Возмездие (СИ)

— Франчо! — монна Анна явно не обрадовалась гостю, голос её зазвенел гневом. — Опять напился? Снова девки да блудилища? Зачем ты явился? Чего тебе надо? Позорить меня?
Альбино понял, что это и есть брат Гауденция Франческо, коего тот рекомендовал как позор рода Фантони, однако было незаметно, чтобы слова матери хоть на волос смутили непутёвого сынка. Он, как ярмарочный Бригелла, сложил руки и развёл их в комическом жесте.
— Ошибаешься, матушка, я зашёл всего лишь попросить кружку отвара ячменного солода, что хранится в кухонном погребе. Неужто же ты откажешь твоему страждущему сыну, распятому злой жаждой, в столь ничтожной просьбе, в глотке пива? — голос его был мелодичен, но некоторые слова Фантони выговаривал неясно.
Монна Фантони на глазах постарела.
— Как же мне надоели твои вечные попойки! Одно и то же, каждый день одно и то же! Девки да вино разве доведут до добра? Погоди вот, подхватишь галльскую заразу, будешь знать!
— Какие девки, матушка? — изумился Франческо.
Он быстрым жестом снял со спины чехол, расстегнул его и отбросил, в руках же у него возникла гитара, он нервными пальцами пробежал по струнам, явив слуху чистейшую мелодию тарантеллы, и вдруг шутовски загорланил, вертясь и пританцовывая:
 
 
   — Когда умру я, кравчий мой,
 
   Ты к дьяволу пошли обедни,
 
   Туда же — девки вздох последний
 
   С её притворною слезой.
 
   Вода — не больше — слезы милой.
 
   Откройте бочку вы, друзья,
 
   Да спойте хором над могилой, —
 
   Вам подтяну из гроба я!
 
 
Альбино удивился. Где бы ни учился петь мессир Фантони, он делал честь своему учителю, голос его, неожиданно мощный в столь худощавом теле, удивлял. Певец легко брал как верхние теноровые ноты, так и нижние баритональные. К тому же, несмотря явные признаки вчерашней попойки, Фантони явно был прирождённым танцором: двигался он странно легко, казался невесомым, как некий бес, молниеносно то исчезал, то появлялся спустя мгновение уже в другом месте. Монах заворожённо следил за ногами Франческо, поражаясь выделываемым па и изумляясь, и вдруг поймал себя на странном ощущении: предупреждённый Гауденцием о порочности этого человека, он, несмотря на откровенно грешный образ жизни Фантони, Бог весть почему почувствовал к нему тёплую живую симпатию.
Монна же Фантони, едва дослушав рулады сынка, упёрла руки в бока.
— Потаскун бесстыжий, вертопрах, горлодёр, баба, тень изнеженного развратника! Посмотрите-ка на это воплощённое похмелье после оргии, на эти круги под глазами, на руки, которым впору держать только женский веер! Позор моих седин! Срам моего дома! — однако, разразившись этой гневной тирадой, как судья — приговором, монна Анна всё же велела кухарке принести сыну пива, сама же в досаде вышла из комнаты.
Пиво появилось быстро, породив у Альбино подозрение, что служанка, не раз присутствуя при подобных сценах, едва заслышав голос мессира Франческо, сразу же направилась в подвал. И едва живительная влага оросила пересохшее горло певца, он обратил свой взор, ставший куда более осмысленным, на гостя матери и несколько мгновений пристально его разглядывал. В глазах его отчего-то промелькнула странная тоска, лицо на миг точно исказилось судорогой, но она тут же сменилась насмешкой.
— К нам в дом пожаловал монах? — осведомился он у Альбино, и голос его зазвучал отчётливей, хоть и глуше. — Такое выражение глаз я уже видал и не раз — у своего братца Джильберто. О, как оно мне знакомо! — скривил нос Франческо. — Эти глаза словно говорят: «Что мне за дело до ваших грязных мерзостей и пустых забот, бунтов черни и вечных убийств в тёмных проулках, я не желаю видеть пучины насилия и зла, что охватила мир, отойдите, греховодники, не пачкайте своими грязными руками мои белые ризы…» — и Франческо мелкими шажками прошёлся по комнате с выражением отрешённости на лице, которое, однако, гораздо больше походило на физиономию чистюли, унюхавшего вонь нужника на заднем дворе.
— Я несколько лет работал секретарём мессира Джанфранко Кьяндарони, архивариуса во Флоренции, я его племянник, — с незлобивой улыбкой ответил Альбино, подивившись про себя прозорливости братца Гауденция, — уединённые занятия среди книг, думаю, и породили то выражение отрешённости от мирского, что показалось вам монашеским. Я всего лишь бедный любитель книг.
— И что же привело вас к нам — с таким-то флорентинским выговором?
Выговор у Альбино подлинно был не сиенским: его воспитывала старая нянька-флорентинка. Он снова улыбнулся.
— Я хотел бы получить в городе место секретаря или помощника библиотекаря.
На несколько мгновений оба замерли друг против друга. Альбино вблизи разглядел, что Франческо Фантони хоть и худ, но широк в плечах и жилист, на виске его чуть выделялись две крохотные оспинки, глаза цвета диких каштанов смотрели насмешливо и внимательно. Лицо этого мужчины даже в похмелье несло печать странного обаяния, меланхоличного и умного, настолько умного, что Альбино невольно подумал, что тот видит его насквозь. Отметил монах и одежду Фантони: очень дорогую рубашку венецианского полотна, темно-вишнёвый генуэзский бархат штанов, тиснёную кожу высоких, явно сделанных на заказ сапог и чёрный короткий плащ с модным двойным воротником. Мессир Фантони был щёголем.
Удивило и то, что Франческо, вначале показавшийся невысоким и хрупким, теперь, стоя рядом, смотрел на монаха сверху вниз, и роста, стало быть, был порядочного.
Взгляд же Франческо, казалось, хотел проникнуть в душу Альбино, был пристален и настойчив, но вскоре братец Гауденция опустил глаза и неожиданно вежливо проронил, что его имя Франческо Фантони, он вертопрах и фигляр, мужчины Сиены называют его пустомелей и гаером, а что касается женщин, то они слишком благопристойны, чтобы произносить его имя вслух.
— Меня зовут Альбино Кьяндарони, — склонил голову перед Франческо Альбино, — и надеюсь, что я, в отличие от сиенцев, буду придерживаться о вас совсем иного мнения.
— С чего бы это? — удивился Фантони, не сводя с него пристального взгляда. — Надо ценить устойчивую репутацию. Если я стяжал лавры распутника, сводни, пьяницы и шута горохового, зачем же отказываться от заслуженной славы? Изменись я, могут сказать, что я непостоянен и переменчив, как женщина, или, что ещё хуже, заподозрят, что я ношу маску. А разве честные люди носят маски? — Фантони покачал головой. — Грим — дело актёрское, честный же человек лжёт, не гримируясь! — кривляка подмигнул Альбино, и тот отметил, что в глазах Франческо уже совсем не заметно хмеля, а вот непонятная тоска проступила явственней.
Фантони отвернулся, уложил инструмент в чехол, снова повесил гитару за спину, потом неожиданно чмокнул в щеку вернувшуюся в комнату мать, да так, что та не успела уклониться, переступил порог и исчез, не прощаясь.
Монна Анна вздохнула и обернулась к Альбино.
— Если вашему уединению не помешают вечные вопли этого мерзавца, можете вселиться в комнату наверху.
Альбино покачал головой и улыбнулся.
— Мне кажется, вы чрезмерно строги к сыну, монна Анна. Мессир Франческо очень умный человек.
Монна Фантони польщённо усмехнулась, потом досадливо хмыкнула.
— Мозгами-то его, что и говорить, Бог не обидел, да что толку-то? Крутится вокруг этих богатеев, лебезит да угождает, нет, чтобы своё достоинство помнить!
— Но ведь он так молод, что в этом дурного? — вступился за Франческо монах.
Монна Фантони болезненно скривилась, точно от зубной боли.
— Да то, что забавы-то нешуточные у этой знати. Вон сынок мессира Турамини недавно в окрестностях Поджибонси с лошади свалился да шею сломал, только что похоронили. — Монна Анна помрачнела и вздохнула. — А у семейства Миньявелли наследник рода Джулио спустя неделю погиб по неосторожности, с лестницы упал. — Она испуганно перекрестилась. — Так и этого мало. Один из друзей господина Петруччи, мессир Ланди, тоже сына намедни потерял, — лицо женщины совсем потемнело. — На охоте на уток пропал, словно и не было его вовсе! Три дня искали, всё попусту. А что, если с этим шутником что-нибудь случится?