Наука и психическое здоровье (книга 2) (ЛП)

Подобные же семантические трудности возникает из-за перепутывания абстракций высшего порядка; например, из-за отождествления суждений с описаниями. Это можно проиллюстрировать следующими примерами. Изучая эти примеры, следует помнить о том, что организм действует как целое, и что «эмоциональные» факторы, соответственно, присутствуют всегда, и их не следует игнорировать. В этом исследовании читателю следует постараться «эмоционально» поставить себя на место того Иванова, о котором идет речь; тогда он не сможет не понять серьезные семантические расстройства, которые создаются этими отождествлениями в жизни каждого человека.
Давайте начнем с такого Иванова, который ничего не знает о том, что здесь говорилось, и не осознает абстрагирование. Для него, также как для Дружка, в принципе, нет никакого осознания того, что какие-то характеристики «опускаются». Он «эмоционально» убежден в том, что его слова полностью описывают тот «объект, который «является таким-то и таким-то». Он отождествляет свои низшие абстракции с опущенными характеристиками с высшими абстракциями, которые включают в себя все характеристики. Он приписывает словам совершенно ложную значимость и точность, которыми они не обладают. Он не осознает, что его слова могут для другого человека иметь совершенно другое значение. Он приписывает словам «эмоциональную» объективность и значимость, а объектам – словесную, А «постоянность», «определенность» и «однозначность», . Когда он слышит что-то, что ему не нравится, он не задает вопрос «Что ты имеешь в виду?», а, под воздействием семантического давления отождествления, приписывает свои собственные смыслы словам другого человека. Для него слова «являются» «эмоционально» нагруженными, объектифицированными семантическими фетишами, точно как у примитивного человека, который верил в «волшебство слов». Когда ему говорят что-то незнакомое, у него без задержки срабатывают с.р, которые могут проявиться в виде «Я с тобой не согласен», или «Я тебе не верю». Нет никакой причины драматизировать по поводу какого угодно нелестного высказывания. Нужны определения и толкования подобных высказываний, которые, вероятно, являются корректными с точки зрения говорящего, если мы признаем то, что у него были свои источники информации, свои неопределенные термины, структура языка и предпосылки, из которых возникла его с.р. Однако наш Иванов, не подозревая о «структуре человеческого знания», в основном придерживается семантического убеждения в однозначности, абсолютности. , вещей и вещности слов, и не знает, или не помнит, что слова не есть сами события. Слова представляют собой абстракции высшего порядка, произведенные высшими нервными центрами, а объекты представляют собой абстракции низшего порядка, произведенные низшими нервными центрами. Под влиянием таких бредовых тождественностей он становится абсолютистом, догматиком, законченным верующим, . Он стремится установить «абсолютные истины», «вечные законы». , и готов за них драться, не зная и не помня, или забывая об «упущенных характеристиках»; он ни в какой момент не осознает, что издаваемые им шумы не являются объективной действительностью, с которой мы имеем дело. Если кто-то ему противоречит, его это очень огорчает. Забывая об упущенных характеристиках, он всегда остается «прав». Для него его утверждение не только является единственным возможным утверждением, но он на самом деле придает ему некую космическую объективную значимость.
Приведенное выше описание не является удовлетворительным, но его нельзя значительно улучшить, поскольку данная ситуация связана с несловесными аффективными компонентами, которые не являются словами. Нужно просто попытаться поставить себя на его место и прожить его переживания, когда он отождествляет и бескомпромиссно верит в то, что его слова «являются» теми вещами, которые он ими обозначает. Для описания всех последствий подобного отождествления, которое приводит к неверной оценке, я могу еще добавить самые нудные описания взаимовлияния ситуаций, оценок. , в ссорах, несчастьях, разногласиях. , которые приводят к драмам и трагедиями, а также ко всевозможным «умственным» заболеваниям, так хорошо описанным в беллетристике. Так, Иванов1, не осознающий абстрагирование, делает утверждение: «Круг – это не квадрат». Предположим, некий Сидоров1 ему противоречит. Иванов1 злится; ибо его с.р состоит в том, что его высказывание «является» «чистой правдой», а Сидоров1, видимо, просто идиот. Он объектифицирует это, приписывает этому ненадлежащую значимость. Для него это «является» «опытным» «фактом», и он разражается речами, понося Сидорова1 и демонстрируя, как тот «неправ». Из такого семантического отношения проистекает множество трудностей и трагедий.
Но если Иванов2 (осознающий абстрагирование) делает утверждение «Круг – это не квадрат», и Сидоров2 ему противоречит, что сделает Иванов2 в этом случае? Он улыбнется, не станет разражаться речами в защиту своего утверждения, и спросит Сидорова2: «Что ты имеешь в виду? Я тебя не вполне понимаю». Получив какой-то ответ, Иванов2 объяснил бы Сидорову2, что данное утверждение совершенно не является поводом для ссоры, поскольку оно словесно и истинно только по определению. Он бы также предоставил Сидорову2 право не принимать его определение, а использовать другое, которое устраивает его самого. Тогда бы, само собой, возникла проблема того, какое определение могло бы устроить их обоих или было бы приемлемым для всех. Тогда проблема была бы решена с чисто прагматической точки зрения. Слова являются творениями определений, они – вопрос выбора, но это отношение связано с важной и новой с.р.
Оказывается, данный факт обладает гигантской семантической важностью, поскольку он обеспечивает применимое на практике основание для теории «универсального согласия». В первой части приведенного выше примера Иванов1 был «прав» в соответствии с принятыми стандартами («круг не является квадратом»). Но является ли он «более правым», чем Сидоров1, для которого «круг – это квадрат»? Вовсе нет. Оба утверждения относятся к словесному уровню и представляют собой лишь разновидности представлений для с.р внутри их кожи. Каждое из них может оказаться «правильным» при использовании неких явных или неявных «определений». Являются ли эти два утверждения одинаково действительными? Этого мы не можем знать априори; нужно провести исследование и выяснить, имеют ли данные произнесенные шумы значения за пределами патологии, и какое из утверждений структурно лучше описывает конкретную ситуацию, более продвинуто в плане описания и анализа данного мира, . Только научный структурный анализ может отдать приоритет одной форме над другой. Иванов и Сидоров могут лишь производить свои собственные «определения» в соответствии с собственными с.р, но они не являются судьями в отношении того, какие из «определений» в конце концов выдержат тестирование на структурность.
В тот момент, когда мы исключаем отождествление, мы становимся осознающими абстрагирование, и начинаем постоянно и инстинктивно помнить о том, что объект не есть событие, что ярлык не есть объект, и что утверждение об утверждении не есть исходное утверждение; так мы достигаем семантического состояния, в котором мы познаем то, что каждый «прав» в его собственных «определениях». Но никакое индивидуальное или непросветленное общественное мнение не является единственным мерилом того, какие «определения» и какой язык в результате одержат победу. Только структурное исследование (наука) может принять решение, что именно представляется на словесном уровне структурно более соответствующей формой представления для того, что происходит на несловесных, объективных уровнях.