову.
Вошла горничная Кати, хорошенькая, румяная, в белом переднике.
— Ряженые приехали на тройке…
— Ну, это, вероятно, свои. — Старуха встала, голова ее чуть заметно тряслась. — Я пойду распорядиться, а ты встреть их. Да братьев предупреди!
Властно кинула Кате.
— Самовар готов?
— Готов.
— Приготовь чай в столовой да закуски подавай! Поживей вы там поворачивайтесь, сама на кухню приду!.. Ох, не люблю я с гостями возжаться, да делать нечего, приходится! Шуму-то, небось, сколько будет! Скажи Косте, чтобы отца разбудили! Сам Блинов, наверное, приехал.
Настасья Васильевна вышла из комнаты.
В передней слышались голоса и смех приехавших гостей.
Варвара пошла в гостиную, где Митя и Костя играли в шахматы, Кронид в новом пиджаке и крахмальной рубашке ходил из угла в угол, заплетая свою веревочку, а бледная Елена в пышной прическе и лиловом гладком платье грустно сидела на диване.
— Гости приехали! — заявила Варвара.
— Слышим, слышим, — отозвались игроки.
— Эх, маненько игру не докончили!
— Костя, пойди папашу разбуди, мамаша велела!
В гостиную вошли четверо. Приземистый, широкоплечий старик с длинной седой бородой, с волосами в скобку, в сюртуке и высоких сапогах — купец старинного типа; молодой человек в мешковатом костюме и сам мешковатый, с маленькими черными усами, остриженный ежиком — купчик Федор Мельников, давно вздыхавший по Елене. Об этом было известно в семье Черновых. Федор знал, что Елена имеет чувства к своему двоюродному брату, и поэтому бывал у них редко, только по делам, но теперь почему-то приехал с Блиновым. За ними вошли две девушки в маскарадных костюмах и масках. Одна была в дорогом наряде русской боярышни, в кокошнике и светло-голубом атласном сарафане, другая — в ярком цыганском костюме. В первой все сразу узнали дочь Блинова, но цыганку не могли угадать.
Варвара с деланной улыбкой поплыла навстречу гостям и заговорила громко, нараспев:
— Милости просим, гости дорогие! Не забыли нас в деревенской глуши. Хорошо ли доехали? Озябли, чай?