Крым
– Не бойся, давай, – выудив из кармана горсть сушеных кореньев, скупо смоченных драгоценной водой, которую сцедил чуточку из канистры, припрятанной родителями на черный день (он даже боялся представить, что бы было, узнай отец о таком страшном проступке) ребенок протянул угощение приближавшемуся жеребцу, настороженно нюхавшему воздух. – Это вкусно, я сам пробовал. Только жевать надо быстро, а то горчит потом.
В подтверждение слов он поднес один из корешков ко рту и (ловко спрятав его кулаке) изобразил, что положил его в рот и стал с улыбкой разжевывать. Жеребенок скосил лучащийся доверием миндалевидный глаз и, поведя ушами, высунул длинный шершавый язык, за которым последовал растаявший в воздухе клуб пара.
– Вот молодец, – пока жеребенок с удовольствием хрумкал корешки, работая массивными челюстями, мальчик протянул руку и осторожно поднял ладонь. Поколебавшись, он коснулся теплой шершавой морды, которую покрывал воздушный зеленоватый пушок. Дикие скакуны крымских степей тяжело поддавались дрессуре и нередко в виде протеста откусывали горе-укротителям руки, да и прочие другие «не к месту» выступающие части тела. Но этот был еще совсем-совсем маленьким, всего нескольких месяцев от роду, к тому же родившийся уже в неволе, и мальчуган успел к нему привязаться. – Ты будешь моим конем, – с уверенностью важно рассудил он.
Продолжая расправляться с ужином, который смачно хрустел на зубах, жеребенок шумно всхрапнул и хлестнул себя по крупу коротким хвостом с кисточкой на конце.
– Сынок! Эй! Да где же этот сорванец! Да что же это за ребенок, управы на него нет.
– Это мама! – ребенок испуганно отстранился от загона, словно его ударило током. – Ладно, потом придумаю! Пока! Я завтра вернусь! Обещаю!
Но мальчику не суждено было вернуться, так как его жизнь вместе с судьбами остальных обитателей бункера всего через несколько часов круто изменилась навсегда.
* * *Бивак атаковали глубокой ночью. Часовых сняли практически без звука, а следом заревела, загрохотала слепящая прожекторами разномастная техника, которую во избежание лишнего шума подтащили на вьючных животных, замкнувшая убежище общины в кольцо.
– Жители бункера! – над равниной гулко отражаясь от бетонных стен укрепления полетел властный, искаженный множеством динамиков голос. – Говорит атаман Микула! Вы знаете, зачем я пришел! Время вышло! Я больше не намерен ждать, и так дав вам времени на несколько недель! Мое терпение и доброта не безграничны. Платите указанный оброк, или уходите с моей земли!
– Микула, родный! Не стрыляй, это я, Мыхей! – из бункера, помахивая над головой корявой палкой с заляпанным лоскутом, символизирующим парламентерство, показался ковыляющий согнутый дед, всего десяток лет назад бывший крепким сорокалетним мужиком. – Нету оружия, хлопчики, нет! И оброка нет, Микулушка. Ничего нет. Да куда ж мы пойдем-то, родный? С женщинами, дитями грудными. Некуда нам податься Микулушка, пощади. Сами бедствуем. Хочешь скотину бери. Коней бери, курей бери, поросю последнюю, только нету у нас больше ничего…
Коротко хлопнул выстрел. Пуля пришлась старику точно меж глаз, и он, как подкошенный, рухнул на землю, подняв облако пыли, заискрившейся в свете прожекторов. Микула засунул пистолет обратно в кобуру.
– Если нечего дать, заберу все. И всех, – категорично рассудил он и сделал жест сорвавшимся с места боевикам, сворой голодных шакалов ломанувшихся в раскрытые гермоворота, топча тело застреленного старика.
* * *– Это еще что за дичь? – нахмурился Вано и, поднеся к глазам бинокль, посмотрел на чернеющую под гондолой-автомобилем степь, в одном месте ярко освещенную кольцом мощных прожекторов от выстроившейся бронетехники.
– Стоянка? Караванщики?
– Не похоже. По карте здесь должна быть община Диннычей. Значит, это она и есть.
– Выходит, нападение? – сидящий рядом напарник так же вглядывался в ночь.
– Да это ж Микула с хлопцами! – вдруг воскликнул Вано, разглядев символ казачьего атамана, косо намалеванный на боку одного из автомобилей. – За данью, видать, пришел.
– Снова гуляет, черт. Эх, не завидую я тем, кто внутри. Значит, приземляться не будем, – пилот покосился на сложенный в заднем отсеке хабар. – Сами под распил попадем.
– Похоже, что так, – не отрывая от бинокля проговорил Вано, в окуляры наблюдая, как на площадку перед бункером выводят группу женщин и детей, которых словно скотину согнали в кучу под дулами автоматов, рядом с лежащими лицом вниз мужчинами. Налетевший ветер донес до челноков эхо выстрела, за которым последовала непрекращающаяся оглушительная канонада.
– Да что ж он творит-то гад! А ну-ка давай, выворачивай!
– Тебя что, бес попутал? Куда нам-то лезть? С грузом-то! Микула узнает, не простит. Головы поснимает. Всех не сдюжим.
– Не трынди, а давай выворачивай и светильники погаси. Грабить – грабь, но детей с женщинами…
Вано перебрался в лишенную капота переднюю часть «Таврии» и принялся сноровисто расчехлять шестиствольный авиационный пулемет, запитанный к двигателю гондолы.
* * *– Детей! Детей-то пошто! Пощади, ирод!
– Заткнись, старая дура! – хлесткий удар приклада выбил из щербатого рта старухи последние остатки зубов. Захлебнувшись брызнувшей кровью, женщина повалилась в степную пыль бесформенным кулем тряпья.
Мужчин ткнули лицом в песок, велев заложить руки за головы. Кто-то тихонько подвывал, жалобно скулили дети. Басовито рыдала дородная молодуха, которую, пьяно смеясь, жадно тискал за груди рослый казак.
– Раз не платите – смерть!
– Ишь, какая ладненькая! – из бункера вывалился еще один казак, волокущий за волосы сопротивляющуюся молодую женщину. – В медотсеке пряталась. Что, думала не найду? Моя теперь будешь. Ух я тебя…
– Да пошел ты! – извернувшись пленница смачно плюнула конвоиру в лицо.
– Сука! – взревел казак и, рванув из ножен тесак, с размаху мазанул лезвием по тоненькой девичьей шее. В лицо брызнуло красным.
– Мама! – зажатый в кольце старух и прочих детей мальчишка рванулся, но чья-то рука удержала его.
– Куда ж ты, глупый. Не рыпайся, не поделать тут уже ничего.
– Мама! Мамочка! – истошно надрывался ребенок. – Сволочи!
Убийство словно послужило сигналом. Густая, бурая кровь, толчками выплескиваясь из горла женщины и лениво мешаясь с песком, пробудила страшный, чудовищный первобытный инстинкт. Казаки Микулы, словно псы при виде крови, вскинули свое оружие, без разбора, не целясь, расстреливая всех и вся. Ночной воздух наполнился криками, запахом пороха, смертью…
И вдруг пришел новый звук: тонкое жужжание на уровне свиста. В следующий миг первый ряд расстрельной команды превратился в корчащийся фарш, сложившийся, словно толкающие друг друга кости домино, под которым высокими, под три метра фонтанами вздымалась земля. Плавно приближающийся аэростат с челноками открыл по казачьей банде шквальный огонь, угощая налетчиков из авиационного пулемета. Вано работал, не целясь, понимая, что в кровавой бойне, которая только что произошла, в живых никого не осталось. Все смешалось – люди, налетчики, пленные.
– Жрите, суки! – заорал Вано, и под шквалом пуль, неуклюже взбрыкнув задом, с грохотом взорвалась одна из громоздких машин, находящихся в оцеплении. «Хаос, боль, разрушение… Вот что мы оставили себе. Вот что сделали с миром. Плевать!» – Вано с такой силой давил на гашетку, что побелел палец.
– Папа! Папа! – отчаянно звал ребенок, придавленный грузным телом расстрелянной старухи, из которой на его лицо сочилась теплая кровь. – Мама!
Ребенок тщетно вопрошал окружающий хаос, пропитанный смертью и выстрелами, размазывая по личику густую, липкую кровь… Обрывки… Паника… Страх… Истекающее кровью тело женщины, которая всего несколько мгновений назад была его матерью. Тело отца, невидимое за горой трупов расстрелянных мужчин… Мальчишка не выдержал, закричал, протягивая ручки неизвестно кому. Неизвестно куда. Хоть кому-то… Он зажмурился, чтобы не видеть. Не слышать. НЕ быть. И, уже теряя сознание, почувствовал, как кто-то берет его на руки…