За секунду до взрыва

Корт повесил снаружи на дверь табличку «Просьба не беспокоить». И решительно запер дверь на засов.
Моник театрально повернулась к нему всем телом — так обычно поворачивается к залу знаменитая манекенщица, перед тем как исчезнуть за шторой. Моник всегда держалась, как на сцене. Легкие блестящие черные волосы изящной волной спадали ей на плечи, концы были элегантно подвернуты. На лоб почти до самых глаз спускалась челка, так что все ее лицо было как в рамке шелковистых темных волос. На лице, казалось, были одни глаза — темно-карие, они без преувеличения были в пол-лица. Еще на этом лице выделялись скулы и полные красные губы. А выражение у нее всегда было такое, как будто она сейчас заснет или только что пробудилась от сна. От нее даже на расстоянии веяло такой самоуверенностью, которая граничила, пожалуй, с высокомерием. У нее были довольно широкие плечи, пышная грудь и тончайшая талия. Ему казалось, что при желании он сможет обхватить ее ладонями.
Он мечтал о ней уже месяц.
— Какие проблемы? — спросил он.
— Все здесь, — показала она на портфель.
Странно, раньше ему казалось, что у нее более сильный акцент. А теперь она, пожалуй, и за американку сойдет. В голосе ее он почувствовал легкую нотку разочарования.
— Что-нибудь не так? — спросил он и сам почувствовал сильнейшее разочарование.
А он-то воображал, как она будет его соблазнять. Он мечтал о повторении того, что произошло между ними во Франкфурте.
Первое воспоминание о встрече с ней было таким отчетливым. Он тогда весь закоченел от холода. Из носа текло, он, наверное, весь посинел. Ее лицо было скрыто морозными узорами на стекле «мерседеса». Машина была, конечно же, краденая, номерной знак — тоже. Паспорт у него был поддельный, с чужим именем. Вообще, все в нем было поддельным. Дверь машины примерзла, и он никак не мог ее открыть. Она перегнулась на сиденье и открыла ему дверь. В первый раз он увидел ее через замерзшее стекло, но уже тогда разглядел, какое у нее решительное выражение лица. Ярко-румяные от мороза щеки, шелковый шарф на шее. До этого они ни разу не встречались, как и принято было в их организации. И как это Майклу удается таким образом все организовать? Вокруг него постоянно крутится не меньше десяти человек, и никто из них не знает друг друга.
— Чертова машина не заводится ни хрена, — со злостью произнесла она, и ему это сразу понравилось.
— Где чемодан? — спросил Корт.
— В багажнике, — коротко ответила она. Он собрался было высказать свое мнение по этому поводу, но она не дала. — Там, где ему и следует быть. В особенности этому чемодану. А ты что, хочешь, чтобы я его на сиденье положила, что ли?
Нет, она ему положительно нравилась. Не физически, хотя она настоящая красотка. Два года, как не стало его жены, и за все это время он ни разу не испытал даже намека на желание. Ни к одной женщине. Только боль от утраты, только отчаяние. Отчаяние гложет и одновременно питает его — так клещ питается кровью бродячей собаки, в шерсти которой живет. Можно даже сказать, что отчаяние дает ему цель в жизни, как бы подхлестывает его. Именно неуемное отчаяние превратило безутешного вдовца в хладнокровного убийцу. Он этого убийцу даже не знает, это совсем другой человек. Но и того, прежнего, он тоже уже не помнит — того, у которого была семья, работа, нормальная жизнь. Он ничего не помнит и ничего не хочет знать. Зато теперь у него есть цель, и этого ему вполне достаточно.
— Меня зовут Моник, — произносит женщина. — В чем дело?
Оказывается, он уже несколько секунд смотрит на нее, не отрываясь.
— Нет-нет, ничего, — наконец произносит он. — Вы француженка?
Она молчит.
— Не могу понять, почему я так нервничаю. Это ведь на самом деле не так уж сложно, то, что мы собираемся сделать?
— Чемодан подходит?
— Да, конечно. Хочу только предупредить насчет отеля: ужасное место. Толпы людей, просто толпы.
— А как с нашим расписанием?
— Все в порядке. Я еще раз проверила.
— Ну, значит, и нечего волноваться.
— А вот мои кишки не хотят этого слушать.
Автомобиль замедляет ход, по-видимому, сел аккумулятор. Корту вдруг показалось, что и он совсем выдохся.
— Погоди-ка, — говорит он. Выключает радио, вентилятор, оглядывается: что бы еще выключить. — Попробуй теперь.
Сзади кто-то громко сигналит.
— Пошел на…, — бросает она, яростно глядя в зеркало заднего вида.
— Не обращай внимания, — говорит он.
Мотор наконец снова начинает проявлять признаки жизни.
— Чертова машина! — сквозь зубы произносит она. — И этот чертов холод! Я ненавижу Франкфурт!
— Давай пристраивайся за этим автобусом, — руководит он.
— Ну, слава Богу, доехали наконец! — произносит она через некоторое время. — Господи, автобус пришел раньше времени!
— Нет, — успокаивает он, кинув взгляд на часы. — Автобус пришел как раз вовремя. Давай заезжай туда.
Она объезжает вокруг здания, а он в это время вносит чемодан в вестибюль. Там уже полно народа. И чемоданы, чемоданы, чемоданы — ногу поставить некуда. Подходит какая-то пожилая пара. Они ставят чемоданы и дорожные сумки поверх остальных и устремляются куда-то. Наверное, на последнюю экскурсию с последним бесплатным завтраком. Ни один американец никогда не пропустит бесплатный завтрак, можете не сомневаться.
Он несет чемодан через вестибюль и осматривается. Молодчина Моник, справилась со своей задачей. В этом безбрежном море сумок и чемоданов он успевает заметить с десяток точно таких же, как у него, — марки «самсонит». Он врезается в толпу и подходит туда, где стоит один из «самсонитов»-близнецов. Ставит свой чемодан рядом с ним. Повернувшись спиной к стойке регистрации — там настоящее столпотворение, — он потихоньку меняет бирки на чемоданах. На это уходит меньше десяти секунд. Теперь все. Дело сделано. Он поменял бирки, так что при регистрации перед посадкой у его чемодана точно объявится владелец. Один «самсонит» при проверке окажется лишним, так что, по существующим правилам, его не погрузят в самолет. Чемодан обыщут, а может быть, просто вернут в отель или же сотрудники отдела безопасности аэропорта его уничтожат. Другой же «самсонит» наверняка погрузят в самолет вместе с бомбой Бернарда.
Он укутывает почти все лицо шарфом, надевает перчатки. Поверх шарфа видны одни глаза, как в каком-нибудь дешевом вестерне.
«Мерседес» ждет его. Она стоит, слегка согнувшись, протирает стекло. Он смотрит на нее и впервые за много месяцев ощущает какое-то шевеление в паху — похоть. Давно забытое ощущение. Забытое настолько, что он даже не сразу понял, что это такое.
Она садится за руль, он — рядом с ней. Часа через три они добираются до небольшого отеля в баварском стиле. Здесь они должны переждать три дня. Всю дорогу она болтала, не умолкая. Но и это ему в ней понравилось. Так, наверное, слепой радуется вновь возвращенному зрению. Никогда за последние два года он ни с кем не проводил столько времени.
Выходя из машины, она оборачивается к нему.
— Есть небольшое изменение в наших планах, — произносит она. — Нам придется поселиться вместе.
— Что?!
— Так решил Майкл.
— Нет, это невозможно. Мы возьмем две комнаты.
— Но там и будут две комнаты. Это двухкомнатный номер. Мы здесь записаны как семейная пара. Что, для тебя это так оскорбительно?
— Не в этом дело.
— А в чем же тогда? — Он потерянно молчит. — Слушай, у нас в паспортах записана одинаковая фамилия, так что мы занимаем один номер. Ну, в чем дело?
— Три дня! Мы должны будем провести здесь три дня, и без всякого дела.
— Да, теперь я вижу, что он был прав.
— Прав в чем?
— В отношении тебя. Он сказал, что ты весь натянут как струна. И что тебе не мешает отдохнуть.
— Да что он понимает?
— Вполне достаточно. И потом, ты не прав по поводу трех дней.
— Как это, не прав?
— Не три дня. Три ночи. Два дня и три ночи. И можешь не беспокоиться, скучать тебе не придется. Со мной скучно не бывает.