Крым

Док радостно заржал, и бандит весь сжался.
– Мы, мы брали…
– Кто навел?
– Як це – хто? Зубочистка, падлюка така, и навел!
– Ага, – сказал Пошта. – Значит, он у вас за главаря?
– Був за главаря. И ще – шпигуном.
– Кем-кем?
– Ну этим… – наморщил лоб бандит. – Шпиеном. Он сперва в штольню хотив… Проник, замаскувався, за свого прыйнялы його. А потим, колы треба було ворота видчыныты та нас унутрь запустыты – злыняв, гад, с якымось мужиком на восьминогому кони. Ну, мы й за ним и пойихалы.
– Так. Дальше что было? – потребовал Пошта.
– Дали… Дали вин на пойизд сив. Ну а ночью до нас прыбижав, каже: до жопы штольню, треба пойизд грабуваты. Мол, хабару поболе, богатыми станемо. Ну а мы шо? Нам шо штольню, шо пойизд.
– Что водка, что пулемет, – подхватил Док, – лишь бы с ног валило.
– Ну и пограбувалы. Вернее, спробувалы – огребли мы вид охорони, погналы нас, куда Макар телят не гоняв. Втиклы до Севаста. А тут и Зубочистка прыйихав, довольный такый, злыдень. Каже, все добре, то, що треба, в нас вже е. Велив зачекаты тута, а сам пойихав.
– Куда? – напряженно спросил Пошта.
– В энтот… в Бахче-Сарай. Вот!
Пошта опешил. Какой смысл был грабить поезд, бежать в Севастополь, чтобы потом ехать в Бахче-Сарай – если Летучий Поезд и так туда ехал? Поступки Зубочистки не поддавались логическому осмыслению. И что ж такого важного было в перфокарте, что матерый бандит Зубочистка сорвал многомесячный план по внедрению в Балаклаву, пожертвовал добычей при потенциальном грабеже штольни, бросил часть отряда на верную смерть при штурме поезда, оставшихся подставил под стволы «Адмирала Лазарева» – и все ради куска картона с дырками?
Что же это за информация такая? Зачем горному бандиту Зубочистке код доступа к спутнику?!
Как он вообще узнал о ее существовании? Ведь Пошта никому не рассказывал, что слил коды на перфокарту.
Ясным было только одно: все дороги вели в Бахче-Сарай.
Жалко было расставаться с боевыми товарищами – за один бой Пошта успел привыкнуть к Зиняку, Воловику и Доку – но не сорвать же бойцов с крейсера ради опасной погони за Зубочисткой.
В конце концов, это дело для листоноши.
– Забирайте бандюков, – велел он морякам. – Пусть капитан Воронин с ними разбирается. А мы поедем в Бахче-Сарай.
– Кто это – мы? – удивился Зиняк.
– Я и Один. Такая у нас судьба, копать-колотить. Долг листоноши зовет.
Он пожал руки боевым товарищам, приторочил к седлу СВД, похлопал Одина по боку и одним прыжком вскочил в седло.
 
Интерлюдия
Казак
Седло качнулось, и Захар оглядел простиравшуюся перед ним степь, выходя из воспоминаний.
– Что, дружище, проголодался? – посмотрев, как Один с аппетитом поглощает колючки с растопыренного степного куста, Захар похлопал коня по загривку и, щурась, повернулся в сторону заходящего солнца. – Давай, давай.
Да уж, задумался. Узнай бы отец, высек бы. Непростительно. Но в этой стороне всегда все было спокойно. Захар любил эти края. Они часто с Одином отправлялись сюда. Чтобы просто побыть вместе.
– Ну, наелся? Ладно уж, я между прочим тоже еще не ужинал, – Захар пришпорил коня, разворачивая его в сторону казачьего стойбища. – Давай-давай, а то мамка обоим по загривку насыплет.
И они поскакали домой. Ему нравилось чувство свободы, ощущать себя независимым, свободным. Чувствовать под собой упруго работающие мышцы верного Одина, который, как и он, только и ждал, чтобы вырваться на свободу из душного, пропахшего сеном и навозом загона.
– Мама? Это я. Я вернулся! – входя в отсек, отведенный под прихожую, и стаскивая по пути обмундирование, позвал Захар. – Отец вернулся?
– Нет еще, у него совет. Ну и где ты опять пропадал, Захар, – выглянувшая из кухни мать строго сверкнула глазами. – Опять со своим Одином дурака валяли?
– Зря ты, мам. Один хороший, мы с ним так далеко заезжаем, – поцеловав родительницу в щеку, парень прошел к столу и довольно потер ладони. – О, картошечка!
– Руки, – строго цыкнула мать, подавая сыну тряпицу.
Тот послушно вытерся, прежде чем сесть за стол. Когда все необходимые ритуалы были наконец закончены и сын набросился на остывающую картошку, мать уселась напротив, и подперев рукой голову, принялась наблюдать, как он ест.
– Строптивый ты, – покачав головой, наконец сказала она. – И чего не сидится тебе?
– А чего, – не поднимая головы пробурчал Захар с набитым картошкой ртом. – Мы же во! – он потряс алюминиевой ложкой. – А потом, он как побежал. Такой быстрый, представляешь? А я-то поначалу боялся. Из седла чуть не упал. А он как понимает все: бок подставил, я и удержался. Молодец. Ветер, а не конь. Ну мы за холм и двинули. Интересно же…
– Ты ешь, ешь. Не отвлекайся, – вздохнула мать, и протянув руку, погладила сына по непослушным вихрам. – Ты сын атамановый, а в голове одни кони да колючки.
– Он замечательный, мам.
– Да знаю. Ты бы девушку хоть себе нашел.
– Да ну, – парень взбрыкнул плечом, словно жеребенок, и мать улыбнулась. – Им бы только целоваться да глупости разговаривать. Зинка, ну та, с грибной фермы, вчера вообще учудила. Иди, говорит, покажу что-то. Заманила, а сама целоваться лезет… Фу!
– А мне кажется, она хорошая девушка. И ты ей нравишься.
– Ма-ам, – мученически закатив глаза, Захар отправил в рот кусок картошки. – Ну вот только не начинай. Они все такие. Им бы только целоваться да хихикать, да в бирюльки играть. Другое дело мы, мужики. Вот мы с Одином вчера…
И он снова принялся рассказывать о своих приключениях, о верном восьминогом друге, кроме которого практически больше ни с кем не общался. Нина смотрела на него и не знала, что по-настоящему ему нужно ответить. Та страшная ночь, тот кошмар, в котором ей виделась его настоящая мать, которой на глазах у ребенка перерезали горло. Застреленный отец. Невесть откуда взявшиеся челноки, пулеметом положившие почти половину отряда ее мужа. Как она, наплевав на приказы и обычную безопасность, бежала к куче из расстрелянных стариков и детей, ориентируясь на тоненький детский писк. Вопль о помощи маленького беззащитного существа, который она не забудет никогда в жизни. Как вытаскивала его, прижимала содрогающееся от рыданий тельце к груди. Как орала на мужа, позабыв про страх, в любой момент ожидая выстрела или удара, способного проломить череп.
Она отстояла его. Защитила. Выходила, рыча на всех, словно покалеченная самка, отбившая у врагов детеныша. Впрочем, все так и было. И вот он взрослеет, растет. Сидит напротив нее и есть приготовленный ужин. Ее сын. Теперь ее. Они оба прекрасно знали, что Захар был приемным ребенком. Но это было слишком давно, и парень уже не помнил, когда в последний раз во сне к нему приходил ночной кошмар, в котором перерезали горло женщине, которая… Которую… На самом деле он по-настоящему так и не помнил своих родителей. Не успел их узнать. Нина стала ему матерью. Растила, учила, как могла, давала подзатыльники, когда не слушался. Жаловалась на него отцу – казачьему атаману, грозе всей общины, который, напустив на себя притворную злобу, хмурился, поводя вислыми усищами, стараясь, по всей видимости, шуточно устрашить, но тем самым лишь вызывал еще новые приступы смеха у подобранного после бойни ребенка…
– Да знаю я, мам, – продолжая жевать, заверил женщину сын. – Но ведь столько интересного! Ты бы видела…
Хлопнула дверь, и в коридоре негромко завозились.
– Отец пришел, – мать вскочила, на секунду задержавшись перед осколком зеркала, вышла в прихожую.
Продолжая жевать, сын в оба уха прислушивался к разговору и возне в коридоре. Отец что-то коротко рубанул, повысила голос мать. Потом тише. Потом всхлипнула.
– Захар!
– Да, отец! – отбросив еду, парень вскочил навстречу входившему на кухню Микуле. Авторитет приемного родителя для него был непререкаем.
– Да ты сядь, – устало опустившись на стул, махнул рукой отец, возле которого, гремя посудой, уже вовсю суетилась мать. – Дело у меня к тебе, сын. Серьезное.