Иероглифика Петергофа. Алхимические аллюзии в символике Петергофского садово-паркового ансамбля

Далее Ключевский пишет, что «иноземные наблюдатели готовы были видеть в этих безобразиях политическую и даже народовоспитательную тенденцию, направленную будто бы против русской церковной иерархии и даже самой церкви, а также против порока пьянства: царь-де старался сделать смешным то, к чему хотел ослабить привязанность и уважение доставляя народу случай позабавиться, пьяная компания приучала его соединять с отвращением к грязному разгулу презрение к предрассудкам». [129] Однако посвященные в суть происходящего, к сожалению, не оставили заметок о том, что они на самом деле видели на этих праздниках. Вряд ли можно считать «алхимическую мессу» чем-то «народовоспитательным». Несомненно, в ней явно прочитывается негативное отношение к православной церкви, что неудивительно для розенкрейцеров, видевших христианстве причины многих зол человеческого существования. Однако, что касается порока пьянства, то понятен настрой отправлять ритуалы Вакху, античному богу вина и веселья, которым символически прикрывали алхимики Меркурия, маскируя их под «великое питие». Ибо, по сообщению Фулканелли, поклонники Вакха на самом деле пили «вино Философов» – из чаши Грааля «вино Евхаристии», «жидкий духовный огонь, растительный, живой и животворящая влага, проникающая в материальный мир». [130] К тому же как известно, Петр и ближайшие к нему лица, понимающие, о чем идет речь, не страдали пьянством. У того же Ключевского читаем: «Уцелевшие от таких побоищ с “Ивашкой Хмельницким” хворали по нескольку дней; Только Петр поутру просыпался и бежал на работу как ни в чем не бывало». [131] А вот еще одно свидетельство человека, который длительное время наблюдал жизнь двора в самой непосредственной близости от царя – путешественника и придворного живописца К. де Бруина. Он пишет, что при дворе Петра не пили «до умопомрачнения»: когда гости расходились после пышного застолья он «никого не видел слишком обремененного от напитков». [132] Своим поэтическим чутьем алхимическую суть характера Петра уловил Д. Мережковский, вложив в дневниковые записи фрейлины Ангем из третьей части «Антихрист. (Петр и Алексей)» трилогии «Христос и Антихрист» такие слова: «Исполинского роста кузнец, освещенный красным заревом горна, похож был на подземного титана… “Время подобно железу горячему, которое ежели остынет, не удобно кованию будет” – говорит царь. И, кузнец России, он кует ее, пока железо горячо… Его стихии – огонь и вода. Он их любит, как существо, рожденное в них: воду, как рыба, огонь – как саламандра. <> Иногда кажется, что в нем слились противоречия двух родных ему стихий – воды и огня – в одно существо, странное, чуждое – не знаю, доброе или злое, божеское или бесовское – но не человеческое». [133]
Кажется, что никто не обратил внимания на то, что царь Петр, следуя своим розенкрейцерским чаяниям пытался «осуществить идеал герметической реформы силами конкретного государя», [134] зная о том, что первая попытка розенкрейцеровской политико-религиозной реформы в виде «фридрихианского движения» пфальцского палатина провалилось. Тем не менее, он пошел на риск создания на месте «отсталой» Московии «розенкрейцерского государства», со своей европеизированными культурой, литературой и барочными архитектурой и искусством, храня конспирацию, традиционно приличествующую герметической тайне.
Создается ощущение, что Петр не только практиковал духовную алхимию и приближал к себе людей, близких ему по духу, но и оставил потомкам «Мемориал» об этой стороне своей деятельности – Петергофский алхимический сад. Сад, где до сих пор, «несмотря на позднейшие изменения, еще ощутим дух Строителя Чудотворного», [135] где, используя стиль и риторику эпохи барокко, преобразователь на видном месте оставил нам послание, ибо по словам Д. С. Лихачева, «одна из особенностей всех действия Петра состояла в том, что он умел придать демонстративный характер не только своей собственной фигуре, но всему тому, что он делал». [136]
Разумеется, личный вклад Петра Первого, хозяина и вдохновителя Петергофского дворцово-паркового ансамбля трудно переоценить, особенно его планомерную работу в подготовительной стадии строительства. Осознав значение парадных регулярных резиденций как неких материальных и идейных свидетельств величия Русского государства, он заблаговременно и систематически, не смотря на занятость государственными делами, продолжающиеся военные действия, уделял большое внимание всему, что связано с будущим строительством. Во время зарубежных поездок он изучает лучшие образцы европейского садово-паркового искусства, подбирает литературу, ведет переговоры со специалистами архитекторами и садовниками об условиях работы в Петербурге, организует доставку посадочного материала их центральных и южных провинций России, в том числе из Москвы и Подмосковья. Появившись вовремя, и в нужном месте, царь Петр действительно «был порождением русского барокко XVII века, в котором особенно сильны были ренессансные явления – с их склонностью к просветительству и реформаторству, к восприятию научного отношения к миру, с чувствительностью к западноевропейским влияниям, со склонностью к известному барочному “демократизму”, к синтезу наук, ремесел и искусств, к типичной для русского барокко энциклопедичностью образования». [137]
У историков есть основания полагать, что главные решения по взаиморасположению основных частей петергофского ансамбля были обдуманы Петром еще до того момента, когда в 1714 г. И. Бранштейн, а за ним А. Леблон и Н. Микетти поочередно подключались к проектированию этой резиденции. Многое строилось непосредственно по его указаниям или черновым наброскам. Петр тщательно контролировал работу архитекторов, которые развивали его замыслы. Известно, что ряд предложений А. Леблона, которого сам Петр называл «прямой диковиной», сманив его «у французского двора за громадное жалование» [138] был им отклонен «ввиду того, что опытный, но мало знакомый со специфическими местными условиями мастер не сразу оценил градостроительный размах задуманных мероприятий, их новаторскую сущность и государственное значение». [139]
В 1697 г. Петр во время Великого Посольства осмотрел парки Пруссии и Голландии, «в том числе Хет-Лоо, Хонзельярсвик, “Петербург” (усадьбу русского резидента в Голландии) и многие другие, причем интересовался именно техническими деталями садовых устройств. В 1716–1717 гг., в самый разгар строительства Петербурга и дворцов в его окрестностях, он вновь посещает большие и малые дворцово-парковые ансамбли в этих странах, а также Англии и Франции. Особый интерес он проявил к таким ансамблям как Версаль, Марли, Сен-Клу, Монбижу, Шарлотенбург, Ораниенбург. В походных журналах отмечается, что он с удовольствием провел несколько дней в Трианоне. В некоторых случаях он приобретал копии генеральных планов, чертежей водоподъемных машин для фонтанов и т. д.» [140]
Ознакомившись с его розенкрейцеровскими пристрастиями и увлечением алхимической традицией, становится ясно, что не только целями прославления Русского оружия и вводом в оборот нового аллегорического языка был озабочен Император при проектировании и строительстве главной парадной резиденции, когда в 1714–1715 гг. он развернул там полномасштабные строительные работы. Ибо «очевидно, что правитель, движимый идеями герметизма, предпочтет расположить свои монументы, храмы и города и сады таким образом, чтобы “высшая сила” смогла найти в них проявление. Из текстов явствует, что такие постройки должны быть “имитацией реальности”, “образом небосвода” или “копией вечности”». [141] В результате такого подхода к проектированию и строительству, Петергоф, как совокупность местности, природы и архитектурных объектов, незаметно превращает прогулку по старинному парку в сокровенное путешествие внутрь себя, погружает в иную реальность, указывает на проход в совершенно другой мир. Словно следуя за Цицероном Петр понимал, что «нужно иметь в своем распоряжении большое число хороших мест, хорошо освященных, расположенных в строгом порядке на некотором расстоянии друг от друга, а также изображения – действенные, яркие, волнующие, такие, что способны выйти навстречу душе и проникнуть в нее». [142] Он создал место, после посещения которого человек ощущает, что восприятие мира стало более интенсивным, ярким и легким. Подобные вещи всегда происходят там, где само Мироздание помогает человеку, особенно в тех местах, где природные объекты дополнены трудом человеческих рук. Петр I, будучи герметическим философом, используя при строительстве Петергофа уже имеющиеся ландшафтные и другие природные ресурсы, заложил в него идею отражения на местности алхимического процесса, «стремясь как можно интенсивнее населить “значимыми” объектами, придать садам учебный характер» [143] для каждого, как говаривал Г. В. Лейбниц, «кто мог получить от этого пользу». Вложив в этот механизм свое личное намерение, Петр осветил и наполнил его содержание дополнительным смыслом трансформации целой страны, с помощью известного ему некого «развивающего импульса», подталкивающего к использованию человеком внутренних дремлющих ресурсов для развития и постижения Бытия.