Белый царь – Иван Грозный. Книга 2

– И на происки князей Старицких, от которых до сих пор тянутся нити заговоров по Руси? Я был с Иваном во время его болезни. Тогда княгиня Ефросинья подбивала бояр не принимать клятву на верность малолетнему наследнику, желала посадить на трон своего сына Владимира Старицкого. Но царь встал, поправился назло всем ворогам. Я сопровождал его и в поездке на Белоозеро…
– Я слышал историю гибели младенца Дмитрия, – тихо сказал Филипп.
– А знаешь ли о том, что крепления сходен, на которые ступила семья царя, были обрезаны, оттого люди и сорвались в воду?
Филипп внимательно посмотрел на Ургина.
– Нет, Дмитрий, о том не слыхал. До меня дошло лишь то, что сходни случайно перевернулись и все оказались в воде. Когда Дмитрия вытащили из реки, он был уже мертв.
– А на самом деле кто-то устроил гибель наследника. Я уверен, что тут тоже не обошлось без Старицких.
– Расскажи подробнее о том случае, – попросил игумен.
В горницу вошел Кирьян, принес мед в чашах.
Как только он вышел, Дмитрий присел рядом с другом детства и юности.
– Я лично, Филипп, осмотрел струг и место крепления сходен. Веревки были обрезаны ножом. Младенец в то время уже был мертв. Возле него билась царица, а Иван, словно окаменев, сидел на берегу. Мы проверили людей на струге и недосчитались одного гребца. Стали искать. Нашли в реке, убитого ударом ножа в спину.
Филипп задумался, потом спросил:
– Это было в конце мая?
– Да.
– Интересно. А осенью позапрошлого года в монастыре появился странный человек лет сорока пяти. Спросил я его, откуда родом, кто такой и почему решил оставить мирскую жизнь. Он ответил, что зовут его Федором Кучером, жил в Москве, служил у Старицких, жена померла, дети сами по себе. Причиной отречения от мирской жизни стал страшный великий грех, который давит, зовет в могилу. Потому и пошел он в дальний монастырь замаливать тот грех, совершенный по принуждению. Не стал я больше его пытать, принял этого Федора послушником. До сих пор живет на Соловках. Не щадит себя в работе и молитвах. Часто в келье по ночам плачет, кричит во сне. Как-то доложили мне, что однажды он так вот упоминал имя младенца Дмитрия. Мол, не по своей вине загубил дитятко. О своем ребенке печалится Федор или о царевиче Дмитрии?
– О царевиче? – переспросил Дмитрий. – Может быть. Но насколько помню, а память у меня, слава Богу, до сих пор хорошая, ни на струге, ни в страже, ни среди обозных людей никакого Федора Кучера не было. Того человека, который перерезал крепления сходен, звали Кузьмой Бородатым. Мы нашли его в воде, с камнем на шее да раной в спине.
– Но Федор мог и не под своим именем прийти в монастырь.
– Мог, если опасался мести тех, кому служил. Надо бы, Филипп, допрос этому Федору учинить, выведать, о каком Дмитрии он печалится, за что терзает себя.
– Думаю, Дмитрий, спешить не след. Младенца уже не вернуть. А там, глядишь, сам придет покаяться. Должен!.. Слишком тяжкий груз в душе носит этот послушник.
– Но коли не придет, то ожидай меня на Соловках. Я с ним говорить буду.
– Хорошо.
Ургин спросил:
– А ты на Москве по делам или как?
– По делам, конечно, Дмитрий. Просто так из Соловков в Москву вряд ли стоит ехать.
– Да, путь не близкий. К митрополиту?
– К Ивану!
– Вот как? А я как раз хотел узнать, пойдешь ли к нему. Тогда завтра с утра вместе в Кремль и поедем.
– Хорошо, Дмитрий. Хочу по Москве пройтись. Помнишь, как в юности гуляли?
– Да ты-то больше за книгами сидел, а я погулял на славу.
– Григорий, брат Ульяны, с тобой или сам по себе в доме родителей живет?
– Погиб Гришка, Филипп, защищая от татар село Благое.
– Вот оно как. Земля ему пухом. – Филипп трижды перекрестился.
Ургин вызвал слугу, который появился тут же.
– Приготовь постель гостю в соседней горнице, все еще раз проверь на дворе да ложись спать.
– Слушаюсь!
Кирьян исчез.
А Дмитрий Ургин и Филипп, в миру Федор Колычев, еще долго сидели в горнице князя, вспоминали молодость, поход на Казань, Ульяну. Им было о чем поговорить.
Утром после молитвы и трапезы Дмитрий и Филипп направились к Кремлю в сопровождении Кирьяна да Петра Лемеха, ратника дружины Ургина. Старший дворцовой стражи провел князя и игумена в царские палаты.
Иван встретил Филиппа с радостью, обнял его.
– Здравствуй, отче! Рад видеть тебя.
– Многих лет тебе, государь!
– Благодарю. Да вы проходите, Дмитрий, отец Филипп, присаживайтесь на лавки. Поговорим, а время подойдет, и отобедаем вместе.
Царь сел в кресло, князь Ургин и Соловецкий игумен устроились на лавке, устланной дорогими коврами.
– Поначалу дело решим, да, Филипп? Ведь ты же приехал с Соловков не только ради встречи с друзьями?
– Так, государь.
– Говори, что за дело у тебя ко мне, не стесняйся. Ты и Дмитрий – мои истинные друзья. Вы в детстве жизнь мне спасли, поддерживали как могли, обороняли, защищали, до конца исполнили клятву, данную моему отцу.
Филипп достал две грамоты.
– Девять лет назад, государь, твоим повелением монастырю было разрешено беспошлинно продавать соль по десять тысяч пудов в год. Ты подтвердил данное право вот этой грамотой, а два года назад отменил его другой. – Филипп поднял вторую грамоту. – Правда, взамен ты пожаловал нам другие милости, но беспошлинная торговля приносила неплохой доход, позволявший укреплять монастырь, строиться, расширяться. Хочу узнать, почему ты принял такое решение.
– А ну-ка дай запретную грамоту. – Иван Васильевич посмотрел документ. – Да, подпись моя, печать царская. Почему лишил данного права? Деньги в казну требовались на астраханский поход да на укрепление новых границ. Ты вот, Филипп, монастырем управляешь, а мне приходится обо всем государстве думать. Решим так. Все солеварни, принадлежащие монастырю, я от оброка освобожу. Только все сделать надо как положено. Подашь челобитную, получишь царскую грамоту. Сегодня же! Это тебя устроит?
– Да, государь, благодарю!
– Что еще просишь?
– Больше ничего.
– Подумай, Филипп.
– Подумал. То, что хотел, получил.
– Ну и хорошо.
– Мы с Дмитрием ночью долго беседовали. Он рассказывал о рождении твоего сына Федора, с чем искренне поздравляю тебя, и о том, что теперь ты собираешь поход на Ливонию.
– За поздравления благодарю, только болеет Федор.
– Так ему три месяца всего, подрастет – окрепнет.
– Молюсь о том и надеюсь. А с Ливонией что делать, Филипп, коли она не исполняет условия перемирия, заключенного еще с моим дедом? Ливония должна ежемесячно вносить дань за город Юрьев. Срок перемирия истек, а орден словно забыл о своих обещаниях. Пришлось напоминать. Года три назад я потребовал возврата недоимок и предложил продолжить перемирие. Как видишь, ни о какой войне и речи не шло. Соблюдай уговор и живи спокойно. В этом мы должны были получить первую выплату долга за Юрьев, но ничего подобного не последовало. Кроме того, дабы облегчить торговлю, весной на берегу Нарвы мы поставили порт. Не забыл я и дело Ганса Шлитте, хотя со времени несправедливого суда над ним прошло девять лет. Я поручил Шлитте завербовать в Европе и привезти в Москву мастеров разных ремесел: зодчих, докторов, печатников. Тех, в ком сильно нуждалась Русь. Шлитте набрал около трехсот человек и направил их в Москву двумя обозами. И что? Одних арестовали и засадили в тюрьму. Вторых вместе с самим Шлитте задержали в Любеке. Ганс попытался пробраться в Россию, но был пойман и казнен. Этот произвол как понимать? Понятно, Ливонский орден опасался, что мастера, завербованные Шлитте, усилят мощь Руси. Но зачем поступать так подло, гнусно? На переговорах я напоминал ливонским послам о безобразиях, творимых орденом, но они будто оглохли. Что ж, не слышат слов, уши им прочистят пушки. Не желают пропускать торговые суда в наш порт, займем Нарву. Не знаю, о чем думают рыцари Ливонского ордена. Видимо, наши победы ничему не научили их. Сами ослаблены поражением в конфликте с польским королем Сигизмундом Вторым Августом, расколоты в результате церковной распри и все туда же, воевать с Русью. Но не хотят они мира, значит, быть войне. Я не намерен уступать и позволять попирать интересы своего государства. Рыцари узнают, что представляют собой русские воины.