Мудрость психики. Глубинная психология в век нейронаук

Многие разновидности близкого контакта не опосредованы ни словами, ни арбитром, который заверил бы психологическую истинность взаимодействия. Терапевтическая модель, предполагающая участие посредника, сделала популярным подход, согласно которому говорить о чувствах значит устраивать что-то вроде судебного разбирательства в гостиной, когда обсуждаются ты, я и мы и каждый защищает свою сторону. К сожалению, обсуждение переживаний вполне может вытеснить сами переживания. Я не отрицаю, что убедиться в обоснованности чувств действительно важно, однако существуют иные формы душевного взаимодействия, не менее выразительные, действенные и проникновенные, несмотря на то, что они менее многословны и не предполагают наличия посредника. Некоторые элементы общения не нуждаются в промежуточных звеньях, не могут быть интерпретированы в терминах теоретических штампов и не проявятся, если кто-то возьмет на себя роль судьи.
Каждый сам пишет свою историю. В семье каждый имеет свой взгляд на события, и это совершенно естественно. Искушение использовать инструментарий терапевта, чтобы переписать чужую историю, часто оказывается непреодолимым. Ниже приводится типичный случай, когда женщине приходится сражаться со своим мужем, защищая свою личную историю от его посягательства. Его психологическое образование работает против его стремления к близости, так как он выбирает позицию судьи. Он сам себе вручил судейский молоток и регулярно объявляет свою жену виновной в преступном невротическом поведении.
Мой муж – психолог: битва историй
 
Я занимаюсь художественной резьбой по дереву, делаю мебель. Я вырезаю на мебели цветочные орнаменты по собственным эскизам. Мой муж – психолог. Наш брак на грани развода. Я не могу больше выносить его интерпретаций моих поступков и характера. Мы сводим друг друга с ума: он преследует меня своими высокоумными озарениями, а я воздвигаю стены общих фраз, чтобы не слышать его. Он считает меня циничной, потому что я говорю, что его прозрения гениальны, а затем полностью игнорирую их. Я не высмеиваю его; я действительно думаю, что он самый проницательный психолог из всех, кого я когда-либо знала. Каждый раз, когда он берется интерпретировать мои комплексы, он попадает в цель.
 
Чего я не могу выносить, так это того, что он слушает меня сквозь фильтр своих теорий. Это похоже на то, как если бы я говорила в микрофон, оснащенный преобразующей слова программой. Например, он пытается убедить меня прекратить видеться с моей семьей, потому что общение с ними мне вредит. И он абсолютно прав в этом. Для моей семьи создание психологических травм – такое же творчество, как для кого-то – сочинение музыки. Предположения мужа о моей семье верны, но из них следует, что я жертва своей семьи. Эту часть я отрицаю, и поэтому я продолжаю видеться с ними. Это моя форма сопротивления. В качестве защиты против гениальных интерпретаций моего мужа я написала ему следующее письмо:
 
Если цель терапии в том, чтобы действительно помочь мне вырасти из моего предыдущего окружения, не следует ли из этого также и то, что я должна иметь силы отказываться от интерпретаций, в которые ты стремишься заточить меня? Я не хочу быть определяемой лишь через мое непростое детство. Ты приписываешь такую важность недостаткам моих родителей, братьев и сестер, тем самым ограничивая меня, как будто это именно мои душевные раны сформировали ту личность, которой я являюсь. Почему ты постоянно преуменьшаешь значимость моего учителя, научившего меня работе с деревом? Он жил недалеко от родителей, и он был замечательным, именно на него я равнялась, когда попыталась стать собой. Твоя теория также не берет в расчет мою лошадь. Да, именно лошадь. В самый безумный период моей юности я любила это животное больше, чем кого-либо из людей. Пускай это было лишь животное, но ее живое присутствие сопровождало меня в мои подростковые годы. Моя лошадь выслушивала мои проблемы, чувствовала мою печаль, поддерживала мое тело и дух. Летом я проводила на ее спине весь день. Она умела успокоить меня. Она убедила меня, что жизнь хороша. Я любила эту лошадь больше, чем любила своего отца. Почему тогда твоя психология не позволяет мне сказать, что я была воспитана лошадью? Когда я прихожу домой, мне нравится чувствовать запах конюшни, той самой конюшни, где все еще висит на крючке мое старое седло. Почему ты продолжаешь анализировать отношения между тобой и мной, как будто ты-и-я-и-наши-отношения – это начало и конец всего в жизни?
 
Самые важные для меня отношения сейчас – это, как ни жаль тебя огорчать, не отношения с тобой. Это мои отношения с деревом! Ты когда-нибудь интересовался моими отношениями с деревом? Мы обсуждали когда-нибудь красоту, которую я чувствую в золотом отражении на свежеокрашенном дубе, в красном узоре вишневого дерева, жемчужной белизне березы, в чистом запахе кедра или расслабляющей мягкости липового дерева? Семья деревьев – это семья, с которой я провожу мои дни. Ты отказываешься расширить свою теорию и включить лошадь, учителя или дерево в твое определение «семейной истории». Ты анализируешь меня, чтобы не слышать меня, чтобы игнорировать меня. Ты интерпретируешь меня, чтобы оправдать свою теорию. Ты слишком ленив, чтобы перепроверить свои взгляды или обдумать новые возможности. Все должно отправиться в твою аналитическую воронку, потому что ты возвел стену, чтобы избежать непредсказуемого результата моего влияния на тебя. Ты используешь теорию, чтобы попытаться убедить себя (и меня) в том, что ты понимаешь меня лучше меня самой. Ты считаешь, что ты лучший судья в том, что есть травма и что есть исцеление, что ценно, а что нет. Я получила подарок от моей лошади – инстинкт, который подсказывает мне избегать твоих интерпретаций. Это не лучшее пастбище для меня.
 
Если семья распадается, кто будет объявлен жертвой номер один? Человек, который убедит терапевта/судью, что именно он – оскорбленная сторона? Что случается, когда один человек начинает требовать психологической компенсации с других? Многие неопытные терапевты оказываются перед искушением поскорее разобраться с этими проблемами, вручив приз в виде звания жертвы тому, кто лучше защищался, а иногда – при еще более извращенном подходе – тому, кто платит. Когда модель судебного процесса привносится в психологическую реальность, человек может попасть в виктимный сценарий навсегда.
 
Глава 6
 
Терапия как искупление грехов
 
Спасенное человечество! Миф об искуплении грехов распространился и проникает всюду: в мировую политику, образование, экологию, феминизм. Глубинная психология – не исключение. С поверхностной точки зрения, человек начинает терапию в целях расширения осознанности, но подспудно этот процесс может скрывать стремление к искуплению грехов, замаскированное под индивидуацию, актуализацию, психическое здоровье, целостность, сосредоточенность, ответственность или какое угодно другое новое название для старого мифа. Дух искупления легко узнать. Люди верят, что анализ бессознательного может очистить психику и сделать ее здоровой, а душа в результате становится умиротворенной, любящей, исполненной света и достоинства. Достигнув такого уровня просветления, эта очищенная душа облачается (метафорически) в белые одежды и ожидает инициации в мир возрожденных, прошедших по пути индивидуации, достигших психологической святости. И все было бы замечательно с этой утопической мечтой, если бы она не создавала пренеприятную ханжескую Персону. Чтобы избавиться от этого наваждения, необходимо отличать искупление грехов от индивидуации, спасение от мудрости. Ниже я привожу письмо своего друга, бывшего коллеги: как человек вдруг понял, что жизнь конечна, а вот поиск совершенства – нет. Его продиктованное эгоизмом стремление к совершенству истощало его.
С его разрешения, я воспроизвожу здесь это письмо.
С нимбом покончено
 
Наконец-то я прекратил растянувшееся на годы паломничество к тому, что я считал индивидуацией. В моем Я есть субличность – назовем ее миссионером, – которая всегда хотела очистить и облагородить меня, такого незрелого. Миссионер во мне неустанно выдвигал передо мной всякие прекрасные цели – индивидуацию, просветление, сострадание, отстраненность от Эго и т. п. В то же время этот миссионер упорно отказывался признать, что я чего-то достиг на этом пути, на том основании, что мои отношения с моими детьми, а также с женщинами по-прежнему имеют весьма невротический характер.
 
Я все время стараюсь понравиться этой внутренней фигуре, а она постоянно недовольна. Внутренний миссионер не понимает, что индивидуация – это бесконечный процесс, а не состояние чистоты, к которому надо стремиться. Он ратовал за искупление грехов и святость. Я изможденный пилигрим, сметенный духовным ветром, сопровождающим долгое восхождение к вершине индивидуации, которой, может, и нет вовсе, ведь я так и не обнаружил ее в себе или в ком-либо еще.
 
Мой миссионер был глух даже к предостережениям Юнга о том, что индивидуация никогда не может считаться завершенной, что невозможно полностью освободиться от власти Эго и внутренних демонов. Я попытался угомонить его: «Заткнись! Разве ты не видишь, что индивидуация похожа на любой недостижимый идеал: демократии, справедливости, свободы или благотворительности? Все это благородные идеалы! Они нам необходимы; мы пытаемся следовать им, но никто еще в полной мере их не достиг. Хватит с меня этих проповедей!».
 
Может быть, в теории Юнга есть что-то такое, что вызывает такую приверженность principium individuationis (принципу индивидуации). Что касается меня, то результат оказался плачевным. Мои «просветления» – это в основном проблески Эго. Ну что ж, мой внутренний святой уходит в отставку, и я объявляю о духовном банкротстве. Конец поиску святости!
 
Я хочу вернуть свою человечность. Я хочу прославлять Диониса, а не Августина.