Пылающий мир (ЛП)

Посмотри за Спраут, - он перебивает меня и подталкивает дочь вперёд. - Я хочу проверить периметр.
Спраут забегает внутрь и останавливается возле нашего ряда. Она выжидающе смотрит на меня, но я не реагирую, и тогда она говорит:
Подвинься, пожалуйста.
Я пересаживаюсь к проходу, и Спраут падает рядом с Джули.
Джули бросает на меня недоуменно-восторженный взгляд и сдерживает смех.
Тебе нравится Джули? - спрашиваю я, и девочка кивает. - Мне тоже.
Я оглядываюсь на дверь, чтобы дать Эйбраму несколько советов насчёт аэропорта, но он уже ушёл.
* * *
Меньше, чем через десять минут, все, кроме меня, засыпают. Сейчас примерно полдень, солнце стоит высоко, жарко, но ночь была очень длинной. Даже М удалось задремать с лёгкостью Живых, а я терпеливо сижу рядом со Спраут и Джули, слушая хор храпа. Кажется, М возвращается к человеческому существованию во всех отношениях быстрее меня, но я не понимаю, почему. Он хорошо разговаривает, у него прекрасные рефлексы, и, если верить его рассказам, он уже успешно занимался любовью с живой — хотя и очень отчаянной — женщиной уже после месяца на Стадионе. Я взял хороший старт, именно я втянул его в эту гонку, но теперь он оставил меня далеко позади. Что же меня сдерживает?
Я встаю и иду в заднюю часть самолёта, где могу психовать, никого не разбудив. Я пробираюсь мимо Норы — она вытянулась на трёх сиденьях, но её ноги висят в проходе. М было бы здесь комфортнее, но наверное, он почувствовал, что Норе необходимо пространство, и втиснулся в один из плюшевых тронов бизнес- класса.
Приближаясь к концу салона, я внезапно вспоминаю свою другую, не такую причудливую коллекцию. Последние три ряда похоронены под грудами драных штанов и окровавленных рубашек, сверху лежит ботинок с оставшейся в нём ногой. Грязное бельё лежит на сиденьях и валяется в проходе — университетское общежитие юного серийного убийцы, подающего большие надежды. Я оглядываюсь через плечо, чувствуя как по спине пробегает стыд.
По мере возможности я сохранял одежду своих жертв. В полусонном тумане сознания осталось смутное представление о том, что так можно увековечить память
съеденных мной людей. Почтить их благородную жертву, принесённую моим потребностям, которые не подлежали обсуждению. Конечно, я уделял этому больше внимания, чем остальные зомби, но вряд ли кто-то меня за это похвалит. Я чувствую отвращение. Начинаю собирать одежду и запихивать её на багажные полки.
За дверью туалета что-то гремит.
Я так и застываю с окровавленным рождественским свитером в руке. Из-за двери слева раздается стон, ему вторит более громкий стон справа. Я оглядываюсь в поисках оружия. Не вижу ничего, чем можно было бы проломить голову, но я много раз делал это голыми руками. Люди не понимают, что это сделать очень просто, нужно только...
Я останавливаю поток мыслей. Разжимаю кулаки. Напоминаю себе, что убийство — уже не мой способ знакомиться.
Кто там? - мягко говорю я, и шум за дверью прекращается. На защелках обеих дверей написано: «ЗАНЯТО». Мне кажется странным, что зомби беспокоятся о замках. Я стучу пальцем по левой двери. - Я не хочу причинить тебе вред. Ты тоже не хочешь навредить мне. Может, выйдешь?
Красная надпись «ЗАНЯТО» меняется на зелёную «СВОБОДНО». Дверь со скрипом открывается, и я вижу знакомое лицо. Женщина, около двадцати пяти лет, каштановые волосы, бледная кожа, глаза натурального - не металлического - серого цвета.
Я отступаю, чтобы освободить проход, и моя «жена» выходит из туалета.
Одежда на ней грязная, но я не обращаю внимания на бесчисленные пятна крови на белой блузке, я ищу её бейджик. Его нет. Она его выбросила? Зачем?
Имя? - спрашиваю я, возвращаясь к нашему примитивному общению. Она отрицательно качает головой. Что за выражение у неё на лице? Стыд? Печаль?Или просто смятение и страх, какие испытывает путешественник в чужой стране?
Я слышу за спиной щелчок, открывается вторая дверь. Мои «дети» застенчиво выглядывают из проёма. Ну, хоть у них есть имена. Кажется, я вытащил их отсюда как раз в тот короткий промежуток времени, когда они начали оживать — когда вставало солнце, когда пел Синатра и всё должно было быть хорошо. Их кожа не совсем бескровна, но ещё очень бледная, даже у Джоанны бледность сильно контрастирует со смуглыми арабскими чертами. Они выглядят живыми, но немного заторможенными. Глаза, как и у матери, остановились между двумя стадиями. Они выглядят так же, как и в тот день, когда я их оставил. В тот день, когда мы с Джули решили, что у нас слишком большие амбиции и пора бы переехать.
По сравнению со Стадионом, наш пригородный дом находится на линии фронта, но всё равно, жить там — значит отступать.
Почему ты здесь? - спрашиваю я у своей безымянной жены. Она опускает глаза.
Хотела... остановить.
Сначала я не уверен, что понимаю, о чём речь, но потом замечаю её состояние. По её щекам на шею спускаются вдавленные пятна, как на побитой груше. Энергия человеческой жизни не смогла её забальзамировать, клетки тела признали, что они мертвы, и одна за другой обезвоживаются и отмирают. Она морит себя голодом.
Дети выглядят получше, на их коже виднеется всего одна-две вмятины. Я предполагаю, что им не хватает силы воли, как у матери, и они питаются живой плотью, но потом замечаю в руке Джоанны печенье, а у Алекса кусок сыра. Они едва надкусаны, но очевидно, что детишки стараются.
Ешь? - спрашиваю я у жены, указывая на сыр.
Она качает головой, и на этот раз её эмоции ясны: её стыдно. Можно принести трупу пищу, но нельзя заставить его есть. Какой бы сильной не была воля, человеческая плоть вкусна. И всё в таком духе.
Я смотрю через плечо, потом вытягиваю вперёд руки:
Ждите здесь.
Я иду на цыпочках к двадцать шестому ряду и трясу Джули за плечо. Она стонет и извивается, пытаясь отвязаться от меня.
Джули, - шепчу я. - Проснись.
Она открывает глаза и искоса смотрит на меня.
Что.
Моя жена и дети... они тут.
Она подпрыгивает, смаргивая сон прочь.
Здесь? В самолёте?
Я не знаю, что делать.
Она выползает из-под Спраут и осторожно кладёт голову девочки на сиденье.
Мы торопимся назад к туалетам, где моя маленькая идеальная семья тоскливо смотрит на спящую Нору.
Нора, - говорит Джули, толкая её в плечо.
Нора подскакивает, потрясённо разглядывая новичков. - Они чуть меня не съели?
Нет, - говорю я. Потом добавляю с сомнением:
Возможно. Но они правда не хотели.
Это... Твои дети?
Ну... да.
Привет, ребятишки, - безэмоционально говорит Нора, потом смотрит на их мать. - А ты кто?
Это жена Р, - слабо улыбается Джули. Нора вздыхает.
Прекрасно. Чёртов любовный треугольник.
Это был... брак по договору, - бормочу я.
Как зовут твою жену?
Не знаю.
Нора раздумывает, потом кивает.
Хорошо, значит, не любовный треугольник.
Мне неловко. Моей жене тоже. Я смотрю в пол, она — в окно. Потом она берёт детей за руки и неуклюже направляется к выходу.
Эй! - зовёт Нора, спрыгивая с сиденья и делая несколько шагов вниз по проходу. - Я просто пошутила!
Но жена не просто обиделась, здесь есть что-то ещё. Я выглядываю в окно.
Пустую гладь асфальта заполонило море серых лиц.
Самолёт окружён Мёртвыми.
Это нехорошо, - говорит Джули, прослеживая за моим взглядом. Она бежит проверить Спраут.
Я остаюсь стоять, заворожённый толпой. Даже в период расцвета этого гнезда я никогда не видел столько зомби в одном месте.
Церковные службы Костей проходили неподалёку, но всегда находились те, кто считал их жаркие проповеди бессловесным шипением и щёлканьем, так что, какими бы харизматичными не были Кости, эти собрания никогда не привлекали больше половины населения аэропорта. Сегодня здесь собрались все.