Кетополис: Киты и броненосцы
А может быть, все пойдет не так, и уже через четверть часа письмо ляжет на стол Канцлеру. Баклавского это почти не волновало.
Савиш, как обычно, казался озабоченным происходящим куда более своего шефа.
– Ну как? – спросил он с тревогой в голосе.
Баклавский пожал плечами.
– Это был Любек, да?
– Казимир. Старший сын.
– И?
– А какое может быть «и»? Объяснил ему, что на двор Его Величества особого влияния не имею.
– М-м… – Савиш совсем занервничал. – То есть держим груз до последнего?
– Угу! – Баклавский вытянул из хрустальной вазочки ванильный сухарь и смачно отгрыз край. – А еще я все думаю, как бы в эти китовы ящики заглянуть…
– Ежи! – Брови Савиша встали домиком. – Мы же давние друзья, послушай меня хоть раз! Ну нету же никакого смысла цепляться за этот хлам! Ты поругаешься и с Любеками, и с таможней, и с канцелярией – зачем, ради всего святого?! Можешь быть уверен, я поддержу тебя во всем, но к чему нам навлекать на свои головы неприятности? Все равно за две недели не переделать мир, а что будет дальше? Как жить? Объясни мне!
Баклавский сжал губы. Он не любил высокопарных заверений в преданности, необдуманных клятв, пустопорожних обещаний. Тани Па очень хорошо научила его жить одним-единственным днем – нити судьбы так легко выскальзывают из рук…
Савиш с видом соболезнующего родственника примостился в гостевом кресле. Вдруг хлопнул себя по лбу.
– Со всей этой кутерьмой, Ежи, я забыл самое главное.
Выудил из нагрудного кармана маленький желтоватый конверт и положил его перед Баклавским.
– Что это?
– Я же еще и из-за этого приехал. Утром мимо прошла черная лодка. Морячок принес, сказал, тебе в руки. Я думаю, ответ от нее.
Баклавский почувствовал, как сердце забилось сильнее. Другой так взволновался бы, открывая любовное послание. Но господина старшего инспектора в этот момент интересовали совсем другие вещи.
Который год ему не удавалось найти контакт, заключить подобие договора с плетельщицами. Добрая треть Стаббовых пристаней, вся северная сторона залива, находилась под контролем этого загадочного клана. Плетельщицы обладали серьезным влиянием в том числе и в криминальном мире. И Гибкий Шульц, и Дядюшка Кноб Хун не могли игнорировать интересы Белой Хильды, слепой старухи, главы клана. Очень немногие могли похвастаться тем, что видели ее воочию, да и половине из этих немногих веры не было никакой.
Баклавский надорвал конверт и взял из бювара костяной газетный нож. Аккуратно разрезал плотную дорогую бумагу и извлек на свет… театральный билет. Савиш с любопытством нагнулся над столом:
– «Коральдиньо» в «Ла Гвардиа». Второй ярус, западная ложа, первый ряд. Неплохо, неплохо! Когда последний раз изволили посещать спектакли, господин инспектор?
Баклавский поцокал языком, внимательно читая.
– Это же сегодня! Смотри, сегодня в час! Что за время такое?
Савиш тоже посмотрел в билет.
– Это не спектакль, Ежи. Прогон. Генеральная репетиция. Мероприятие для тонких ценителей. Неужели вы с Хильдой будете шушукаться под монологи Тушинского?
Баклавский перевернул билет.
«Займите место, когда уже погасят свет. Не вздумайте прийти в мундире. Постарайтесь не привлекать излишнего внимания – оно неприятно обеим сторонам. Жду Вас. Энни».
Неровный, расползающийся почерк, кривые строчки. Будто тот, кто писал, не потрудился открыть глаз.
– Что еще за Энни? – удивился Савиш.
– Ты многих плетельщиц знаешь по имени?
– Никого… То есть одну. Хильду.
– Думаю, что эта Энни – кто-то из приближенных. Понятно, что разговора в театре быть не может. Послать, что ли, тебя? Для симметрии?
Конечно, подобную встречу Баклавский не перепоручил бы никому. Он шутил, но Савиш этого не понял.
– Что ты, Ежи, – испуганно сказал он. – Я плетельщиц с детства боюсь. Будь моя воля, на пушечный выстрел не подошел бы!
– И этому человеку я доверил Мертвый порт, – усмехнулся Баклавский. – Поезжай к себе. Может, заскочу после обеда. Расскажу, каков Тушинский.
Савиш рассмеялся:
– Если его сегодня утром не пристрелили. Нашелся дуэлянт великий!
Баклавский давно приметил в помощнике эту странную черту – на ровном месте, ни с того ни с сего, язвить по поводу малознакомых людей. Но друзьям полагается прощать мелкие вольности. Слишком их мало, нельзя разбрасываться по пустякам.
Савиш засобирался, что заключалось в обхлопывании карманов, хаотичных метаниях по кабинету и закатывании глаз, будто это помогало вспомнить что-то важное.
– Вроде все! – наконец заявил помощник.
– Угу, – подтвердил Баклавский. – Твое перо…
Перед шлагбаумом на въезде в охраняемую зону порта урчал элегантный «астин». Из будки охраны опасливо выглядывал патрульный. Окна мобиля были черны как ночь, за стеклом едва угадывался профиль водителя и пассажира.
Баклавский подошел к мобилю. Задняя дверца приоткрылась. В проеме мелькнули полосатая брючина и крепкая мужская кисть, затянутая в желтую лайку.
– Хотелось бы обойтись без пеших прогулок, – негромко сказал пассажир.
Баклавский махнул патрульному, тот начал торопливо крутить ручку шкива, и шлагбаум поплыл вверх.
Баклавский втиснулся на заднее сиденье мобиля. Хромированные плашки, тугой набивной диван, бархатные шторки на окнах темного бирманского стекла – похоже, Гибкий Шульц прислал собственную машину. Хороший знак.
Человек, сидящий рядом, представился:
– Дэнни.
Баклавский недоверчиво повернулся к нему. Чок-дэ, зависший за Шульцем, был не пустяковым, но давнишним. Глава «перчаток» имел право отмахнуться от просьбы Баклавского, прислав из вежливости кого-то из желторотиков, но не сделал этого. Сидящий рядом человек мог быть только легендарным Зорким Дэнни, лучшим медвежатником Кето, создавшим свое реноме не одной сотней успешных взломов.
Мобиль на изумительно мягких рессорах не въехал, а вплыл в зону досмотра. Баклавский указал шоферу нужные повороты – в лабиринте ящиков, тюков, рулонов, коробов мог разобраться только местный.
Четверо патрульных черными статуями застыли по углам квадрата, составленного из любековских контейнеров. Штыки примкнуты, оружие наперевес. Судя по всеобщему интересу к этому грузу, мера действительно не лишняя.
– Что работаем? – спросил Зоркий до того, как выйти из машины.
Баклавский показал на контейнеры:
– Хочу проверить, что внутри, а вскрывать не имею права. Слишком тугие пломбы.
Зоркий понимающе кивнул.
– Отверните мальчиков немножко!
Баклавский вышел из мобиля. Ближайший досмотровик вытянулся в струнку.
– Господин инспектор! Докладывает старший патрульный Полак! Происшествий нет! Подозрительных личностей не появлялось!
– Вольно, – Баклавский подошел к контейнеру. Плотно пригнанные доски, стык в стык, стягивались металлической лентой. Углы закреплены. По граням – скобы. Не то что палец просунуть, солнечному лучу не проскочить. – Таможня?
– Крутились… лейтенантики. С шуточками, мол, кого поймали? Кита по частям? Мы, как велено, в разговоры не вступали.
– Давай-ка вот что, Полак… Я пока здесь побуду, хочу номера пломб с накладными сличить. Надо, чтобы мне никто не мешал и вообще сюда не заглядывал. Включая вас.
Патрульный оценивающе осмотрел местность.
– Тогда, господин инспектор, нам надобно вот так встать: двоим у пакгаузов, одному к забору, а одному у воды.
– Молодец! – похвалил Баклавский. – Действуйте!
Рядом навалом, горой, лежали тюки с конфискатом. Неделю назад какой-то пройдоха пытался отшвартоваться вне бухт, пользуясь внезапным штилем. Не получилось. Чайки разодрали один из тюков и с воплями вытягивали оттуда блестящие шелковые кофточки – красные, желтые, сиреневые, все в стеклярусе и блестках.
Хлопнула дверца мобиля, и к Баклавскому подошел Зоркий. Его близко посаженные глаза смотрели непонятно куда – левый сильно косил вбок, а на лице застыла трагичная и скучающая гримаса. Медвежатник был одет в мешковатый костюм, тупоносые туфли и мятую шляпу, без обычного для «желтых перчаток» лоска. Специалист его уровня мог плевать на любые традиции и порядки. В одной руке Зоркий держал домкрат, в другой – черный кофр, по форме напоминающий чехол для флейты, только чуть длиннее.