Рыжая племянница лекаря. Книга вторая (СИ)

И он повел меня наверх, поддерживая под руку — я ничего не видела перед собой из-за удушья, но послушно старалась держаться ровно, ведь из услышанного стало понятно, что со мной происходит что-то до крайности дурное и опасное.
В комнате я повалилась на пол, все пытаясь вдохнуть побольше воздуха, но получалось совсем плохо. Хорвек тем временем действовал быстро и уверенно: оказалось, что он успел прихватить с собой пригоршню соли, и сейчас рассыпал ее вокруг меня, очерчивая круг. Постепенно невидимая удавка ослабела, хоть и не исчезла полностью — дышалось тяжко, точно на грудь мне взвалили большой камень.
— Что со мной? — прошептала я, хватая ртом воздух.
— Обычная неприятность для тех, кто не сумел скрыть свое имя от колдуньи, — отозвался мой приятель, подравнивая соляную полоску. — Если у ведьмы есть вещь, которая тебе принадлежала, и она знает, как тебя зовут, то она может наслать на тебя кое-какие чары. Это глупая, простая магия, которая не причинила бы тебе серьезного вреда. Должно быть, госпожа чародейка сильно обозлена после сегодняшней неудачи, оттого и опустилась до таких низких заклятий.
— Она знает, где я? За мной придут ее слуги?
— Нет, для этого одного только имени недостаточно, — покачал головой Хорвек. — Колдунья и без того подозревала, что ты в городе — сейчас же она в этом убедилась, но точного места она не определит. Не столь уж дурная весть, хотя лишний раз ее дразнить не стоит… Не шевелись! — окрик заставил меня снова опуститься на пол. — Ты все еще под действием заклинания и стоит тебе выйти из соляного круга, как оно примется тебя душить. Пока соль впитывает магию, которой полагалось бы отзываться в твоей крови, нужно избавиться от того, что тебя губит…
— Это от чего же? — до того мне казалось, что сильнее испугаться невозможно, однако последние слова заставили мое сердце уйти в пятки.
— От имени, — разъяснил мне он. — Раз уж она вплела его в заклинание, то нужно превратить его в бессмыслицу, и чары тут же разрушатся. Видела, как бусины рассыпаются, стоит порвать нить, на которую они нанизаны? Здесь все то же, но только вместо нити — твое имя. Откажись от него, и оно станет простым набором звуков.
Отчего-то это предложение мне совсем не понравилось. Лишившись волос, я и без того чувствовала себя потерянной, словно вместе с рыжей косой утратила важную часть себя. Раньше я твердо знала, кем являюсь: Фейн, рыжей племянницей лекаря. Что теперь осталось от этого знания, так естественно определявшего мое прежнее место в мире? Дядюшка Абсалом уже не был лекарем, превратившись внезапно в преступного колдуна. Из моих рыжих волос сейчас плел шнурки беспамятный господин Казиро, и единственное, что осталось от той старой славной жизни — так это мое имя. Нет, мне отчаянно не хотелось от него отрекаться, тем более, что от этого действа за версту разило колдовством, ничуть не отличавшимся от того, которым промышляла рыжая ведьма.
— Я не буду колдовать, — отрезала я, и с вызовом посмотрела на Хорвека. — Это дрянное дело, и я не желаю, чтобы ко мне прилипло хоть что-то из чародейских фокусов!
— Ну еще бы, — он улыбался мне, и в изгибе его губ мне впервые почудилось что-то злое. — Если ты произнесешь хоть одно заклинание, то тут же станешь ведьмой… как и назвал тебя герцог сегодня на площади. А ты не вынесешь, если хоть какое-то из его обвинений окажется правдой.
— Колдовство принесло ему столько горя! — почти крикнула я, уязвленная верностью его догадки. — Если… Когда заклятье падет, то он слышать не захочет о чародействе и о тех, кто ним промышляет. Я не смогу ему лгать! И не буду! Я спасу его безо всякой магии!
— Не говори громко о магии, маленькая Фейн, — Хорвек говорил ровно, безо всякого волнения, но что-то в его голосе заставило меня смолкнуть. — Сегодня в Таммельне все особенно чутко прислушиваются к таким словам, и с каждым днем искать ведьм будут все старательнее. У тебя мало времени. И если ты все же хочешь выйти из соляного круга, то тебе придется защищаться от чар. Сегодня она душит тебя, а завтра начет втыкать в восковую фигурку иголки. Ты не умрешь, но будешь все время испытывать попеременно то боль, то удушье, а ночами тебе будут сниться одни кошмары. Вступив в поединок, глупо отказываться от оружия, если уж твой противник вооружен до зубов. А Огасто… он простит тебя, я полагаю. Люди обычно склонны прощать своим спасителям некоторую беспринципность, когда на кону стоит их собственная жизнь. Ты ведь хочешь спасти своего прекрасного герцога, Фейн?
— Да… — потерянно пробормотала я, наблюдая за тем, как крупинки соли темнеют, начиная походить на угольную крошку.
— Тогда забудь о своих убеждениях до того времени, когда твоей жизни и жизни твоих близких не будет угрожать опасность. Быть может, никто не спросит, на что тебе пришлось пойти ради их спасения, и эта маленькая тайна умрет вместе с тобой… и со мной. Тем более, что ты уже как-то обращалась за советом к демону, не так ли?
— И это обернулось большой бедой, — не сдержала я злого упрека, который, по чести сказать, был незаслуженным, ведь то было мое собственное решение, и демон никогда не просил меня спасти его.
— Что толку сожалеть о своих ошибках? — ответил Хорвек равнодушно, словно ждав этого обвинения и заранее с ним смирился. — Ненависть ко мне не должна мешать тебе видеть выгоду. Сейчас суть выгоды проста: послушав меня, ты можешь избавиться от порчи, которую на тебя насылает ведьма. Сделай так, как я говорю, и можешь дальше думать о том, что следовало просто оставить у решетки нож, как тебя о том просили.
Произнося последние слова, он поднял голову и пристально посмотрел на меня. Глаза его были светло-желтыми, почти бесцветными — воспоминания на время вернули ему прежнее состояние ума, но походило на то, что демон был этому не так уж рад. Странное озарение заставило меня выпалить:
— Клянусь, что не жалею о том, что поступила именно так. И у меня нет к тебе ненависти!..
— Значит, еще не пришло время, — тихо ответил Хорвек. — Ну что же? Ты согласна отказаться от своего имени?
— Да, пожалуй, — робко и неуверенно согласилась я, глядя на него с опаской. — Что нужно делать?
— Повторяй за мной, — сказал он, и я, слушая его тихие монотонные подсказки, послушно объявляла:
— Под луной и под солнцем, под звездами видимыми и невидимыми, в мирах небесном, земном и подземном, более я не Фейнелла! Ни на словах, ни в мыслях, ни в знаках! Отрекаюсь от этого имени, и по доброй воле отдаю его мертвым и неродившимся!
Простые слова эти удивительным образом отзывались дрожью во всем моем теле, и стоило мне умолкнуть, как в голове зазвенело, а живот свело, точно внутри меня образовалась бездонная пустота. На минуту я растерянно замерла, не помня себя, не понимая, что вокруг происходит — словно все мои воспоминания смело прочь, как сметает листву порывом ветра. Незнакомец, сидевший напротив, взял меня за руку, и память постепенно начала возвращаться — но что-то неуловимо изменилось, и тягучая неизбывная тоска поселилась в душе, не давая освободиться от мысли, что со мной произошло что-то ужасное и непоправимое.
— Это пройдет, — успокаивающе произнес Хорвек, поняв по моему лицу, как мучительны эти новые ощущения. — Сейчас все уляжется — это как вода, помутневшая из-за поднявшегося песка там, где бросили камень… или пробежались по отмели… Но вскоре вода успокоится, песок осядет, и вновь ручей станет чистым… Ты осталась сама собой, просто в это нужно поверить как следует…
Его тихий голос ввел меня в забытье, очнувшись от которого, я обнаружила, что прижимаюсь к Хорвеку, а он тихонько покачивает меня из стороны в сторону, продолжая монотонно и тихо говорить о какой-то ерунде вроде воды, песка и листьев. Я подалась назад, вырвавшись из его рук, и только тогда поняла, что мне вновь легко дышится — невидимый камень, давивший мне на грудь, исчез.
— Обычное дело, — сказал мне Хорвек, внимательно следивший за переменами в моем лице. — Когда отказываешься от своего имени в первый раз, то всегда на душе паршиво. Во второй раз это происходит куда легче, а затем и вовсе входит в привычку.