Лучшие годы жизни (СИ)

Всё! Контакт был установлен.
– Сеньор, – позвал «транзитник» бармена, – я тороплюсь, хочу заплатить сразу. Возьмите, сдачи не надо…
Он протянул купюру в десять евро. Это была вторая, вещественная часть пароля.
– Спасибо, – бармен широко улыбнулся, радуясь щедрости клиента.
Я опустил руку в карман, где лежали заготовленные пять монет по два евро, достал их и разместил стопкой перед собой. Затем снял верхнюю монету и с громким щелчком положил её на поверхность стойки.
– Получите.
Я всем телом вслушивался в происходящее, не зная наверняка, каким образом он передаст мне материал…
В ту же минуту мои глаза остановились на невзрачном мужчине, с тонкими усиками, большими залысинами, карими глазами. Он пристроился на другом конце стойки – она сильно изгибалась дугой, и все находившиеся клиенты были хорошо видны мне. Этот мужчина рассеянным взглядом смотрел на меня.
«Чёрт возьми! – пронеслось у меня в голове. – Неужели хвост?»
Я отвёл глаза, поднёс чашку ко рту, неторопливо отпил кофе, поставил чашку, провёл небрежно пальцами по поверхности стойки, будто смахивая крошки, и посмотрел на подозрительного мужчину. Он по-прежнему пялился на меня.
«Нет, наружка так тупо себя не ведёт. Он же просто буравит меня! Чего он таращится?»
Краем глаза я заметил, как «транзитник» нагнулся к своему портфелю. В то же мгновение что-то едва заметно коснулось бокового кармана моей куртки.
«Транзитник» неторопливо пошёл к выходу. Я продолжал сидеть, допивая мой кофе. Поглядев на часы, я демонстративно шлёпнул себя по лбу:
– Дьявол! Я так пропущу моего пассажира!
Поспешно зашагав к двери, из которой густым потоком выходили пассажиры двух последних прилетевших рейсов, я мельком взглянул на мужчину, чьё поведение насторожило меня. Он продолжал неотрывно смотреть в ту же точку. Я с облегчением вздохнул. Это был просто случайный человек, у которого «залип» взгляд. Такое случается иногда у некоторых людей, когда они задумываются о чём-то, останавливают взгляд на какой-то точке и просто не могут отвести его, словно прикипев глазами к увиденному, при этом их вовсе и не интересует точка, за которую они зацепились глазами…
Я сунул руку в боковой карман и нащупал там микрочип, брошенный туда «транзитником». «Моменталка» прошла успешно.
Я извлёк из внутреннего кармана сложенный втрое листок с крупными русскими буквами «Спиридонов», развернул листок и поднял его на уровне головы. В ту же минуту ко мне подошёл тучный мужчина и громко сказал по-русски:
– Здравствуйте! Вы, должно быть, Юрий? А я Спиридонов. Как хорошо, что мы не разминулись! – он выглядел приятно возбуждённым.
– Добрый вечер, Вадим Игнатьевич, давно ждёте?
– Нет, только что вышел сюда, но я заранее нервничал Я, знаете, всегда так беспокоюсь, что какие-то обстоятельства могут что-то напортить. Я страшно нервный и беспокойный. Это ужасно мешает мне в работе…
– Как долетели? – я пожал его руку и почувствовал, что моя ладонь всё ещё оставалась мокрой от волнения. – У нас сегодня что-то с погодой. Голова просто раскалывается. У вас не болит?
– Нет, нет, – он затряс плечами, – я себя чудесно чувствую. Такое, знаете, приподнятое настроение… Подумать только! Я в Испании! Всю жизнь мечтал, и вот на сорок третьем году жизни попал сюда! Сбылась, как говорил Бендер, мечта идиота! Ха-ха!
– Пойдёмте, у меня машина. Это весь ваш багаж?
– Да, только этот чемодан. Да много ли мне надо на неделю?…
Я поставил его чемодан на тележку, и мы вышли из здания аэропорта.
На ходу я набрал номер Миши Соколова.
– Алло, это я. У меня всё нормально. Встретил, сейчас идём с Вадимом Игнатьевичем к машине, так что минут через тридцать будем в отеле. Подкатывай.
Я надеялся, что размещу Спиридонова в гостинице и распрощаюсь с ним, но мне пришлось провести с ним почти всю ночь, он никак не хотел оставаться один, всё рассказывал о чём-то, делился впечатлениями. Было очень забавно наблюдать за человеком, всю жизнь проторчавшем в кабинете и не видевшем ничего, кроме своего рабочего стола, бесчисленных писем, отчётов и справок. Теперь его обуревали эмоции. Миша Соколов, дожидавшийся нас в холле, тоже был вынужден провести в обществе Спиридонова пару часов.
– Как вы думаете, а на корриду я сумею попасть? А вот я читал, что здесь, в Барселоне, есть парк, который построил Гауди. Это верно? Говорят, просто грандиозный парк. Можно будет взглянуть? Только вот успеть бы, а то ведь симпозиум, выступления, встречи разные… И ещё я слышал, что…
Он говорил без умолку, и я безмерно устал от его болтовни. Прощаясь, я протянул Спиридонову, исполняя привычный ритуал, мою визитную карточку. Этот жест вежливости меня и сгубил. На автомобильной стоянке я передал Мише то, что получил от «транзитника».
– Ну, как ты? – спросил Миша.
– В порядке. Но голова болела жутко, когда ехал в аэропорт. Я уж за плохое предзнаменование принял это. Всё, теперь поеду домой. Что-то у меня сил нет совсем…
Поспать мне удалось лишь пару часов. Телефонный звонок, вернувший меня в действительность, поверг меня в полное уныние. На проводе был Спиридонов.
– Алло, Юрий? Здравствуйте! Как дела? Выспались? А я, знаете ли, совсем не мог заснуть… Кстати, вы не могли бы помочь мне с транспортом? А ещё я хотел просить вас быть моим гидом, вы так славно рассказывали мне вчера про Испанию, пока мы ехали в машине…
Я согласился довезти его только до того места, где проходил симпозиум, а там с огромным облегчением сдал его на руки руководителю российской делегации. Спиридонову я, сделав печальное лицо, сообщил, что в ближайшие несколько дней меня в Барселоне не будет, так что я, к моему глубочайшему прискорбию, не сумею исполнить роль гида. На том мы расстались.
Вечером мне позвонила Моника.
– Юра, ты слышал про Маррона?
– Нет. Что-нибудь случилось?
– Сегодня на выступлении его убил бык. Мне только что рассказал об этом подруга, она видела телевизионный репортаж. Журналисты утверждают, что Мигель намеренно подставил себя быку. Почему? Что с ним произошло? Это было самоубийство?
Я знал, что более полугода назад с Марроном начал работать один из наших агентов, представившийся тореадору как сотрудник Интерпола. Мигель, испуганный перспективой оказаться в тюрьме, сразу пошёл на сотрудничество и сообщил имена некоторых людей, с которыми встречался на шикарных оргиях и которые занимали посты в правительствах европейских стран. Но с первого же дня он впал в уныние, мысль о том, что никакое сотрудничество со спецслужбами не спасёт его, приводила Мигеля в отчаянье. Отважный на арене, где каждую минуту кривой бычий рог мог нанести ему смертельный удар, Маррон оказался беспомощным перед угрозой попасть за решётку. Этот страх был такой же бесконтрольный, как страсть тореро к маленьким девочкам. С каждым днём Маррон чувствовал себя хуже и хуже, весь его облик говорил о том, что в нём не осталось и следа от былой самоуверенности и силы. Должно быть, картины ужасного будущего настолько давили его, что он решил свести счёты с жизнью. Но сделал это не с помощью петли или таблеток, а красиво, как и подобало великому матадору. Он вышел на арену и подставил себя быку, навсегда вписав своё имя в список героев и сохранив его от несмываемого позора.
– Что ж, – сказал я в трубку, – такова судьба этих отважных парней.
– Ужасно, – упавшим голосом отозвалась Моника. – Вот и ещё один мой друг погиб на арене. Ужасно, что я никогда не узнаю, почему он покончил собой, если это и впрямь было самоубийство. Никто не узнает…
***
В Москве я появился в начале марта. После Испании мне стало сразу неуютно в тёмном сером московском воздухе, кишащем мокрым снегом. Солнечная погода всё-таки развращает.
Таня встречала меня у выхода из «зелёного коридора».
– Здравствуй! – она нежно приложилась губами к моей щеке, и я ощутил, что вот-вот растаю от охватившей меня теплоты.