Иероглифика Петергофа. Алхимические аллюзии в символике Петергофского садово-паркового ансамбля

Как и наличие многих, вдохновленных розенкрейцерами текстов, входящих в коллекцию библиотеки Брюса, противоречит распространенной теории, что это движение, наполненное алхимическими аллюзиями, проникло в Россию заботами Шварца и Новикова только в 1770 гг., розенкрейцерские тексты из библиотеки Эрскина свидетельствуют о намного более раннем появлении розенкрейцерства в России. Самый значимый пример – это весьма редкое, 1615 г. (второе издание) Манифеста Розенкрейцеров («Fama Fraternitatis» и «Confessio»), изданное во Франкфурте. [78] В дополнение к манифесту, это издание также содержит главу о необходимости общего преобразовании мира, взятого из «Ragguagli del Parnaso» Траяно Боккалини (1612), которое Эрскин имел и в отдельном издании, а также «четыре ответа», подтверждающие существование Братства Розенкрейцеров. [79] Один из этих ответов был написан известным сочувствующим розенкрейцерам, Адамом Хэзелмейером, который приветствовал их как «теософов, развеявших темные облака, затенявшие свет истинной мудрости» и расценил их как предсказанных последователей Парацельса. [80] Эрскин также обладал первым изданием «Химической свадьбы Христиана Розенкрейца в 1459 году» Йоганна Валентина Андрее, выпущенным в Страсбурге.
Небольшая выписка из алхимической коллекции Эрскина, которую приводит Р. Коллиз, может только частично возместить академическое пренебрежение, которое длилось в отношении Эрскина многие годы. Невозможно игнорировать столь существенное количество алхимических трактатов в его собрании, поскольку, Эрскин не был периферийной или эксцентричной фигурой в Петровской России. Напротив, он был чрезвычайно отмечен Петром I и обладал значительными властными рычагами при дворе императора. Более того, он смог не только преуспевать в России, но и активно собрать оккультную библиотеку. Как в случае с Прокоповичем, это было бы невозможно без специального личного одобрения Петра.
Не вызывает сомнения, что в течение первой четверти XVIII столетия алхимия продолжала быть весьма востребованным предметом в Европе. Это наглядно показали такие ученые, как Дебус и Б. Дж. Доббс, которые доказали невозможность в это время мгновенного изменения научной парадигмы в сторону рациональных и механистических воззрений. Однако после петровскую Россию по сей день продолжают рассматривать как результат предприятия царем грандиозных реформ с целью привить России рациональное и механистическое мировоззрение. Тем не менее, можно утверждать, что Западная Европа, которую Петр лично наблюдал в 1697–1698 гг., а затем – с небольшими перерывами с 1709 по 1718 гг., целенаправленно и в короткое время не могла избавиться от герметического наследия Ренессанса, а, возможно, и более ранних эпох. Доказательства приверженности научной среды к герметической традиции и к алхимии существуют во всех странах, которые посетил Петр, к тому же Царь лично искал ученых, придерживающихся подобных взглядов.
Р. Коллиз пишет, что активный интерес к алхимии, как мы могли убедиться, не был помехой для успешного продвижения по карьерной лестнице в Петровской России, и никто не разоблачал ее приверженцев как последователей опасной и чуждой традиции. Однако, думается, что «никто не разоблачал» потому, что весь этот «интерес» держался в тайне и не афишировался. Не следует забывать, что Квирин Кульман, протестантский мистик, «поклонник Я. Беме», пропагандировавший алхимию, «(в духе хилиаистических течений, тогда очень распространенных в Западной Европе») [81] был сожжен как еретик на Красной площади в Москве относительно недавно, в 1689 г. В такой обстановке Петру было не выгодно давать повод тем, кто не был известен ему лично как приверженец герметических наук, искать реальные доказательства его причастности к алхимической традиции.
В связи с этим, не имеет значения – имел ли Петр у себя в личном книжном собрании «Fama Fraternitatis» («Откровение Братства Р. К.) и «Confessio Fraternitatis» («Исповедание Братства Р. К.»), или – пользовался экземплярами Р. Эрскина. Есть основания полагать, что он читал эти произведения еще до посещения Западной Европы, поскольку его деяния, как мы покажем ниже, указывают на то, что он был увлечен алхимией и философией розенкрейцеров с самого начала своих преобразований.
Легенда и движение «Розы и Креста» – это одно из ключевых моментов в реформаторском движении западноевропейской интеллигенции XVII в., которые связывают «с появлением “манифестов”, приписываемых аббату Гейдельбергскому Валентину Андреа. <> Они пропитаны благочестивой теософией христианского характера, но абсолютно антипапской (точнее сказать – антииезуитской) и протестантской направленности». [82] По словам М. Отеро, «Розенкрейцеры практиковали независимую теургию и были приверженцами как созерцательной, так и оперативной алхимии». [83] Он же, ссылаясь на Джона Робинзона (1739–1805) утверждает, что розенкрейцеры «представляли собой секту алхимиков, стремившихся постичь преобразование металлов и создать универсальное лекарство». [84]
Широко известно, что для Розенкрейцеров алхимия была одной из основных практик. Они рассматривали алхимика как того, кто стремился ускорить физические процессы, позволяя природе выполнить ее врожденную телеологию. Поскольку человеческое тело состоит из элементов природы, существовала возможность вылечить тело от болезней, которые разрушали его естественное функционирование, – провозглашали Розенкрейцеры, – посвящая себя странствиям в поисках излечения заболеваний через алхимические практики. [85]
Многие авторы утверждают, что Петр Алексеевич не был масоном. Но, вероятно, он и не мог им быть. Вот что пишет о происхождении масонства Г. О. М. – Г. О. Мебиус: «Основатели масонства, среди которых наивиднейшее место занимал Elias Ashmol (1617–1692 г.), искусно делают сколок с системы степеней Вольного Каменщичества (ремесленной ложи каменщиков – О. К.) и кладут его в основу трех первых (т. называемых – символических) степеней Масонского Посвящения. Это приспособление начинается в 1646 году, а в 1717-м мы уже имеем дело с вполне организованной системой Шотландских Масонских Капитулов». [86] Из этого можно сделать вывод, что розенкрейцерские взгляды царя Петра развивались и совершенствовались параллельно их распространению и развитию в Западной Европе. Очевидно, имея интерес и склонность к подобным течениям, он постоянно «держал руку на пульсе» – не только общался с его представителями, но и сам активно занимался изучением и практическим применением герметических идей, лежащих в их основе.
Если обратиться к текстам Манифестов Розенкрейцеров непредвзято, то можно убедиться, что чаяния Петра Алексеевича, его планы и свершения абсолютно идентичны провозглашаемым ими, проповедуемой в “Confessio Fraternitatis” («Исповедании») «необходимости обновления Человека» и утверждению, «что братство розенкрейцеров владеет философской наукой, которая сделает возможным данное обновление». [87] Вероятно, Петр имел возможность еще до поездки в составе Великого Посольства в 1697–1698 гг., будучи еще весьма молодым человеком, ознакомиться с этими документами, например, в Немецкой Слободе. Как видно из биографии царя, инициированные им реформы «направлялись условиями его времени, до него не действовавшими, частью созданными им самим, частью вторгшиеся в его дело со стороны. Программа заключалась не в заветах, не приданиях, а в государственных нуждах, неотложных и всем очевидным». [88] Сам же Петр был весьма чуток к требованиям Духа Времени. Противопоставляя себя инертности и сопротивлению его преобразованиям целой страны, он, в полном согласии с текстом розенкрейцеровского “Fata Fraternitatis” («Откровения»), мог сказать о своих усилиях и о реакции на них большинства своего окружения: «дал им в руки новые правила, которые они приветствовали, но отнеслись ко всему с насмешкою; а также потому, что все это было ново, опасались они умалить значение своих славных имен, начав учиться и признав все свои прежние заблуждения; со своим они уже сжились, и оно принесло им немало. Пусть кто-нибудь другой, кому по душе беспокойство, занимается преобразованием». [89]