Нортланд (СИ)

— Йогурт не закончился? — спросила я обеспокоенно. В мире еще оставались поводы для волнений.
— На вас хватит, — ответила одна из девушек приветливым, усталым тоном. Нежность его вплелась в поток тихой музыки.
— Интересно, кто его изобрел? — спросила Лили.
— Я бы обняла его, даже если бы это был мужчина.
Мы засмеялись. Еды мы взяли много, столько, сколько ни за что бы не съели. Просто хотелось подольше задержаться в столовой. Окна были открыты, и ветер покачивал знамена. Я намазала тост для Рейнхарда клубничным джемом так густо, чтобы ему приятно было смотреть.
— Как думаешь? — спросила Лили. — Кто теперь будет вместо Хельги?
Потом она зашипела, словно бы сама на себя раздражилась за нетактичность. Выглядело так, будто ее закоротило. Маркус засмеялся.
— Можно твой бутерброд? — спросил он. — Лили, можно его съесть?
— Забирай, — сказала Лили быстро. Я отдала тост Рейнхарду и принялась разглаживать горку замороженного йогурта ложкой.
— Понятия не имею. Не слышала, чтобы кто-то был свободен. С другой стороны, теперь выполнение проекта, — я посмотрела на Рейхарда. — Отложат. У нас ведь нет четвертого.
Бедняжка Хельга, а как же Генрих?
Нас всегда делили по четверо. Вернее, в команде нас было восемь, но наши подопечные не считались ее активными членами. А после мы менялись местами.
Четверо. Уж не знаю, почему было выбрано именно это число, но определенная функция в разбивке солдат на группы имелась. Карл устанавливал между нами связь. Иногда это было похоже на головную боль, иногда на влечение. Он сцеплял нас, парапсихологов, друг с другом, а через нас и мужчин, которых мы должны были создавать. И если для нас никаких последствий, кроме чувства легкой неловкости, не наступало, то солдаты, получив свой разум обратно, забирали и нашу нерушимую связь.
Мы не могли пользоваться ничем, что отдавали им. Что ж, здесь Нортланд, пожалуй, не был виноват.
Их разумы оказывались крепко сцеплены, наподобие разумов насекомых. Они могли считывать намерения, узнавать местонахождение и даже передавать друг другу образы на расстоянии. Разумеется, связывать их всех было не слишком хорошей идеей, если один выйдет из строя, есть шанс, что он повлияет на остальных. Четверо, однако, отличное число — уже связанная, умеющая конструктивно взаимодействовать группа и еще не отряд, способный натворить бед.
Почти фантастическая способность солдат гвардии преследовать преступников (или тех, кого таковыми объявил Нортланд) крылась в этой маленькой особенности. О ней широкой общественности не было известно, так как ее можно было использовать как во благо (Нортланда), так и во вред (для Нортланда).
Говорили, разум их работает в особенном режиме, как разделенный на четыре части экран, или что они, как пчелы, воспринимают мир в единстве и одновременно.
В этом было, может, истинное счастье. Разве не так люди ищут любви? Посмотреть на мир одинаково, ощутить одно и то же, полностью друг друга понять — романтический миф воплощенный в мире власти и подчинения.
— Эрика!
— Да?
— Ты уже закончила есть.
— Правда? Я задумалась. Ты когда-нибудь думала, умирают ли садовые слизни в песке?
— Я об этом думал! — сказал Маркус.
— Какое тонкое оскорбление.
Мы оставили подносы с едой и вышли из столовой. Нас окружили стройные кипарисы, высаженные здесь благодаря типично Нортландскому вниманию к деталям — запах их, считалось, возбуждает аппетит. Мы прошли сквозь их строй, свернули на дорожку, ведущую к нашему корпусу. Вокруг высыпали розовые кусты. Ни у одной из роз здесь не было шипов — беззубые красотки, только такие здесь и выживают.
Наш корпус ничем от других не отличался — похожее на университет здание с вывеской, гласившей "Сила одного — сила всех".
Над каждым корпусом было свое глубокомысленное изречение, так мы их и различали. Мы с Лили поднялись на второй этаж и только на этом этапе сделали вид, что спешим. Словно бы запыхавшись мы вбежали в аудиторию под номером двести двадцать один, где преподавали нам идеологическую подготовку.
На самом деле не нам, а нашим подопечным. Эти знания перейдут к ним, когда мы сделаем их идеальными. Идеологическая подготовка была общим курсом, остальные были разделены в зависимости от специализации солдат.
Их специализации, не нашей. Мы были практически единственными женщинами в стране, способными получить высшее образование. Хотя, конечно, девушке вроде Лили с ее многочисленными достижениями никто бы не отказал, но она была исключением. Правилом была я. Неглупая, эрудированная, жадная до информации, но не исключительная, а потому вынужденная клацать зубами от познавательного голода.
И хотя из смотрительницы музея, я стала вдруг студенткой престижного университета с индивидуальной программой, все это полагалось не мне. Я была лишь медиумом, проводником для знаний, которые никогда не использую.
Впрочем, когда Нортланд смахивает крошки хлеба со своего стола, лучше раскрыть рот пошире и ловить их, чем рассуждать о социальной справедливости. Маркус тому пример.
По содержанию курсов можно было понять, к чему готовят наших подопечных. Наше расписание было забито экономикой и политологией, другие девушки жаловались, что их мучают химией или проектированием инженерных систем, третьи штудировали баллистику и юриспруденцию. Все наши слабоумные станут идеальными солдатами, но помимо прочего займут свое место в управляющем аппарате Нортланда. Как соблазнительно укомплектовать государство идеально рациональными людьми, подготовленными на ключевые посты, чтобы не допустить к ним таких непредсказуемых настоящих людей. А кроме того способными в любой момент превратиться в оружие против несогласных. Не мальчики, а перочинные ножи. Я едва не засмеялась, но вовремя ощутила взгляд Лили. Иногда мы тоже ловили отголоски чувств или настроений друг друга. Это пройдет, так обещал Карл.
Вместо герра Мейера, старенького и занудного преподавателя, то и дело стучавшего по столу кулаком, чтобы мы не засыпали, нас встретил Карл. Он сидел на преподавательском столе, обозревая аудиторию.
— Девушки, — он склонил голову. — Герр Мейер сегодня уступил мне право провести для вас урок. Раз уж день выдался такой особый. Поприветствуем фройляйн Бреннер и фройляйн Байер! Две буквы "б", два беспардонных опоздания, две безнадежные глупышки. Садитесь.
Здесь меня постигла неудача. Рейнхард никак не хотел сесть. Все утро он следовал за мной, как за флажком, думая о чем-то своем, а тут вдруг заупрямился. Я уговаривала его:
— Рейнхард, пожалуйста, мы не можем никого задерживать.
— Да ударь ты его, — сказала Ивонн. — Легонько.
Ивонн Лихте была третьей девушкой в нашей команде. То есть, еще утром четвертой. Она пришла последней. «Великая патриотическая акция» пропустила ее сквозь свои сети, она рыбкой выскользнула из них и скрылась на социальном дне. Ивонн была третьесортной певичкой в грязном варьете. Она обладала острой, какой-то даже слишком броской красотой, красила волосы в платиновый блонд и пела хриплым, сексуальным голосом. В характере ее тоже отпечаталась навсегда жестокость нравов дешевого кабака. Она рассказывала свою историю с плохо скрываемым удовольствием, почти мурлыкая.
Был у нее, значит, любовник. Не то директор, не то агент, это было не так уж важно. Изящный мужчина в полосатом костюме, ему даже шел бриолин. Так вот, он курил сигарету за сигаретой и любил ее избивать. Ивонн, конечно, терпела, но исключительно из-за денег. В этой позиции была ее особая гордость. Она бы и сама заработала, но без него у нее бы все отобрали. Зал она умела очаровать всегда. Так было и в тот вечер. Она пела легкомысленную песню о девушке, готовой крутить любовь под фонарем, и люди в прокуренном зальчике внимательно слушали ее, отодвинув от себя коктейли.
Она закончила первый куплет, когда Фрицци, так она его называла, начал вдруг стрелять. Ивонн знала, что у него был пистолет, однако Фрицци хранил эту тайну ревностно. А тут вдруг вытащил его из кармана и начал палить по ее драгоценным зрителям. Ее блестящие туфли забрызгало кровью, на этом месте в рассказе она всегда кривила нежные губы.