Нокаут

— Зачем человека забижаешь? — вступилась за связиста старуха. — Не видишь, в очках касатик. Студент, должно быть. Подрабатывает. Чего студентика коришь?
— Студент, что ли? — спросил смутившийся курортник.
— Заочник, — стыдливо потупился «студент». — Я… я не только телеграммы… я и мешки таскаю.
Пожилой рабочий сосредоточенно заковырял задубелую ладонь. Он всегда жил честно, ценил людей, прошедших, как и он сам, тяжелую, суровую школу жизни. Курортник поерзал на полке и пробормотал примирительно:
— Ладно, брат, не сердись на старика. Дай-ка мне бланок… Вот хорошо. Только, брат, на чаи зря берешь, сдачу утаиваешь. Не рабочее это дело.
«Студент-заочник» помялся, отсчитал мелочь, добавив добродушно:
— На всех не угодишь, папаша. Одному, вам к примеру, подавай пятиалтынный, а иной обижается: чего, мол, фон-барона из себя корчишь! Разные люди, у каждого своя точка зрения, концепция на этот счет.
Когда поезд стал набирать ход, из хвостового вагона выпрыгнул на дебаркадер связист с брезентовым портфелем и заспешил к ближайшему скверу. Там, на скамеечке, беспокойно озираясь, сидел сивоволосый толстяк, у ног его лежал огромный баул. Завидев связиста, толстяк вскочил со скамьи и засуетился.
— Сергей Владимирович! — радостно воскликнул он.
— Вы не лишены наблюдательности, гражданин штабник, — Винокуров помахал пухлым портфелем и, сняв очки, стал стаскивать с себя куцый пиджачишко. — Принимайте все, полученное мною по лэндлизу. Знаете, что мне не нравится в наших взаимоотношениях? Аристократизм некоего Эл Я Сопако. Полководец разрабатывает операцию, сражается на передовых позициях рядовым прапорщиком, ходит за «языком», а начштаба спокойно отсиживается в это время под сенью акаций. Нехорошо, товарищ Пятница! Вы рисковали всего лишь пиджаком, морально устаревшими очками да этой убийственной фуражкой — изобретением почтенного института заготовителей. Придется вам, мой друг, подучиться делать деньги. Я щедр, я не остановлюсь даже перед тем, чтобы открыть академию. Хотите получить высшее образование, Лев Яковлевич?
Сопако оскалил в улыбке фальшивые синеватые зубы.
— Отлично. Подсчитайте выручку. Пришлось потрудиться на совесть. Даже сдачу не давал, дабы придать операции более естественную окраску.
Схватив портфель, толстяк с неожиданной ловкостью стал пересчитывать бумажки. Цепкими короткими пальцами хватал он трешницы, пятерки и десятки, раскладывал их по кучкам. Не успел гражданин Винокуров надеть свой пиджак, как штабник доложил не без удовольствия:
— Семьсот тридцать рублей, ноль-ноль копеек!
— Кольбер! — воскликнул Сергей Владимирович. — Риккардо, Кенэ, Вольф Мессинг. Итак, в кассе, считая ваши девяносто рублей, восемьсот двадцать талантов, как полюбил говорить с некоторых пор председатель артели «Идеал». Этой суммы вполне достаточно, чтобы отправиться в поход. Насколько мне известно, в Пятигорске вам пришлось, пусть поверхностно, но все же изучать немецкий язык. Слушайте мою команду: объявляю поход — дранг нах юго-восток, в страну «белого золота»! Там проживает председатель колхоза Карим Саидов, вывезший из Москвы сочинение господина Ницше, охраняемое сердитым бульдогом. Вперед, мой верный оруженосец, мужественный аргонавт!
* * *
Немного спустя Винокуров и Сопако уже покачивались в купе, держа путь на Куйбышев, дабы совершить затем свой «дранг нах юго-восток». За окном мелькали телеграфные столбы, земля у горизонта явственно поворачивалась вокруг оси.
Сопако сосредоточенно, с чувством открывал бутылку с водкой. На столике покачивала ножками жареная курица.
— Нам повезло, сердце мое, — интимным тоном произнес Сергей Владимирович. — Мы вдвоем. Вы не боитесь, что сюда могут войти, в порядке ответного визита, супруги Нарзановы?
Лев Яковлевич чуть не выронил бутылку.
— Ай-яй-яй! Вы, оказывается, трус, гражданин искатель сокровищ. Я бы выкинул эту одуревшую от нежных чувств парочку в окно. А вы? Вы предпочитаете умереть от разрыва сердца? Вы трус и нахал. Боже! До чего безобразно вели вы себя на теплоходе… Как пьяный купец, как независимый лейборист, попавший в окружение твердолобых консерваторов. Знаете, в тот вечер, последний вечер, мне стоило больших усилий не застрелиться по-настоящему. Вспомнил ваш храп.
Толстяк вместо ответа протянул компаньону стакан.
— Выпьем, — предложил он. — За успех предприятия.
Чокнулись. Крякнули. Закусили. Повторили.
Винокуров погладил каштановые, отливающие бронзой волосы и, чуть прищурив заблестевшие глаза, объявил:
— Урок первый. Метод. Мой метод прост, как умывальник. Все дело в том, как пользоваться им… я имею в виду не умывальник, а метод. Нужен талант. Гениальный художник и мазила — оба пишут кистью…
Прежде всего, студент, учитесь изучать людей, находить в их характере все нужное… всякие там пережитки прошлого в сознании, обывательщину и прочее. Чрезмерная доброта, доверчивость, трусость, амбиция, заносчивость — все пригодится. Главное, — незаметно, но прочно уцепиться за больную струнку, помочь человеку… споткнуться — и он ваш. Подопытному… Вот вы, например, Лев Яковлевич… тоже подопытный. Хватит у Сопако силы воли покинуть друга? Нет, конечно. А почему? Я хорошо изучил этого симпатичного старика. Он жаден, труслив, прожигал жизнь в Пятигорске.
Начальник штаба побагровел и промычал нечто невнятное.
— Вот видите, — продолжал Винокуров, жуя куриное крылышко. — Я питаю к вам сыновьи чувства, хочу обеспечить старость, хотя (не скрою), не будь вы мне необходимы, наше совместное путешествие вряд ли бы имело место… Однако мы отвлеклись. На свете немало дураков, мой вечный студиоз, утверждающих, будто в стране социализма люди недоверчивы, подозрительны и скрытны. Чушь это! Люди добрые, общительные, хорошие, деликатные, с широкой, нараспашку душой. Всякие там холеные французы, итальянцы и прочие европейцы с их внешней воспитанностью и в подметки не годится иному грубияну и матерщиннику. Плохо, конечно, что он любит «загнуть многоэтажие». Но, в сущности, человек этот — хороший человек, душу отдаст за друга, товарища, а то и вовсе незнакомого. Это вам не прилизанный субъект с титулом и званьем, который даже яду не может подсыпать без извинения.
Душевные здесь люди. А вы, гражданин студиоз, и пользуйтесь моментом. Зазевался товарищ, ослабил бдительность — лезьте в душу. Глубже, глубже. С одним сорвется дело, с другим. А там, глядишь, появился успех.
Винокуров, чуть захмелевший, стиснул кулак и блеснул, будто ножом полоснул, холодными своими глазами на Льва Яковлевича. По спине Сопако пробежали мурашки. Он провел неверной рукой по загривку, вытирая испарину. Что-то подсказывало ему: учеба предстоит нелегкая. «Кто он, этот человек? — думал Сопако, со страхом рассматривая коричневые сандалеты Винокурова. — Жуликов на своем веку мне пришлось повидать дай боже. Но этот… спеленал душу, связал по рукам и ногам! Он, пожалуй, кого угодно выкинет в окошко».
И, как бы прочитав трусливые мысли Льва Яковлевича, Винокуров процедил, скривив в улыбке резко очерченные губы:
— Насчет окошка не сомневайтесь. И вообще, нам следует познакомиться поближе. Настает время выпить на брудершафт.