Никому не скажем (СИ)

В пятницу.
— Не уверен, что выберусь, — пожимаю плечами.
— Ты че? Надо быть обязательно. От таких приглашений не отказываются, Никит.
— Кит, — поправляю я.
— Что?
— Говорю, называй меня Кит. Так привычней.
— Да без проблем. Ты, главное, подтягивайся. Он дома устраивает тусу. Должно быть весело.
Киваю. И снова невольно кошусь на Еву. Она магнитом притягивает мой взгляд весь день, где бы мы ни были. Даже в столовке безошибочно ее нахожу. Хотя там толпа — дай боже. Она сидит за столом в углу и ест, очевидно, принесенный с собой бутерброд, и несмотря на то, что все другие столики забиты просто до отказа, рядом с ней не садится никто. Будто она прокаженная, или… я не знаю. Но отчего-то бешусь. Расплачиваюсь за свой заказ и, не дожидаясь Ника, иду прямо к ней. Опускаю поднос на стол, так резко, что она вздрагивает, а мой чай выплескивается на новенькую клеенку.
— Не занято?
— Н-нет…
Только я устраиваюсь с ней рядом, как перед нами материализуется Бестужев.
— Там свободный стол, — кивает куда-то вглубь зала.
— Да нормально. Нас и здесь неплохо кормят.
— Кит!
— Ник!
— Ну, смотри, как знаешь, — фыркает Бестужев и уходит.
  
Глава 3
 
Ева. Настоящее.
Это правда смешно. Знаю, потом придут совершенно другие чувства… Может быть, очень скоро придут, но… пока мне весело. Я и смеюсь, как уже давно не смеялась.
— Я сказал что-то смешное? — цедит Кит. И от этого мой смех обрывается, но еще некоторое время звенит под потолком.
— Очень.
Качаю головой и, несмотря на то, что отчаянно трушу, стараюсь держаться уверенно. Не зря же я столько работала над собой.
Никита отставляет чашку и встает со своего стула. А у меня приподнимаются тонкие волоски на теле. Он — магнит.
Чертов магнит, который притягивает их… и меня. И ведь ничего… абсолютно ничего не меняется, сколько бы ни прошло времени. Он — болезнь, которой я болею уже очень долго. Неизлечимая, изматывающая душу болезнь.
— Помнится, раньше я вызывал у тебя совсем другие чувства.
— Раньше… Тут ты действительно прав.
Отхожу от него ровно в тот миг, как он протягивает руку, чтобы меня коснуться. К счастью, мое движение выглядит естественно. И это хорошо. Не хочу, чтобы он подумал, будто имеет какую-то власть над моими чувствами.
— Ты же знаешь, что мне достаточно двух минут, чтобы показать тебе, как ты ошибаешься.
Мое дыхание прерывается. Потому что Кит прав. Он столько раз мне это доказывал… Чувствую, как жаркий румянец заливает щеки, и радуюсь тому, что из-за смуглого цвета кожи могу об этом не волноваться. Тело меня не выдаст.
— Давай лучше вернемся к цели твоего визита, — говорю я и наклоняюсь, чтобы достать из бара припрятанную бутылку вина. Мне определенно нужно выпить. Но сначала не мешало бы избавиться от Никиты.
— Передумала?
— Нет. То, что ты выкупил у банка право требования — ничего не означает.
— Выплата кредита просрочена на три месяца, Ева. Счета отца арестованы. Да и нет на них ничего. И у тебя… ничего нет. Смирись и не упрямься.
Новость о том, что мы просрочили выплату по закладной — становится для меня неприятным сюрпризом. Но не потому, что мне нечем платить. Тут Никиту, очевидно, ждет большой неприятный сюрприз. Да только плевать мне. Я давно уже не та девочка, которая в поисках помощи и участия готова продать себя. Жизнь научила меня ни от кого не зависеть и всегда иметь запасной план.
— Я не упрямлюсь, Никита. Я просто отказываюсь от твоего предложения. Оно мне не интересно. Совсем.
Одним стремительным движением Кит вскакивает со своего места и, схватив меня за руку, оттесняет к стене.
— У… отца… ничего… не осталось! Думаешь, я поверю, что он заложил бы дом, если бы у него была припрятана пара-тройка миллионов?!
— А кто тебе сказал, что он что-то припрятал?! Или что я хоть как-то от него завишу? Кто?! — выхожу из себя и двумя руками, что есть сил, толкаю его в грудь. Вот так всегда. Стоит нам оказаться вместе. Страсти вспыхивают, эмоции вырываются на поверхность, натянутые струнами нервы безжалостно рассекают плоть… И когда все заканчивается, я каждый раз, истекая кровью своей любви, собираю себя по ошметкам.
Мне мучительно больно. Мне мучительно больно за ту девочку, которая однажды любила. Которая на все, что угодно, была готова ради этой любви. Которая отдавала всю себя. Бескорыстно ему отдавала. А взамен… не получила вообще ничего. Кит делился со мной своими мечтами, выворачивал наизнанку душу, но его никогда… никогда не интересовало то, что творилось в душе у меня. Самоуверенный и обласканный судьбой, он думал, что такие, как я, не мечтают…
Кит отступает под моим бешеным напором, а из меня будто вынимают батарейку.
— Проваливай отсюда! — шиплю я.
— Я имею такое же право на этот дом, как и ты.
— Вот и вступай в права наследования. Разделим с тобой долги! Хочешь?!
— Этот дом по факту и так уже мой.
— В лучшем случае — наполовину, — отрезаю я, давая понять, что кое-что соображаю в делах наследования, а сама делаю себе пометку не забыть поинтересоваться, о какой сумме долга вообще идет речь. Не сомневаюсь, что смогу его погасить. Вот только… насколько мне это нужно? Свои деньги я могу потратить с гораздо большей пользой.
Единственное, что меня держит — Женька. Этот дом принадлежит моему сыну по праву.
— Смотрю, ты уже подготовилась.
— Не сомневайся.
Лгу. К такому жизнь меня не готовила. Хотя это именно Саша сделал все, чтобы мои деньги остались при мне. Думаю, он чувствовал, что из него хотят сделать козла отпущения. И ограждал меня от возможных последствий, как мог. Мы даже официально развелись два года назад. Он настоял. И тем самым защитил меня. Даже в этой, казалось бы, безвыходной ситуации.
Никита обжигает меня ненавидящим взглядом и неторопливо шагает к выходу. Но не успеваю я с облегчением вздохнуть, как он оборачивается.
— И как оно, знать, до чего его довела?
— Довела? — непонимающе переспрашиваю я.
— А почему же еще он проворовался? Я вижу только одну причину. Твои непомерные аппетиты. Ну, скажи, Евангелина… Чего тебе не хватало? Цацок? Дизайнерских шмоток? Машин… путешествий?! Чего тебе, мать его, не хватало?!
Сглатываю собравшийся в горле ком. Мои обида и боль такие сильные, что это становится невыносимо. Кит всегда был ко мне несправедлив. Но сейчас вообще перешел все границы.
— Ты можешь думать все, что угодно. — Отворачиваюсь, сжимая в кулаки дрожащие руки. У меня больше нет сил, и если он не уйдет, я… Дверь хлопает, и я сгибаюсь пополам, с жадностью, с хрипом вдыхаю воздух. Меня колотит мелкой дрожью, и это длится долго, мучительно долго… В себя меня приводит звук торопливых шагов на лестнице.
Опираюсь на руку и поднимаюсь. Убеждаю себя, что сейчас мне нужно быть сильной, как никогда.
— Мам? Тебе нехорошо, мама?! — в голосе Женьки звучит паника. Я стряхиваю ладонями слёзы с щек (оказывается, я плакала!) и осторожно раскрываю объятия для сына. Знаю, что в последнее время ему не по душе эти нежности, но мне очень надо. Просто обнять его и почувствовать тепло живого… родного человека. Женька покорно делает шаг, и в ответ прижимает меня к себе.
— Все нормально, Жень, — шепчу в его темные волосы. — Я просто немного…
— Скучаешь по папе?
— Да, — выдыхаю я и не вру. Я действительно очень, очень скучаю. Рядом с Сашей я чувствовала себя такой защищенной… Может быть, я и не любила его так, как он того заслуживал, но старалась сделать его счастливым. А он делал счастливой меня…
— Я тоже по нему скучаю.
— Я знаю, сынок. Я знаю…
Стоим некоторое время вот так. Посреди кухни. В которой еще каких-то два дня назад рядом с нами был он, и покачиваемся из стороны в сторону. Только сейчас до меня доходит необратимость того, что случилось. Только сейчас я по-настоящему понимаю, что никогда больше не увижу его, не приду за советом, не засмеюсь в ответ на редкую скупую шутку, и меня… накрывает. Знаю, что нужно держаться, но не могу. Мое тело сотрясают рыдания.