Кокинвакасю — Собрание старых и новых песен Японии

Неизбежной и довольно обременительной формальностью выглядят «Песни-славословия», в которых провозглашаются бесконечные здравицы императорам, канцлерам и министрам, хотя они дают весьма наглядное представление о жанре поэтического поздравления со всеми его клишированными формулами. Интерес в этом разделе представляет первое стихотворение (№ 343) неизвестного автора, ставшее в конце XIX века словами императорского государственного гимна и остающееся в этом качестве поныне.
Свиток «Названия» наиболее сложен с точки зрения расшифровки смысла. В переводе воспроизвести точное значение танка невозможно. Все стихотворения-шарады свитка основаны на каламбурном эффекте. Таким образом, как мы убедимся из знакомства с транскрипцией и подстрочным переводом, в тексте «обычного» пятистишия содержится закодированное слово, вынесенное в название пятистишия, например «растение» — оминаэси, карахаги, нигатакэ и т. д.
Скрытый смысл кода выявляется сегодня при прочтении в старой орфографии и старом произношении. Разумеется, стихотворения свитка — всего лишь разновидность поэтической игры и не отличаются лирической глубиной.
Большая часть признанных шедевров лирики «Кокинвакасю» сосредоточена в разделах «сезонных» песен и «Песен любви». Здесь же наиболее ярко раскрывается и замысел составителей, стремившихся к созданию поэтических «сюит» и «симфоний». Все времена года представлены пятистишиями в плавном поступательном развитии: начало сезона, его разгар, окончание и переход к следующему. Каждое стихотворение не только значимо само по себе, но и представляет неотъемлемую часть сезонного контекста, соотносится с предшествующими и последующими.
Так, в начале весеннего цикла, относящемся (по лунному календарю) к концу февраля — началу марта, природа еще только пробуждается от зимнего оцепенения:
В пору ранней весны
с веток дерева в смежном убранстве
льется трель соловья —
прилетел, как видно, проведать,
не цветы ли в саду белеют…
(Сосэй, № 6)
Образ снега постоянно присутствует в этих стихах, перекликаясь с образами первого вестника весны соловья и зацветающей сливы. Постепенно весна вступает в свои права:
Далеко-далеко
пусть ветер весенний разносит
аромат лепестков —
чтоб к цветущей сливе близ дома
соловей отыскал дорогу!..
(Ки-но Томонори, № 13)
Затем следуют стихи о сборе первых «молодых трав» на лугу, об увядании сливы, о гусях, что улетают на север, вновь о пении соловья (японский соловей — угуису — поет и весной, и летом). Следует переход к главной весенней теме — цветению вишен (сакуры):
Вот и время пришло,
наконец распустились как будто
горной вишни цветы —
вдалеке по уступам горным
там и сям облака белеют…
(Ки-но Цураюки, № 59)
Воспевается весенняя дымка, что скрывает вишни по склонам гор, но в стихах уже слышится тревога: ведь скоро цветы увянут. Поэты заклинают ветер не трогать бело-розовые соцветия, но безжалостный горный вихрь не знает пощады:
Я в весенних горах
нашел пристанище на ночь —
и всю ночь напролет
в сновиденьях все также кружились
лепестки отцветающих вишен…
(Ки-но Цураюки, № 117)
И вот вишня отцвела — настал черед лиловых гроздей глициний, желтых диких роз — ямабуки. Близится лето…
Из отдельных сюит «сезонных» циклов складывается величественная симфония времен года, вобравшая бесчисленные оттенки человеческих чувств.
В «Песнях любви» выдержать логическую последовательность значительно сложнее, но составители явно к этому стремятся, показывая постепенное нарастание от слабого, едва осознанного интереса к всепоглощающей страсти. В начале любовного цикла стихи посвящены в основном знакомству. Это завязка романа:
Разглядеть не могу,
хоть не вовсе сокрыты от взора
милой дамы черты,
что пленили бедное сердце, —
этот день проведу в томленье…
(Аривара-но Нарихира, № 476)
Но вот любовь овладела сердцем, заставляя забыть обо всем на свете. Она причиняет страдания, влечет к гибели:
Пусть погибну любя!
Не внемлет смятенное сердце
гулу грозных стремнин —
водам Ёсино, что в долину
пробиваются меж утесов…
(Неизвестный автор, № 492)
Звучит тема мучительной потайной любви, неразделенной любви, о которой нельзя поведать людям. Любовные грезы бессильны приблизить час свиданья:
Наяву ли, во сне,
днем и ночью, рассудку не внемля,
я тоскую о нем —
ах, куда мне деть мое сердце,
чтоб забыть о милом навеки?!
(Неизвестный автор, № 570)
Наконец следует счастливая долгожданная встреча, воссоединение влюбленных, апофеоз страсти:
Долго встречи я ждал —
но вот эта ночь наступила.
Если б только петух
у заставы Встреч — Оосака
никогда не пел на рассвете!..
(Неизвестный автор, № 634)
Но впереди неизбежное расставание, горечь разлуки, сожаления о кратком миге счастья, трепетное, тревожное ожидание новых встреч…
Разделы «Песни разлуки» и «Песни странствий» лишены стройности композиции, но и в них просматривается попытка так организовать расположение стихов, чтобы все вместе они могли намного больше поведать читателю, чем каждое в отдельности. За счет эффекта «со-творчества» составителям удается преодолеть неизбежную ограниченность жанра поэтической миниатюры, создав, по сути, новый жанр — «поэтическая сюита». В дальнейшем в японской поэзии при составлении книг прием создания тематических циклов из стихов разных авторов получит широкое распространение, а в антологиях трехстиший — хайку — станет единственным доминирующим принципом. Помимо эффекта «общего звучания», расположенные таким образом стихи приобретают и дополнительную самоценность. На фоне близких по теме миниатюр они как бы начинают играть новыми гранями: отчетливее выявляются богатство эвфонии, оригинальность тропов, определяется место стихотворения в ряду подобных, в Традиции.
Поэтические приемы
С точки зрения формы подавляющее большинство стихов «Кокинвакасю» представляет собой классическую танка — то есть поэтическую миниатюру из 31 слога в четком силлабическом размере 5-7-5-7-7 (изредка добавляется лишний слог). Дополняют картину четыре «длинные песни» (тёка) и три шестистишия (сэдока) — оба жанра ко времени составления «Кокинвакасю» фактически уже изжили себя. Тёка — стихотворение большого объема, часто повествовательное, в том же размере 5–7 с добавочной семисложной строкой в конце. Расцвет жанра тёка относится к началу VIII века, ко времени творчества великих поэтов «Манъёсю» Хитомаро, Акахито, Отомо-но Якамоти. Шестистишия сэдока вообще никогда не пользовались особой популярностью, являя собой некую модификацию танка в размере 5-7-7-5-7-7. Таким образом, хотя все три жанра условно можно отнести к вака, то есть к «японской песне», бесспорно доминирующим жанром в «Кокинвакасю», как и в последующих придворных антологиях, остается танка. Именно к пятистишию танка Цураюки в своем Предисловии прилагает понятие вака, подавая тем самым пример поэтам и комментаторам грядущих веков.