Сыскарь чародейского приказа

— Геля? Ты чего в такую рань? — В приемную входил Мамаев с каким-то кубическим саквояжем через плечо. — Самописец у тебя рабочий? Дай попользоваться.
Эльдар Давидович согнал меня с места, сам на него сел, расстегнул свой саквояж, извлекая из него фотографический аппарат:
— А я, представь, букашечка, с самого утра ту самую церковь осматривал, ну про которую нам твоя хозяйка сказывала.
Мамаев ловко разобрал аппарат, достал из него кристалл, похожий на информационный, и вставил его в мой самописец.
— Что нашел?
— Мы вот сейчас фотографическую карточку с тобой наколдуем, и я все обскажу, чтоб предметно все было.
Мой самописец жужжал, принимая информацию, Мамаев встал, подошел к шкафу, достал с полки лист глянцевой неписчей бумаги, положил ее в углубление.
— Сейчас, сейчас…
Над самописцем поднялось облачко бурого пара.
Дверь кабинета распахнулась, оттуда выходил гнум Гирштейн, повеселевший и успокоенный.
— Идем, Попович, — сказал он мне благостно. — Его высокородие велело, чтоб ты меня сопроводила.
— Куда?
— В казначейство. Будем бумаги на партию наручников для чародейского приказа оформлять.
— Ты его высокородию по чести все обсказал? — спросила я гнума уже на лестнице.
— Как под присягой. Мне же и скрывать особо нечего.
— А бежать тогда почему снарядился?
— Испугался, — пожал плечами Марк. — Думал, ты из-за податей меня арестовывать пришла. Я же, если как на духу, через наши отчеты эти зеркальца не провожу. Так, подработка мелкая, копеечка малая…
— Ты полторы тысячи зеркал только в том месяце в Мокошь-граде продал, — покачала я головой. — Уж не знаю, что для тебя много, если этого мало.
Гнум хмыкнул:
— Откуда узнала?
— Глянула в торговую отчетность в паре мест да и прикинула на глазок.
— Вострый у тебя глаз, коллежский асессор, — похвалил Марк. — Ну так вот, зеркала мои никакого отношения к тому убийству, про которое я, к слову, не знаю ничевошеньки, не имеют. Я их из остатков графита клепаю, коий на телефонные микрофоны идет. Графита много, он нигде не учитывается, так что…
— А как они действуют?
— Ну… Вот барышня какая посылает запрос — «суженый мой ряженый», или кавалер, соответственно, любовь всей жизни призовет. Форма, кстати, значения особого не играет. Зеркальце активируется, когда активируется телефонный аппарат, затем телефонный аппарат тот запрос перенаправляет, а там, у телефонщиков, на каждой станции — адресная книга. Адрес выбирается случайно, время тоже случайно. Если два запроса посылаются одновременно, велика вероятность, что и адрес они получат один на двоих. Так что — шашка в дамках — судьба нас свела, поедемте в нумера! — Последние слова Гирштейн пропел на мотив модного шлягера.
— И все? Просто адреса из адресной книги?
— Без конкретного дома, конечно, и без фамилий, мне лишние скандалы ни к чему. Ну и иногда к посланиям какой-нибудь афоризм присовокупляется, это уж от меня лично, — типа «извилисты дороги судьбы» али «плачет не человек, а душа»…
— А его высокородие что тебе на это сказал?
— Сказал из города не уезжать, вызовет меня попозже, а если попробую сбежать, грозился тебя по моему следу отправить.
Перфектно! Значит, эта паучья ниточка оказалась вовсе ненужной.
— А пауков зачем по ободу зеркала пустил? Нравятся они тебе?
— Штампуются они просто, — честно ответил гнум, — так дешевле. Но специально для тебя, коллежский асессор, могу присочинить символичную историю.
В казначействе, а они, к слову, службу начинали на час раньше остальных, нас встретили как родных. Крестовский, оказывается, им уже телефонировал и предупредил о нашем скором прибытии. Пока Марк подписывал свои бумаги, я получила часть жалованья, мне причитающегося, остатную мне в половине серпеня выплатят, и подъемные. Сумма была приятной и, хоть ни в какое, конечно, сравнение она с «мелочью» Гирштейна не шла, душу мне грела изрядно.
Мы вполне дружелюбно попрощались с Марком Иреновичем у дверей присутствия, я почла своим долгом извиниться за излишнюю боевитость, он извинения принял, и мы разошлись. Я поднялась по ступенькам, он пошел вдоль набережной.
У стойки вахтенного отирался неклюд Бесник, который встретил мое появление радостным возгласом:
— Чавэ! А что это на тебе за странные тряпочки понацеплены?
«Странный вопрос от человека в малиновой сорочке», — хотелось мне ответить, но я лишь поздоровалась:
— Вы у нас какими судьбами, господин Бесник?
— Так мне теперь каждый день к вам приходить отмечаться надобно. Через месяц уже пореже — только раз в неделю.
Я кивнула, желая попрощаться, но Бесник поднялся со мной на второй этаж, продолжая говорить:
— А давай я теперь по вечерам ходить отмечаться буду? Ты во сколько службу заканчиваешь, чавэ?
Я уселась на свое рабочее место и поправила очки.
— К чему сие любопытство?
— Провожать буду, — серьезно ответил неклюд. — Ты у нас барышня видная, небось какой тать тебя по пути в «Гортензию» обидеть сообразит?
Мне стало немножко жалко дорожного татя. Стоп!
— Ты почем знаешь, где я живу?
— Так, почитай, вся Мясоедская уже знает, — рассмеялся неклюд. — На вывеску с твоим светлым ликом скоро уже экскурсии водить начнут!
Экскурсия. Словечко было новомодное и не так чтоб общеупотребительное. И ввернул его в свою речь неклюд с явственным удовольствием.
— Да мы с тобой практически соседи, чавэ!
Настенные часы пробили десять, в приемную вошла Ольга Петровна, на этот раз в желтом платьице с кружавчиками. Каштановые свои волосы секретарь сегодня распрямила и скрепила чуть пониже затылка желтым кружевным же бантом.
Ляля поздоровалась слегка неодобрительно. Яркий неклюд, склонившийся над моим письменным столом, на приличного мужчину походил мало.
— Ну так я пошел, — Бесник размашисто поклонился. — Свидимся еще, чавэ.
Я ничего не ответила. Мамаев оставил на моем столе свои вещи, и я была занята уборкой оных.
— Новый поклонник, Гелечка? — Сегодня Ляля была бледна и неприветлива. — Где только такие находятся?
— Сосед, — честно ответила я. — Увидел внизу, зашел поздороваться.
Ольга Петровна тоже занималась уборкой, сметая со стола видимые ей одной пылинки. Мне захотелось ее как-то развеселить.
— А я же пошла вчера в Швейный переулок! — проговорила я громким шепотом. — И представь…
— Что? — Ляля быстро глянула в мою сторону и отвела глаза.
— И видела там Эльдара Давидовича собственной персоной!
Ляля вздохнула, будто с облегчением, но мне могло и показаться, и покачала головой:
— И с какой же барышней на этот раз был наш любвеобильный Мамаев?
— В одиночестве. Может, именно с ним тебя паучье колдовство свести пыталось?
— Сомнительно, — Ляля откинула крышку самописца. — Я когда на службу устраивалась…
Девушка умолкла, будто поняв, что сболтнула что-то лишнее. Потом тряхнула волосами:
— Впрочем, это не является какой-то страшной тайной. В любом случае тебе кто-нибудь об этом донесет. Когда я только начала секретарем Семена Аристарховича работать, господин Мамаев проявлял ко мне интерес, и мне даже некоторое время казалось, что он за мной ухаживает.
Она замолчала, я с ужасом заметила, что глаза ее увлажнились, Ляля собиралась плакать. Женских слез я боялась, если они не мои и не для дела, поэтому заполошно вскочила с места, выхватила из-под манжеты носовой платок и ринулась к коллеге:
— Он тебя обидел?
Ляля платок приняла, изящно в него высморкнулась и бросила к себе в стол.
— Знаешь, самое обидное, что он, наверное, так ничего и не понял. Он же легкомысленный у нас, Эльдарушка, женолюб и бонвиван. У него таких, как я, влюбленных дурочек десятки, наверное, если не сотни.
Мне было неловко. Эльдар мне нравился. Не как мужчина, а как… Человек? Коллега? Но и к Ляле я испытывала чувства самые что ни на есть теплые. Как же ей, наверное, трудно здесь служить, каждый день его видеть…