Любовь без поцелуев (СИ)

– Нет, только мальчикам из богатой семьи. У Люськи на тебя грандиозные планы, знаешь ли. Быть твоим лучиком света в здешнем мраке или как это назвать.
– Боюсь, что хуёвая выйдет из неё Беатриче.
– Кто? Опять цитируешь?
– Опять, – Макс, наконец, повернулся, и, небрежно облокачиваясь об холодную стену (открытая форточка его не волновала), снова начал смотреть мне в лицо. Не опускает взгляд! – И что потом?
– А потом ты влюбишься в неё, сойдёшь с голубой дороги и увезёшь её отсюда на белом «Мерседесе».
– Серьёзно? Она что, с тобой этими планами делилась?
– Нет, просто высказала их вслух.
– И ты…
– У меня хорошая шпионская сеть.
– Ну, спасибо, предупредил. А почему ты урод, садист и извращенец? – Макс слегка улыбнулся.
– Ну, садист и урод – это, конечно, правда, а вот извращенец… Это уже необоснованная критика.
– Ну, хорошо, садист и урод, – не отрывается, смотрит мне в глаза, и я понимаю, что он их не опустит. Потрясающе! Стоит тут передо мной полуголый дохляк и смотрит мне в глаза с упорством самоубийцы. – На чём мы остановились? Что меня ждёт?
Я встаю с подоконника и подхожу к нему близко-близко. Две ладони ребром между нашими лицами – вот и всё расстояние. Мы в личном пространстве друг друга. Он дёргает плечом, но взгляд не отводит. Я прикасаюсь к татуировке кончиком пальца, он вздрагивает ещё сильней и в его глазах я читаю, что оправдываются его самые худшие подозрения, и я, сначала, отымею его прямо здесь, потом засуну головой в унитаз, а потом заставлю мыть пол собственной рубашкой. А потом позову своих друзей, чтоб они его избили и тоже изнасиловали. Но взгляд, по-прежнему, не отводит, только губу прикусывает.
– А ничего, – я резко хлопаю его по плечу, слегка впечатывая в кафель, – меня тебе жизнь портить не нанимали и аванс не выдавали.
– Аааа, – он смотрит и не верит, – а, как же, за идею? Ну, я, типа, гей, мажор, новенький!
– Макс, открою тебе секрет: я демократ и космополит. Я всех людей одинаково терпеть не могу, вне зависимости от их пола, возраста, социальной и расовой принадлежности, а также ориентации и пищевых пристрастий. И тебя тоже, только потому, что ты человек, вписавшийся в мой кругозор. Но…
– Но? – он слегка расслабляется, не опуская взгляд до конца.
– Ты знал, что я прямо тут могу тебя просто, прикола ради, примотать к батарее и надеть ведро на голову? Я так пару раз делал.
– Догадываюсь.
– И ты не стоишь, не хнычешь, не пытаешься меня запугать своим папочкой или друзьями, не предлагаешь взятку или минет, как большинство. Ты мне в глаза смотришь!
– Это преступление? Не отводит! Не отводит!
– Нет, просто это мало, кто может. Парень, мне глубоко похуй, зачем ты здесь и кто ты есть. Ты не думай, я не какой-то там справедливый мудак, и, если захочу – я тебя изобью. Но я не хочу, а к папочке твоему, как уже говорил, я не нанимался.
Макс смотрит на меня уже без страха. Мы, по-прежнему, близко-близко и его это явно напрягает. Он, наконец-то, отлипает от стены, проходит к подоконнику. Садится, упираясь в пол кончиками ботинок. И смотрит – теперь уже немного снизу, но смотрит. Это дуэль, и я понимаю, что сегодня проигравших в ней не будет. Вообще.
– Ну ты и тип, – вдруг изрекает Макс. – Боюсь я тебя.
– Правильно.
– Кто тут меня ещё может достать?
– Ну, Азаев – этот мудак вечно самоутверждается. Его компашка вся из каких-то чуребасов состоит. Потом, есть тут у нас такие Лёня и Толя Евсеевы, два братца-дегенератца. Сильные, но настолько тупые, что им птичку в небе покажешь – и они отвлекутся. Из мелочи… Ну, не знаю, вряд ли кто к тебе полезет. Ты – хоть и гей, и новенький, но, во-первых, за тебя есть кому встать, а, во-вторых, и сам ты не мелкий, а эти выродки нападают только на тех, кто отбиться толком не может.
– А ты на всех?
– Да, – гордо ответил я.
– Комнин, – парень вдруг как-то резко обхватывает голову и на несколько секунд, буквально, впечатывается в свои колени, и мне кажется, что он вот-вот потеряет сознание, но через секунду он снова смотрит на меня каким-то расплывшимся взглядом, – ты вот чего хочешь?
– Красную кнопку с надписью «Большой взрыв».
– Я серьёзно. Слушай, это же интернат посреди леса, тут, наверняка, многого не достать. Курево, выпивка… И вообще, вас же, вроде, ограничивают в связях с миром и тут даже мобильник почти не ловит?
– Ну, – я начинаю догадываться, куда он клонит.
– Я могу достать, что хочешь, если есть способ вылезти из здания ночью и перелезть через ограду. У меня есть деньги. И мобильник, который держит связь через спутник.
– Ого! Но нас, знаешь ли, обыскивают. Где ты всё это спрячешь?
– В жопе, я же гей, – очевидно, на моём лице что-то нарисовалось, потому что Макс смеётся, подворачивает ногу, нажимает куда-то на подошву, каблук откидывается и в нём я вижу свёрнутые купюры. Тысячерублёвки.
– Хрена себе обувка! Где взял?
– Знакомый контрабандист подогнал. Я не в церковном хоре жил, поверь.
Да уж, парень, явно, не дурак и не слабак. Если отец не смог от него добиться ничего и засунул сюда…
– Сколько надо? – деловито спрашивает Макс.
– Ну… Давай две тысячи. Для начала. Среди обслуги есть кое-кто, кому не помешает прибавка к зарплате.
– Не скажешь, кто?
– Щас, разбежался! Буду я наши семейные секреты первому встречному гомику открывать!
Макс, совершенно не обидевшись на гомика, вытащил из свёртка две бумажки. А у него их там много… Ладно, всё равно мои будут. Чёрт возьми, деньги! Это в наших лесах такая редкость! Какой бы я ни был, а вот деньги из воздуха делать не умею. Ну, разве что, выбивать из тех, у кого они есть, да и таких здесь немного. Обычно моим банком служит Вовчик, но тут жила побогаче. Кстати…
– А почему ты с этого не начал?
– С чего?
– С денег. Не предложил мне взятку? Тут многие с этого начинают. Деньги предлагают или секс.
– А тебя, – Макс хитро подмигнул, а я оторопел, – это остановило бы? Ну, в желании избить меня до полусмерти?
– Нет, конечно, – насмешливо ответил я, – и сейчас не останавливает.
– Ну и вот, – парень привёл свою чудо-обувь в порядок, а я прикинул, какой у него размер ноги. Ну, в крайнем случае, ботиночки может поносить Игорь, он мельче меня. – Зачем платить за то, что можно взять даром? Ты страшный человек, Комнин, тебя не купишь.
И, выдав это заключение, он преспокойно встал и натянул свою совершенно не высохшую рубашку. А ведь в туалете, моими стараниями, изрядно температура понизилась. Я-то ладно…
– И что, так и будешь в мокрой ходить?
– Ничего, на теле высохнет.
– Это такой хитрый план? Типа, «схвачу воспаление лёгких и меня заберут отсюда»?
– Чо? Нет, я не простужусь, – мрачно сказал Макс, застёгивая пуговицы и скрывая, наконец-то, свою идиотскую татуировку. – Меня с детства так закаляли, как будто в исследователи Антарктики готовили, блядь! Чтоб мужественность воспитать.
– Что-то не вышло, я смотрю.
– Ага. Ну, я свободен или как?
– Ну, а хрен ли мёрзнуть? Обед скоро.
И мы вышли вдвоём из туалета, оба целые и невредимые, он в мокрой рубашке – есть повод поразмыслить окружающим.
– Кстати, – вдруг обратился Макс ко мне, – а почему это никто в туалет не заходил, пока мы там болтали?
– А вот, – я показал на накачанного рыжего парня, всего усыпанного веснушками с ног до головы, – это Вовчик. Знакомься, Вовчик, это Макс и сегодня мы его не бьём. А что это значит, а, Вовчик?
Вовчик, который до этого с рассеянным видом подпирал стенку, повернулся к нам и чётко произнёс:
– Значит, никто его не бьёт.
– Вот! А если кто-то захочет, что будет, а, Вовчик?
– Мы сами его бьём в особо циничной форме и отбираем всю наличность.
– Вот так мы и живём здесь, Макс! Парень смотрел на меня с благоговейным ужасом, но глаз так и не отвёл. Гейская зараза!
– Страшный ты человек, Комнин, – задумчиво повторил он.