Двоедушница

– Ага.
Даже из этой нехитрой информации Бо попыталась выжать что-нибудь полезное. Вроде того, что хотя бы родственники не будут выдвигать обвинений, а то иногда такие попадаются – потреплют хуже самого пострадавшего… Короче, вжилась в роль криминального элемента и мыслила соответственно.
– Мной интересовался?
– Ни разу. Уверяет, что ничего не помнит. И что сам виноват в ДТП. Кстати, так и есть, в момент аварии он был пьян.
Жизнь определенно налаживалась.
– А что говорят врачи? – задала Бо второй мучавший ее вопрос. – Долго еще его там продержат?
– Прилично, – вздохнула Машенька. Впрочем, выглядела при этом так, словно лучшей новости и придумать нельзя. – У него переломы и сотрясение мозга. Короче, опасный ты человек, Божечка. Лучше тебе дорогу не переходить. – Шутит вроде и улыбается, а в глазах по-прежнему плещется то самое тоскливое «не-машенькино». – Бож, послушай… – Снова чужим голосом. Надломленным. – Ты веришь в судьбу?
Бо вообще опасалась во что-либо верить. Чтобы не сглазить. Но если уж выбирать, то она предпочла бы в качестве объекта веры что-нибудь более прагматичное, например, собственное невероятное везение. Вот только надолго ли? Про амнезию парень, конечно, наврал. Время тянет. Да и с чего бы ему откровенничать с Машенькой, когда он понятия не имеет о ее знакомстве с лихачкой на ржавой «Волге»?
Пусть бы и дальше не имел.
– Вдруг ты неслучайно его сшибла?
– Случайности неслучайны, – машинально подтвердила Бо, все еще погруженная в свои мысли.
– Да! Да, я тоже так думаю! – затараторила Машенька. – Вдруг это мой шанс? Моя судьба? Бож, что, если мне его Бог послал?
– Скорее, черт принес. – Получилось недобро, как она и хотела. – Принес и бросил мне под колеса…
Телефон каркнул хриплой трелью. Машенька вновь отвлеклась, а Бо глотком залила в себя остывший чай и стянула со стола журнал учета звонков. Целых три дня, как-никак, из жизни выпадала.
Расчерченные по линейке клетчатые листы приятно шелестели под пальцами.
Звонков явно прибавилось, и по ночам – тоже… Бо сощурилась, разбирая каракули Турищева. Ему бы участковым терапевтом работать с такой-то каллиграфией. Пятнадцать сессий за ночь, когда это такое было? Суицидальные настроения… Угроза суицида… а тут кризисная интервенция. Да что они все, с ума посходили?
Палец уткнулся в одну из строчек, сделанную другим консультантом. Бо прочла ее несколько раз, холодея спиной, затылком и ладонями.
Говорит, что видит мертвых.
Сутками ранее – та же история. Бо перестала скакать взглядом по записям и начала читать все подряд. «Дочь призналась, что видит мертвых, а потом и муж…» «Краем глаза заметил фигуру человека, обернулся – никого». «Потеря смысла, хочется наложить на себя руки». «Покойная бабушка велела взять нож и выйти на улицу». Снова интервенция. «Угрожает выпрыгнуть из окна. В соседней комнате кто-то кричит и умоляет выключить воду…»
Почерк Машеньки.
– Такое уже было.
Дернувшись от неожиданности, Бо подняла голову и уставилась в серьезные глаза подруги.
– Не настолько много, но тоже. В ноябре того года. Если хочешь, давай найдем предыдущий журнал.
– Не сейчас. – Закусив губу, Бо снова и снова перечитывала ту первую запись. Она была сделана спустя сутки после ее ДТП. Раньше таких обращений не было, Бо убедилась в этом сразу.
– Как там ты говорила?
– Не я, – от волнения в горле пересохло и язык едва ворочался. – Тот парень говорил.
– Антон, – подсказала Машенька.
Еще один. Случайности по-прежнему неслучайны?
– Антон, о’кей. «Живые начнут видеть мертвых и сами захотят стать мертвыми».
В соседней комнате в такт сердцебиению обеих девушек громко тикали часы.
Бо нарушила молчание первой.
– Думаешь, в ноябре его тоже кто-то сбил?
Машенька неуверенно пожала плечами:
– Если так, то он какой-то невезучий.
– Ха! – язвительно заявила Бо. – Наоборот, раз пьет, а потом лезет за руль. Всего-то два раза! Хотя должен был уже в земле лежать.
– Он не такой. Ты его совсем не знаешь.
– Зато ты, смотрю, хорошо изучила…
Машенька захлопала ресницами и открыла рот, чтобы возразить, но не успела. Телефон снова задребезжал чьим-то воплем о помощи.
– Я возьму, – быстро сказала Бо и цапнула трубку.
Голос прорвался к ней сквозь невнятный фоновый шум, похожий на порывы ветра.
– Мама, там мама… – Ребенок. Мальчик или девочка – непонятно. Лет девять-десять, не больше. Взволнован, напуган. Говорит слишком быстро.
– Что с твоей мамой? – Бо подстроилась под темп собеседника. Не столько нарочно, сколько из внутренней уверенности, что надо спешить.
– Она стоит на подоконнике и плачет. И разговаривает с кем-то, но кроме нее там никого нет.
– Можешь дать ей трубку? – попросила она, а сама выразительно уставилась на Машеньку и указала взглядом на параллельный телефон. Коллега поняла без слов. Дотянулась до аппарата и бесшумно подключилась к беседе.
Щелчки какие-то. Шелест, будто от конфетной обертки. Затем все стихло.
– Она не хочет разговаривать.
– Скажи, что звонит кто-то знакомый. Срочно. Бабушка… у вас есть бабушка?
– Моя сестра, – мгновенно сообразил обладатель голоса в трубке. – Она живет в другом городе.
Надо сказать, ребенок неплохо держался.
– Хорошо, пусть будет сестра. Давай.
В ожидании ответа Бо и Машенька медленно друг другу кивнули.
Из-за кадра доносился чей-то непрерывный монолог. Говорили то тише, то громче, с выражением, будто зачитывая театральную роль. Поначалу голос слышался издалека, словно в комнате работало радио или телевизор, а потом неожиданно загремел прямо в ухо:
– Я? Тебе? – яростно спрашивала женщина кого-то, но явно не Бо. – Ничего не должна! Теперь я здесь живу! Да убери уже свою веревку! Убери, сказала! Иди в могилу. Спи!
Первой мыслью было, что она пьяна или не в себе. Но следующая реплика прозвучала по контрасту осознанно:
– Оль, Оля? У тебя что-то случилось? Ты же в Иркутске должна быть…
– Я не… – начала было Бо.
Собеседница снова взвыла:
– Я сказала, убери веревку! Уходи спать!
Звуки стали глуше – наверное, выронила трубку. Бо показалось, что она слышит удары или что-то очень на них похожее.
– Мама, мамочка! – Детский плач. Того, первого звонившего.
– Я! Сказала! Спать! – Звон, словно металлом по батарее. Тоненький визг.
Оцепеневшая Бо замолчала, а о том, что Машенька продолжает говорить, догадалась только по движущимся губам.
Ребенок больше не кричал. Почему он перестал кричать?
Может, Бо внезапно оглохла?
Через мгновение все вернулось. Все, кроме детского крика.
Зато там был голос Машеньки – неприятно-монотонный, будто у диспетчера, объявляющего посадку на рейс, он раздавался дважды, в пространстве кабинета и в динамике, а потом Бо поняла, что и сама твердит то же: «Алло, вы меня слышите? Ответьте, пожалуйста!»
– Гуля, – всхлипнула вдруг женщина. И завизжала так, как Бо никогда в жизни не слышала: – Гулечка моя-а!
Последним, что донеслось оттуда, из неизвестной квартиры в неизвестном доме, где прямо сейчас творилось нечто ужасное, окончательное и непоправимое, стал грохот опрокинутого стула.
Телефонная трубка выскользнула из потной ладони Бо и глухо брякнулась об паркет.
– Она убила свою дочь?
– Теперь мы этого не узнаем, – веско отрезала Машенька, хотя сама тяжело дышала и вздрагивала, откатываясь в инвалидном кресле обратно к рабочему столу. – Разве что из новостей.
Повинуясь внезапному порыву, Бо подошла к коллеге и обняла ее худенькую, с торчащими лопатками спину, которая казалась сейчас крепче и надежней любой стены.
– Убила свою дочь, – прошептала она утвердительно. – Выбросила из окна, а потом прыгнула сама. Ну почему мы не имеем права определять номера?
– Потому что тогда нам никто не будет звонить, – надломленным голосом ответила та, и на Бо пыльным занавесом упало осознание того, что Машеньке тоже плохо. Еще хуже, чем ей самой, потому что Машенькина неспособность ходить вовсе не была врожденной.