Крым

– Где Олеся? – рявкнул он. – Отвечай, а не то в костер брошу!
Радужный вагончик администрации уже полыхал вовсю, языки пламени поднимались к небу. Из шапито доносились крики «пожар!» и убегали первые посетители. «Если пламя перекинется на шатер, – подумал Пошта, – на этом бизнес Лоренцо и закончится».
– Нету, – пискнул лилипут. – Нету девки!
– Куда дел?!
– Продал! Отпусти, пожар же тушить надо! Сгорим к чертям!
– Расскажешь – отпущу, – пообещал Пошта.
– Не виноватый я! Она сама пришла! А я ее велел в клетку! Думал – продам на рынке. А тут он…
– Кто – он?
– Покупате-е-е-ль, – проныл, чуть не плача Лоренцо.
– Кто такой? – спросил Пошта. Худшие его опасения начинали оправдываться: Олеся опять вляпалась в какие-то неприятности.
– Не знаю… Он платил золотом. Сразу. И хотел именно дочку есаула.
– А откуда он знал, что она здесь?
– Мы давали представление… в Казачьей Сечи… пару месяцев назад… дочка Тапилины приходила… мне ее показали… сказали, что за нее хорошо заплатят…
Пошта выдохнул. Значит, сговор. Ясно-понятно!
– И когда ты увидел Олесю, ты решил ее продать?! – уточнил он.
– Золото, – всхлипнул Лоренцо. – Они предлагали золото, а не купоны…
– Кто – они?
– Не знаю… Но я слышал, краем уха, – поспешил сообщить Лоренцо, видя, как меняется выражение лица листоноши и понимая, что полет в костер все ближе, – как они упоминали какого-то Гаврилу Ступку…
Пошта отпустил карлика и длинно выматерился.
Имя Гавриила Ступки говорило ему о многом.
 
Глава 6
Казачья сечь
Будучи бывшим казацким десятником и регулярно сотрудничая с Казачьей Сечью, уже, как член клана листонош, Пошта, конечно же, был в курсе некоторых тенденций, намечающихся внутри Сечи. Проще говоря, он краем уха слышал о подковерной борьбе за гетманскую булаву и непримиримой вражде Гавриила Ступки и Якова Тапилины. С чего все началось, Пошта не знал, но длилось это так давно, что и сами враждующие стороны, наверное, не смогли бы припомнить, кто первый сделал шаг к войне.
Пошта довольно часто бывал в Степном Крыму; нельзя сказать, чтобы ему там нравилось: степь – это не горы, до моря далеко, общины выживших разрозненны и изолированы, что неминуемо ведет к деградации. Хутора и коши степи находились на таком удалении друг от друга, что местный есаул являлся там единоличным владыкой, царьком и божком одновременно.
Но над есаулами была Сечь: многие жители побережья считали казаков кто просто ряжеными, кто опасными бандитами, но были и те, кто искренне верил, что Сечь соберет воедино все общины и поможет восстановить Крым из пепелища Катаклизма.
Сечь была военизированной организацией, насаждавший закон и порядок огнем и мечом (чем принципиально отличалась от клана листонош). Власть казаков зиждилась на грубой силе; есаулом становился самый крутой бандит в округе. Но, став есаулом и надев казачьи погоны, он вступал в иерархию подчинения и раз в год участвовал в большом сборе, где принимались решения, важные для всего Крыма в целом, а не конкретного хутора.
Принимал эти решения гетман. С точки зрения вчерашнего степного бандита, а ныне есаула, гетманская булава была символом абсолютной власти. Поэтому грызня за нее шла нешуточная.
И Олеся, похоже, стала разменной монетой в этой игре.
Листоноше меньше всего хотелось влазить во внутренние дрязги казаков. Но – он дал слово вахмистру Огневу доставить Олесю ее отцу. Иначе смерть пластунов стала бы абсолютно бессмысленной. Да и чисто по-человечески не мог Пошта бросить девчонку в руках Ступки, заклятого врага ее отца. Хоть Олеся была не подарок, выручать ее надо было. Из тех самых общечеловеческих ценностей, за возрождение которых ратовал клан Листонош.
Покинув пылающий цирк – огонь все-таки перекинулся на шатер шапито, и в центре Симфера заполыхал огромный костер, от которого во все стороны разбегались визжащие зрители и клоуны – Пошта вернулся на постоялый двор, рассчитался за номер, оседлал Одина и пустился в погоню.
Направление он представлял себе достаточно четко – ставка есаула Ступки располагалась в коше Хамовщина. По расчетам Пошты, туда было не более чем полдня пути – для обычной лошади, и часов шесть для Одина, восьминого скакуна невероятной скорости и выносливости.
«Если повезет, – подумал Пошта, – нагоню казаков в степи. Это будет значительно проще, чем штурмовать хутор Ступки…»
Пошта выехал на рассвете. Бледно-розовое солнце поднималось над горизонтом, окрашивая степные травы в мягкие пастельные тона. Воздух был свеж и напоен ароматами трав. Копыта Одина уверенно отбивали ритм о каменистую дорогу.
Вдалеке, на самом горизонте, клубились султанчики пыли от конного каравана. Так как ехал Пошта в сторону прямо противоположную популярным торговым маршрутам, то караван этот с высокой вероятностью принадлежал похитителям Олеси.
Пошта пригнулся к могучей шее Одина, похлопал по зеленоватому, лоснящемуся боку и прошептал на ухо:
– Давай, родимый! Выдай по полной!
Один фыркнул, взбрыкнул передними копытами – и выдал.
Боевые скакуны листонош могли развивать скорость до семидесяти километров в час по нормальной дороге, и до сорока – по пересеченной местности. Это была, что называется, крейсерская скорость, которую конь мог поддерживать в течение пяти-шести часов (с одним седоком и без груза). Восемь ног его ходили в затейливом аллюре – нечто среднее между иноходью и рысью.
Но мог Один и скакать галопом. Это давало скорость до сотни – но сжигало ресурсы коня за час.
Если Пошта не ошибся, Один должен был нагнать караван похитителей за этот самый час. А там можно будет дать коню отдохнуть после бешеной скачки (главное – не кормить и не поить, сдохнет животина, а дать побродить, остывая и замедляя сердцебиение), пока Пошта будет разбираться с казаками-беспредельщиками.
Главным недостатком галопа была сумасшедшая тряска, которую выдерживал не каждый ездок. Копчик можно было разбить об седло в кровь.
От встречного ветра слезились глаза. Из-под шипастых копыт вылетали фонтанчики пыли и комья сухой земли. Под кожей коня перекатывались мощные мускулы. Дыхание вырывалось из ноздрей в ритме ровном, как у машины. Задница в ровном ритме билась об седло.
Караван был все ближе.
Но, похоже, Пошта все-таки ошибся в расчетах.
Внутреннее чувство времени подсказало Поште, что запал Одина вот-вот иссякнет, а до каравана оставалось еще пару километров. Можно было, конечно, дать коню шенкелей, пришпорить покрытые пеной бока, выжать из скакуна последний рывок, но после такого Один просто упадет замертво, а для Пошты конь был не просто средством передвижения, а боевым товарищем. Поэтому листоноша смирился с тем, что просчитался в оценке дистанции, и пустил коня постепенно замедляющейся рысью. Караван тем временем свернул с тракта на проселочную дорогу, ведущую к хутору Хамовщина.
Пошта спешился, погладил взмыленного Одина по шее и сказал ласково:
– Молодец, дружище. Ты – молодец. Это я ошибся. Ну ничего, никуда они от нас не денутся.
* * *
И действительно, деваться казакам было некуда – они прибыли к себе домой; банду похитителей приветствовали пальбой в воздух и радостными возгласами. Судя по всему, на хуторе намечался праздник в честь похищения Олеси и благополучного возвращения.
Пошта свернул с дороги где-то за километр от хутора и повел Одина в поводу через высокие степные травы. Земля под ногами была сухой и пыльной, травы – ломкими и хрупкими, выгоревшими под безжалостным солнцем. Пока Один воротил морду от неприятных запахов, его хозяин превратился в машину по обработке информации – как всегда случалось с ним перед тайными операциями. Это в бой можно (хотя и не нужно) сунуться сломя голову, как в Севастополе, а разведка и тайное проникновение требуют предварительного планирования и скрупулезной схемы местности. Эх, был бы поблизости холм или хотя бы роща деревьев, чтобы оглядеться с высоты, набросать хотя бы мысленно план местности и представить себе, куда предстоит лезть… Но – увы. Степь оказалась ровной и гладкой, как стол. С другой стороны, у казаков тоже не было наблюдательных пунктов на возвышенности – следовательно, листоноша сможет подобраться к Хамовщине незамеченным до самого последнего момента.