Кетополис: Киты и броненосцы

Но теперь, когда Монопод понемногу прибрал к рукам всю реальную власть, участь Досмотровой службы была ясна и прозрачна. Ленивый и рассеянный Михель на самом деле не мог управлять чем-то сложнее двуколки, поэтому Баклавский относился к надвигающимся реформам хоть и отрицательно, но с пониманием.
– Господин инспектор, – на выходе из здания розовощекий патрульный, из новеньких, вытянул шею, пытаясь изобразить стойку «смирно», – а что… а что с нами теперь будет?
Чанг вывел мобиль из служебного ангара. Плохо прогретый котел еще потрескивал, и дым из трубы шел не сизо-прозрачный, а жирный и черный.
Баклавский, нервный и напряженный, как зверь, почуявший добычу, только хохотнул:
– С вами-то? А что с вами может быть? Переоденетесь из кротов мышками, и всех делов!
Запрыгнул на сиденье рядом с Чангом.
Мобиль заложил крутой вираж и затрясся по брусчатке вверх по дороге, поднимающейся из порта в район Хрустальной башни.
4. «Лa Гвардиа»
Решение нашлось само.
По левую сторону Предельной улицы дворцы и виллы прятались за ажурными оградами на склонах Монте-Боки. По правую – респектабельные многоэтажные особняки выстроились в ряд, меряясь вычурными фасадами. Родители Баклавского умерли давно, и он жил один в гулкой пятикомнатной квартире.
Окна гостиной выходили в узкий переулок и на невысокий жилой дом. Баклавский любил наблюдать, как в уютной мансарде напротив, оккупированной кульманами и чертежными столами, работает старик-инженер, из флотских. Последние дни он вырисовывал чертежи паровых котлов бирманской джонки, взятой на абордаж к западу от Кето в середине июля. Старик, седой как лунь, мог часами простаивать перед кульманом, вычерчивая патрубки, оси, клапаны сложной трофейной техники. Куда смотрит контрразведка, недоумевал Баклавский, ведь живи в моей квартире кто-то чужой, просто глядя в окно, можно было бы все секретные разработки срисовывать до последнего винта!
Сосед, когда замечал Баклавского в окне, поднимал в приветственном жесте руку и продолжал чертить. Сегодня Баклавский нашел в справочнике телефонный номер инженера и позвонил ему. Не вдаваясь в подробности, попросил помочь с поиском по маркировке двух десятков сомнительных деталей. Старик пообещал связаться с архивом, явно польщенный тем, что к нему обратились.
Чанг и Май ждали в мобиле. Когда Баклавский вышел из подъезда в смокинге и штатском пальто, братья едва сдержали смех – им еще не доводилось видеть шефа в подобном облачении.
– Еще не известно, состоится ли спектакль, – сказал Май. – Газеты кричат, что Тушинский чуть ли не убит на дуэли.
– Поторопимся, – сказал Баклавский, давая понять, что не настроен на болтовню.
До Золотого бульвара мобиль домчался за несколько минут. На подходе к изящному зданию «Ла Гвардиа» бедные студенты выпрашивали у прохожих контрамарку. Баклавский миновал колоннаду красноватого камня и взлетел по ступеням театра без одной минуты час.
В западную ложу он вошел под рев аплодисментов. Полукруглый балкон вмещал пять рядов кресел. Все зрители в зале встали, чтобы поприветствовать вышедшего на сцену раненого Тушинского. Великий артист сдержанно кланялся в ответ на овацию, придерживая здоровой рукой простреленную. Кружевная батистовая перевязь смотрелась на сцене вполне к месту.
А потом Баклавский увидел плетельщицу. Она сидела в первом ряду, отделенная от прохода лишь одним пустым креслом. Сердце привычно дрогнуло – редко кому удавалось остаться невозмутимым в присутствии слепых девушек таинственного клана. Иссиня-черные волосы, убранные вверх, прятались под вуалеткой. Бледное узкое лицо, длинные ресницы, приоткрытые глаза, тонкий нос с горбинкой, изумительные губы – все казалось мистически, нечеловечески безупречным.
По другую сторону от плетельщицы расположился крепкий лобастый моряк. Смокинг не обманул бы никого – бронзовая шея, тяжелый подбородок, в ухе вместо кольца – веревочная петелька с хитрым узлом. Обязательный телохранитель и поводырь – плетельщицы никогда не покидали свою вотчину без сопровождения.
Аплодисменты смолкли, свет окончательно погас. Зазвучала увертюра. Баклавский опустился в свободное кресло.
– Здравствуйте, Энни, – сказал он шепотом. – Можете звать меня Ежи.
Плетельщица чуть повернула голову, сквозь ресницы блеснули белки.
– Здравствуйте, Баклавский, – что за чудный голос! – Хорошо, я буду звать вас по имени.
Занавес распахнулся с последними тактами увертюры. Зал восхищенно вздохнул – столь искусны были декорации, а особым образом направленный свет газовых софитов лишь усиливал это впечатление. Ничего общего с тяжелым бархатом и аляповатой позолотой Оперы. Здесь, в «Ла Гвардиа», рождалось новое представление о прекрасном.
На сцену выбежала селянка с букетом двухцветных патройских роз. Знатоки могли бы узнать во внешне простом пейзанском костюме работу Селины Крейцер, одной из лучших модисток Кетополиса. Очаровательно улыбнувшись, она доверительно сообщила сидящим перед ней зрителям:
– «Наш герцог – просто ангел! И хотя
Порой ведет себя как вздорное дитя…»
Сразу послышались смешки – задолго до премьеры разнесся слух, что в образе герцога внимательный зритель заметит множество черт Его королевского Величества.
Баклавский чуть повернулся к Энни.
– Я просил госпожу Хильду о встрече. Вы уполномочены сообщить мне ее ответ?
Плетельщица произнесла что-то неразборчивое.
– Что вы сказали? – переспросил Баклавский, стараясь не шуметь.
– «… к их дочери, прекрасной Изабелле.
Насколько оба были хороши,
Настолько оба и не преуспели».
Смех снова заглушил слова Энни.
– Я буду держать вас за руку, Ежи, – повторила она.
Его ладони коснулся лед. В полутьме ложи рука плетельщицы казалась мраморной. Неимоверно длинные и тонкие пальцы скользнули в ладонь Баклавского. Он обратил внимание на вытянутый мизинец, почти вровень с безымянным пальцем.
– Так нам будет легче понимать друг друга, – сказала Энни.
От этого простого жеста, незаметного для остальных зрителей, Баклавского вдруг бросило в жар. Хрупкая кисть плетельщицы мгновенно согрелась в его ладони, успокоилась, расслабилась, как птица, осознавшая неволю и смирившаяся с ней.
Через проход от них нервно расстегнул воротник круглолицый гардемарин – тонкие юношеские усики, напомаженный чуб, пух на румяных щеках. Свернул шею, недоверчиво и страстно глядя на плетельщицу и инспектора, на их соединенные руки. Вот оно, счастье со стороны, подумал Баклавский. Мальчишке сегодня не уснуть. О спектакле и не вспомнит. Будет мечтать о том, как плетельщица прячет легкие пальцы в его ладони, как шепчет непонятные слова, прижимая его лицо к своему плечу, как… Ну, кто же в юности не грезил слепыми дивами?
– «Скажи, цветок…» – перед селянкой появился Тушинский в костюме слуги, и зал взорвался рукоплесканиями, – «со мною ли удача? Там впереди – не замок Бонафачча?»
Разговаривать во время спектакля было неудобно. Приходилось ловить паузы, смены сцен и тогда торопливо обмениваться короткими репликами. Телохранитель заметил, где находится рука плетельщицы, и буркнул что-то недовольное.
– Макс, – холодно ответила Энни, – ты же… – остального Баклавский не расслышал.
Больше телохранитель не вмешивался в их беседу. Его внимание привлекло что-то в ложе напротив, и он не отрываясь смотрел туда. Баклавский проследил за направлением его взгляда. Когда сцена оказалась освещена особенно ярко, Баклавский разглядел в восточной ложе худую бледную особу. Рядом с ней громоздился в кресле кто-то большой. Неужели? Две плетельщицы в один день? Неужели «Коральдиньо» так взволновал даже неприступных затворниц, что они не смогли дождаться премьеры?
Но думать над удивительным фактом было некогда – разговор, пусть и с паузами, происходил странный, сложный, затягивающий. Уже минуту спустя Баклавский не смог бы восстановить последовательность сказанного, реплики плетельщицы смешались с тем, что он собирался сказать сам. Как туман в голове, и…