Любовник поневоле

Майами был великолепен — они на самом деле наслаждались морем, солнцем, отдыхом и собой. Ирина была сама нежность, правда, при этом ее расточительность не знала пределов — она полностью обновила свой гардероб, хотя сперва заявила, что американские магазины ей не нравятся и придется по пути обратно заехать в Милан за покупками. Теперь, похоже, заезжать в Европу уже не было необходимости, и они заказали обратный билет прямо в Москву. Порой, правда, Павла охватывала какая-то необъяснимая тоска, и в памяти всплывали эпизоды их с Аленой прощания. Интересно, как она там, бедняжка? Что с ней, есть ли кто рядом, или она наедине со своей бедой? Он даже не знает кто ее муж, живет ли она с ним. Ничего не спросил, боялся лишний раз проявить интерес. Вроде была у нее сестра, с которой Аленка была очень дружна, кажется, Алла. Может, все-таки позвонить ей из Москвы?
В последний перед отъездом день Ира вдруг сказала:
— Ты знаешь, я много думала о тебе, пока ты был в Германии…
Павел насторожился:
— С чего это?
— Да вот думала, как жестоко с моей стороны лишать тебя возможности иметь детей. Может, ты, правда, найдешь девицу на роль суррогатной матери? Насколько я знаю, вовсе не обязательно ложиться с ней в постель. Но все равно хотелось бы знать — кто это будет. У тебя никого нет на примете?
Она как-то странно на него взглянула. Его тревога усилилась — Ира давно уже не заводила речь на эту болезненную для них тему.
— Как-то не думал об этом конкретно… — Он помедлил. — А с чего ты вдруг об этом заговорила?
— Думаю, давно пора. Годы-то уходят, не дети уже. А ребенка на ноги поставить надо. Вернемся — займусь этим сразу.
Павел промолчал: дома. Они поговорят об этом дома. И все решат. А пока — и на том спасибо, что она решилась наконец, а то он никак не мог найти повод вернуться к разговору. Снова вспомнилась Алена Бельская, та давняя история с ее несостоявшейся беременностью. Врала она тогда или искренне заблуждалась? Вряд ли когда-нибудь он узнает правду. Да и зачем о ней думать? Нет ее в его жизни, нет. Есть только она — любимая, родная, единственная Ириша.
Возвращались они в конце августа — загоревшие, отдохнувшие, довольные. Москва встретила проливным дождем — надо было возвращаться в реальность, в компанию. Павел с удовольствием думал о работе, ему хотелось работать много, эффективно. Деньги шли, бизнес удавался все лучше и лучше, надо было не упускать момент. Он и не подозревал, как страдает Ира, не решаясь прямо спросить его о том, что мучило ее вот уже второй месяц.
После того звонка действительно прошло больше месяца, а Ирина все никак не могла забыть о нем. Вроде бы она решила не думать о том странном разговоре, убеждая себя, что это скорее всего чей-то розыгрыш. Но вместе с тем инстинктивно чувствовала, что Павел изменился после возвращения из той поездки. Вроде все было как обычно, но Ирина почти физически ощущала, как изменилась аура вокруг них. Он стал несколько раздражительным, хотя всячески старался сдерживаться, часто замыкался, думая о чем-то неведомом ей, был с ней подчеркнуто и даже нарочито нежен.
Она пыталась рассуждать без эмоций, логично, стараясь уверить себя, что у нее нет никаких оснований не доверять мужу. В самом деле, что могло толкнуть Павла в объятия другой женщины? В его любви Ирина не сомневалась — это было чем-то незыблемым, в чем она никогда бы ни при каких обстоятельствах не позволила бы себе усомниться. Он никогда не был бабником, рыскающим глазами направо-налево, как, к примеру, Серега. Что же тогда?
Был лишь один возможный и вполне правдоподобный ответ на этот вопрос — единственный, способный каким-то образом оправдать его. Но такое решение влекло за собой массу проблем, и Павел не мог не понимать этого. И все-таки решился?
Порой Иру одолевало непреодолимое желание рассказать ему о том злополучном звонке — хотелось, чтобы он рассмеялся в ответ, чтобы рассеял все ее подозрения и убедил ее в том, что любит только ее и никто — никто! — больше ему не нужен. Но она не могла решиться на это: в глубине души жил страх, что вдруг все может оказаться правдой, и тогда… Тогда вся ее жизнь обрушится, и перед ней встанет проблема, которую она не в силах будет разрешить. Она просто боялась потерять мужа. И предпочитала неизвестность возможной — невозможной для нее! — истине.
Алена
Ну вот, прошло два месяца после моего счастья. Я знаю, что он уезжал с ней куда-то далеко, наверное, отдыхать. В офисе сказали: вернется в конце месяца. В конце так в конце — меня это вполне устраивает. Я уже точно знаю, что у меня получилось. Все тесты дают положительный результат, осталось пойти к врачу, чтоб подтвердил.
Алка меня все время спрашивает, не мучит ли меня совесть, ведь он так искренне мне сочувствует, на такое пошел, что не каждый мужик согласится. Нет, не мучает. Я умираю от любви к нему. Либо я получу его — даже таким путем, либо мне не жить. Эта корова не может родить ему ребенка — отлично, значит, ребенок — его ребенок — станет моим козырем.
Теперь надо продумать план, как ему об этом сказать. Он, конечно, будет в ярости, но деваться ему некуда. Постепенно он придет в себя и поймет: какое это счастье, что у него будет малыш — у нас будет малыш. Держись, женушка, разъезжай теперь по парижам и испаниям одна, а он будет со мной. Мне не нужны его деньги, мне нужен он сам, только он. И почему это он должен отказаться? Очень даже ему понравилось со мной, я же видела, чувствовала, как постепенно тает его сердце и разгорается страсть. У меня просто времени не было достаточно, чтобы окончательно привязать его к себе.
На сей раз времени довольно, и аргумент куда как веский. Он не устоит, точно не устоит. А если… если он пошлет меня к черту вместе с моим ребенком? Что мне делать? Да нет, не может быть, Пашка на такое просто не способен.
Так как же все-таки сказать? И когда? Надо подумать…
Перед кем мне действительно мучит совесть — это перед Лешкой. Вот уж кто не виноват ни в чем. Любит он меня и знает, что я никогда не любила его. Уж как ему хотелось ребеночка, но мне-то он не был нужен — от Лешки. Мне нужен только ребенок Паши и никакой другой.
Если честно, то я нагло кинула Лешку. Просто бросила и уехала, вроде как и за человека не посчитала. Знаю, не заслужил он такого, но ничего не могла с собой поделать. Опостылел он мне своей собачьей преданностью и податливостью во всем. Надоело, мужик должен быть мужиком, а не тряпкой. Про Пашку он все знает, звонит, уговаривает вернуться, говорит, что простит и примет. Только мне его прощение не нужно. У меня теперь выбор прост: либо в рай с любимым, либо в ад без него.
Сентябрь выдался дождливым, но теплым. Они с Ирой много работали — надо было отрабатывать отпуск. Спустя месяц после возвращения из Майами она вдруг сказала, сидя в машине:
— Я договорилась с Наташей. Она ждет меня завтра, после обеда. Ты поедешь со мной?
Павел не сразу нашелся что сказать — она заговорила об этом неожиданно. Потом вспомнил, что на завтра у него назначена важная встреча, как раз в два часа. Повод был более чем уважительный — идти ему почему-то не хотелось. Все равно она потом ему все расскажет, а в женские дела не очень-то приятно углубляться. Пусть они обговорят все детали, а он подключится к самому процессу.
— У меня встреча со страховщиками. Может, с мамой пойдешь?
— Я могу и одна, не проблема. Все равно без тебя ничего не решу — просто пойду на разведку.
Он молча кивнул.
Вечер прошел как-то обособленно — каждый думал о своем. Павел уткнулся в компьютер, чтобы не говорить о ее завтрашнем визите. На самом деле он вновь думал об Алене. Позвонить ей, что ли? А потом что? Потом от нее не отделаешься, а иметь какие-либо контакты с ней, кроме, возможно, телефонных звонков, да и то раз в год, он не собирался. Ладно, это потом, главное завтра — Ирина. Странно, но почему-то он не испытывал особого воодушевления от мысли, что она наконец решилась взяться за решение столь болезненной проблемы. Очень странно…