Повседневная жизнь Москвы. Московский городовой, или Очерки уличной жизни

«Вид самих будочников был поразительный, – отмечал Н.В. Давыдов, описывая Москву середины XIX в., – одеты они были в серые, солдатского сукна казакины, с чем-то, кажется, красным на вороте, на голове носили каску с шишаком, кончавшимся не острием, как на настоящих военных касках, а круглым шаром. При поясе у них имелся тесак, а в руках будочник, если он был при исполнении обязанностей службы, держал алебарду, совершенно такую, какими снабжают изображающих в театральном представлениях средневековое войско статистов. Орудие это, на первый взгляд и особенно издали казавшееся страшным, а в действительности очень тяжелое и неудобное для какого-либо употребления, стесняло, конечно, хожалых, не обладавших крепостью и выправкой средневековых ландскнехтов, и они часто пребывали без алебарды, оставив ее или у своей будки или прислонив к забору…»
Будка
(фрагмент литографии с картины О. Кадоля «Воскресенские ворота». Начало 1830-х гг.).
Привычка оставлять символ власти без присмотра однажды имела для будочников довольно печальные последствия. В начале 30-х гг. XIX в. обер-полицмейстер Цынский, как-то ночью объезжая полицейские посты, набрал в сани 12 алебард, стоявших прислоненными к будкам. Сами стражи порядка в тот момент преспокойно спали вместо того, чтобы неустанно бдить и окликать ночных прохожих: «Кто идет?» [25].
Приказом начальника полиции нарушители устава были сурово наказаны, а сам случай послужил толчком к появлению сатирической поэмы «Двенадцать спящих будочников». Автор этого произведения, бывший полицейский чиновник Д. Языков изобразил своих коллег, не жалея сарказма: все они пьяницы, не чисты на руку, истину из задержанных привыкли выбивать кулаками. Зато богач, продавший душу дьяволу, под их защитой может и в ус не дуть – заимодавцу близко не дадут подойти. Одна из гипербол поэмы: едва увидев караул будочников, чёрт Асмодей в страхе ретировался в преисподнюю, чтобы позвать на помощь самого Сатану:
Вот час полночный зазвенел!
Асмодька появился,
Но бутошников чуть узрел,
В ад тотчас провалился…
– Брось цыгарку! Экий ты!
Будочник бесцеремонно вырвал сигару у прохожего. В годы правления Николая I действовал запрет курения на улице, а следить за этим должна была полиция.
(кар. из журн. «Зритель общественной жизни, литературы и спорта». 1863 г.)
В дневное время «бутари» (или как их еще называли москвичи – «буфели» и «макарки») для дополнительного заработка пробавлялись разного рода ремеслами, но главным образом занимались приготовлением нюхательного табака. Однако в большинстве своем, будочники, стоя днем на часах, предпочитали дремать, вцепившись руками в древко алебарды. Обыватели настолько привыкли видеть их в таком положении, что считали неотъемлемой частью городского пейзажа, чем-то вроде статуй. Автор «Очерков о Москве» Д.А. Покровский упоминал о чуть ли не столетнем ветеране, который с незапамятных времен нес караул у Большого Каменного моста, да так и отошел в мир иной, не изменив привычной позы.
Что же касается других качеств будочников, то, судя по отзывам современников, они тоже не вызывали особых восторгов в обществе. Об этом, в частности, свидетельствует философское эссе, опубликованное на страницах журнала «Новый живописец общества и литературы» примерно в то же время, когда обер-полицмейстер Цынский уличил подчиненных в небрежном несении службы:
«Будочник! Сколько идей развивает это имя в уме путешественника – мечтателя, замечателя, сравнивающего наблюдателя! Не говоря уже о том, что философски рассматривая будочника, видели в нем доказательство удивительных действий просвещения и образованности. Целое народонаселение будочников осуждено стоять статуйками подле маленьких хижинок на перекрестках улиц, для того, чтобы все остальные жители города спокойно могли ходить и ездить. Злые люди, утверждая, что каждый замок есть сатира на честность человека, конечно, назовут будочника живой сатирой на Человечество. Нет! Заступимся за будочников и скажем, что статистическо-физическо-моральное рассмотрение будочников покажет торжество природы человеческой. Бессмертная душа человеческая, не находившая себе пределов на земле в теле Наполеона, Данте, Гете, в теле будочника довольствуется крошечной хижинкой, занимает себя дреманием на алебарде во время дня и хрипловатым окликом проходящих во время ночи. Здесь также должно удивляться бесконечности малого в человеке, как удивляемся мы, рассматривая бесконечно малые предметы природы.
Красное, одутловатое лицо, укромный быт, серая шинель будочника также не чужды ощущений человеческих. И здесь, и в этом мире кипят страсти. Честь, слава, любовь, дружба волнуют человека. Посмотрите: какое дружеское участие видно в этих двух лицах, которые чистят фонарь и метут площадку будки, и в этом торгаше табачной лавочки, который даром дает будочнику грошовую порцию табака. Вот и любовь в образе жены будочника, которую с торжеством ведет он поить чаем в ближней харчевне!..
Излишество губит и смиренный род будочников – да, оно! Не употребляй они с излишком вина, и они следовали бы за непременным законом усовершенствования Человечества, верно доказанного новыми философами. Мечта прекрасная! Будочники грядущих поколений стали бы уже на высшую ступень перед нашими будочниками…
Будет, будет это время для вас, воины в броне сермяжной!»
Сейчас уже невозможно определить, какой срок для перехода на высшую ступень отводил рядовым полицейским служителям философ из «Нового живописца». По крайней мере, современники свидетельствуют, что и в середине XIX в. будочники в общей своей массе по-прежнему оставались далекими от совершенства.
«Будочники были безусловно грязны, грубы, мрачны и несведущи, – писал в мемуарах Н.В. Давыдов, – да к ним никто и не думал обращаться за справками, совершенно сознавая, что они лишь живые «пугала» для злых и для добрых, специально приспособленные для того, чтобы на улицах чувствовалась публикой и была воочию видна власть предержащая, проявлявшаяся в том, что учинивший какое-либо нарушение обыватель, впрочем, не всегда и не всякий, а именно глядя по обстоятельствам и лицам, «забирался» в полицию».
Будочник, которого товарищ зазывает в кабак
(илл. к книге А. Голицынского «Уличные типы»).
Как происходило задержание нарушителей общественного порядка, рассказала Е.И. Козлинина в воспоминаниях «За полвека. 1862–1912 (пятьдесят лет в стенах суда)». По ее свидетельству, у будочника всегда был наготове моток крепкой бечевки, хранившийся до случая за отворотом обшлага шинели. Полицейский страж связывал дебоширу руки и вел для разбора в квартал (канцелярию). Если буйство случалось в «неприсутственное» время, скажем, ночью, до урочного часа задержанного сажали в будку.
«На следующий день, – рассказывал Н.А. Найденов, – такие арестованные в награду за их деяния или были назначаемы на какие-либо внутренние при частном доме работы, как катать белье у частного пристава, набивать погреба льдом и т. п., или были выгоняемы с кругами на спине на чистку городских площадей, после чего им давался отпуск – коротко было и просто».
Попутно стоит отметить, что в связывании рук московские будочники проявляли особый стиль. Об этом писал А.П. Милюков, сравнивая полицейских двух столиц: «…в Петербурге возьмут только за рукав, тоненькой бечевкой привяжут – и идешь себе, словно гуляешь по пришпекту, и будочник за тобой точно лакей за барином идет. В пересыльную пошлют, в Демидов переулок, – так коли хочешь, шапку тебе с этаким наглазником наденут, словно вот маски, али у барынь вуали на шляпках, чтобы дескать тебе не зазорно перед публикой было. А в Москве попался ты, друг сердечный – там уж тебе вуалем глаз не завесят, не станут хоронить от добрых людей; а руки-то обе возьмут тебе назад выворотят да вот здесь в этом самом месте, повыше локтей-то, веревкой здоровенной эдакой так скрутят, что ты и плечом не пошевелишь: жилы-то на руках все раздуются, да после этого дня три всю поясницу так ломит, что кажется кости-то все болят».