Любовь как сон

Впрочем, если Ева бросила мужа, бросить кота ей тем более ничего не стоило.
В дверь позвонили. Джеймс попытался встретить жену без искренней ненависти на лице, но и без натянутой улыбки.
Он не понимал, почему Ева по-прежнему производила на него такой эффект. Прошло три года, как они познакомились, но до сих пор всякий раз, видя ее, он поражался, как она прекрасна. Как будто красоту Евы нужно было увидеть в полном объеме, чтобы поверить, не только воспринять умом пропорции и симметрию, но и ощутить физически. Лицо в форме сердечка, сочные губы, которые поначалу показались Джеймсу слишком крупными, но вскоре он понял, что это самый прекрасный рот на свете… чуть раскосые глаза, ямочки на щеках, волосы – ослепительно светлые от природы…
Если Ева чего-нибудь хотела и включала обаяние, то позволяла волосам упасть на лицо, зажимала прядку между пальцами и осторожно отводила ее за ухо, в то же время неотрывно следя за жертвой. На ранней стадии Джеймсу казалось, что Ева понятия не имеет, насколько она соблазнительна. Но однажды в отпуске, в Париже, они неосторожно поужинали в ресторане на огромную сумму. Цены и так были заоблачные, и вдобавок они еще перестарались с картой вин. Джеймс чуть в обморок не упал, когда увидел окончательную сумму.
– Я сама объясню, – сказала Ева, позвала старшего официанта и заговорила на ломаном французском, хотя вообще-то изъяснялась неплохо, с невинно-кокетливым видом. Джеймс благоговейно наблюдал за манипуляциями своей подруги.
Официант, надутый парижанин, впал в настоящий транс и без всякой видимой причины, только потому, что его об этом попросили, согласился наполовину сбавить цену за бутылку «Шато какого-то там».
Не будь Ева преподавателем живописи, ей ничего не стоило бы найти работу в качестве рекламной модели или специалиста по переговорам с террористами.
И теперь, стоя на пороге, она, свежая, как маргаритка, и легкая, как нимфа, выглядела не старше двадцати пяти в своем сером пальто с капюшоном и узеньких синих джинсах. Как бы Джеймс ни злился, ему вдруг страстно захотелось, чтобы она сказала: «Что это было? Да я с ума сошла!» – и упала к мужу в объятия.
– Привет. Ты куда-то собирался?
Джеймс уже забыл, что надел спортивный костюм.
– Нет… в смысле, да. Потом, когда уйдешь.
– Можешь не дожидаться, Джеймс, я не украду твой видик. О, ты отращиваешь бороду?
Он потрогал подбородок.
– Да. А что?
Джеймс приготовился ответить колкостью: «Не твое дело», – но Ева уже позабыла о нем.
– Приве-е-ет!
Отлично. Сколько энтузиазма при виде толстого мрачного кота – и минимум эмоций при виде мужа.
Ева бегом бросилась к Лютеру, который стоял на лестнице, схватила его и ткнулась лицом в сердитую, ничего не выражавшую морду.
– Ну, как поживает мой милый лохматый малыш?
Джеймс уже начинал искренне ненавидеть этого лохматого малыша. Милый? Спорный вопрос, можно ли назвать милым маленького тирана в мохеровом комбинезоне.
– Кстати, как у тебя дела? – мимоходом спросила Ева.
Джеймс вздрогнул. Она прекрасно знала, что признаться честно ему не позволит гордость, а ответить иначе значило выпустить ее из рук.
– Да все так же. А у тебя?
– Очень хорошо. В этом году такие приятные ребята. Отлично себя ведут.
– Не сомневаюсь.
Ева работала в частной школе в Бэйсуотере, и проблем с дисциплиной у нее не возникало – в том числе из-за потрясающих внешних данных. То и дело она приходила домой с очередными каракулями, изображавшими красавицу блондинку, иногда – возлежавшую в воде наподобие Офелии. Ученики обычно прибегали к этому неуклюжему предлогу, чтобы нарисовать свою учительницу в соблазнительном виде. Джеймс страшно злился, что ему приходилось смотреть на чудовищную мазню, висевшую на дверце холодильника.
– Вот капли для Лютера, – сказала Ева, ставя сумку на стол. – Дважды в день. Если будут коричневатые выделения, не пугайся.
– Великолепно. Прямо-таки жду с нетерпением.
– Мне надо забрать одежду из гостевой.
– Ни в чем себе не отказывай.
– Не обязательно все время говорить со мной в таком… пренебрежительном тоне.
Джеймс скривился.
Ева пошла наверх, а Лютер побрел на кухню, движением хвоста выразив отвращение в адрес Джеймса, неспособного удержать женщину.
Сумочка, из которой Ева достала капли, осталась лежать, заманчиво приоткрывшись. Джеймс разглядел сложенный листок бумаги, на котором было написано: «Финн Гатчинсон, 2013, целую». Семестр едва начался, а ученики уже принялись ее рисовать? Джеймс всмотрелся повнимательнее. Если он и вел себя как ревнивый муж, то именно потому, что ревновал.
Прислушиваясь к шагам Евы наверху, Джеймс вытянул рисунок из сумочки. Бумага была плотная, какую покупают в художественных магазинах.
Он развернул лист и уставился на угольный набросок, изображавший обнаженную Еву. Она лежала, перебросив ноги через подлокотник кресла, откинув руки назад, и неумолимо смотрела на него из-под полуопущенных век. Светлые пряди волос извивались, точно змеи.
Конечно, кто-то из учеников мог в очередной раз отдать дань красоте Евы. Тем не менее кое-что подсказало Джеймсу, что рисунок выполнили с натуры, судя по точности деталей. Сколько он ее знал, Ева предпочитала делать интимную стрижку в виде тонкой вертикальной полоски. Недвусмысленный признак, что художник обладал напрямую полученным знанием.
Джеймс оставил набросок лежать на столе, привалился к стене, выдохнул и скрестил руки на груди.
Чувствуя тошноту и обливаясь холодным потом, но не утрачивая власти над собой, он ждал, и каждая минута, проведенная Евой наверху, казалась вечностью.
 
15
 
Когда Ева вернулась, Джеймс с кровожадным удовольствием отметил жуткую тишину, повисшую в комнате, пока жена обозревала стол.
– Ты шарил в моих вещах? – спросила она.
Если у Джеймса и оставались какие-то сомнения насчет автора рисунка, реакция Евы поставила точку.
– Ты сама оставила сумочку открытой. Что это такое? – бесстрастно спросил Джеймс.
– Рисунок. Ты их и раньше видел.
– Ты собираешься врать даже теперь?
– С чего ты взял, что я вру?
– Потому что это нарисовано с натуры. Ева, ты думаешь, я не узнаю собственную жену?
Пауза. Она опустила голову, сгорбилась и заплакала. Джеймс по привычке почувствовал укол совести, оттого что огорчил Еву. Но тут же понял, что им манипулируют, и вспыхнул:
– Не реви! Не смей лить слезы. Ты разрушила нашу семью! И как, по-твоему, я должен себя чувствовать? Думаешь, мне приятно узнать, что ты завела роман, поболтав перед кем-то сиськами?
– Никакого романа у меня нет! – всхлипывая, произнесла Ева.
– Какое слово ты предпочитаешь?
– Я так и знала, что ты подумаешь про Финна бог весть что.
– Я думаю вполне определенно: ты с ним спишь. И как долго это продолжается?
Когда они расстались, Джеймс спросил, нет ли у нее другого, и Ева сказала: «Никого».
Она покачала головой.
– Пока мы не разошлись, между нами ничего не было.
– Да. Конечно. Ты развязалась со мной, чтобы начать с ним. Вот такая честность.
Ева энергично замотала головой:
– Нет, нет.
– Слишком грубо, да? Осквернение брака непременно должно быть с какой-то высокой духовной целью, а не просто потому, что ты связалась с другим мужчиной? Это ведь так банально. И вдобавок ты оказываешься виноватой. Упаси боже сказать какое-нибудь грубое слово, например «измена».
Джеймс перешел на крик. Ева вытирала глаза, волосы упали ей на лицо. Она не раскаивалась, просто пустила в ход свои уловки, чтобы Джеймс почувствовал себя злодеем. Но он не поддался.
– Кто такой Финн?
– Натурщик. Мы сблизились в последнее время…
– Насколько? Вот настолько? – Джеймс расставил руки. – Нет, погоди. Вот настолько.
Он сомкнул ладони.
Ева покачала головой и шмыгнула носом.
Минутку. Финн. Натурщик. Она о нем упоминала. Они познакомились на каком-то мероприятии. Он предложил попозировать ее ученикам, и Ева сказала, что это слишком дорого… Через некоторое время поползли нелепые слухи о том, как Финн приперся в школу позировать, сбросил халат и стал заигрывать со смущенными ученицами. Джеймс, помнится, спросил: «Что, голый? Вот нахал». Ева, смутившись, принялась объяснять, что все необходимые места прикрыли полотенцем, что Финн – начинающая звезда, что он заключил контракт с крупным модельным агентством…