Новая кофейная книга (сборник)

Постепенно все наладилось. Татьяна с головой ушла в работу, и выставка прошла просто отлично, ее прорезная чаша даже получила приз, а сама Татьяна – приглашение участвовать в большой сборной солянке керамистов с экспозицией сначала в Европе, а потом и в Штатах. Она работала жадно и увлеченно, и со временем почти забыла о полутемной комнате и ее обитателях.
Из Штатов она вернулась довольная, похудевшая, с кучей впечатлений и планов. Еще через год ее приняли в Союз, а еще через год – удалось выбить мастерскую, она увлеклась скульптурой, критики находили в ее работах «изящество и монументализм», словом, Таня была на очевидном подъеме.
Стас за эти два года получил повышение на работе, и привезенные с выставки деньги они отложили на покупку машины. Однажды утром, уходя, он предупредил, что вернется поздно, и действительно вернулся только к десяти вечера.
Татьяна накормила его ужином и только после этого осторожно спросила:
– Может, все-таки расскажешь, где был?
– У нарколога, – очень буднично ответил Стас. – Думаю вот, не подшиться ли мне. Что скажешь?
На следующий день Татьяна пришла в школьный подвал, запасшись молотком, отверткой и малярным скотчем. Аккуратно сняла дверцу шкафчика с петель, положила на верстак, заклеила зеркало скотчем и била молотком до тех пор, пока поверхность не превратилась в одно сплошное месиво трещин. А потом взяла шпатель и соскребла выклеенные осколки, все до единого.
Два самых ранних и ярких воспоминаний моего детства. Я сижу в коридоре на маленькой скамеечке, трясясь от ужаса, а на кухне орет пьяный отец – обещая убить маму, как только она вернется. Я стою на лестнице на площадке между двух пролетов, в торцах площадки – по огромному зеркалу в тяжелой раме, я смотрю в одно из них и вижу бесконечный коридор из множества зеркал, и в каждом – маленький мальчик, заключенный в эту бесконечность.
Фокус с зеркалом я потом проделывал множество раз. В нашей гостиной, на раздвижном столе-книжке, который был куплен ради гостей и раскладывался от силы раза три, стояло зеркало из черного шкафа, еще со старой квартиры. Я брал маленькое зеркальце из ванной комнаты – так, чтобы не видела мама, она очень не любила, когда я брал ее вещи, – и подносил к большому. Коридор из зеркал завораживал меня, я мог смотреть в него часами.
Странное дело: иногда, когда мне удавалось поймать в этот коридор свое отражение, в голове возникал один и тот же образ. Гончарный круг и ком глины, который мнут и гладят руки гончара, и выводят из влажной массы форму, лепят стенки и тонкий край, и вот уже на круге – чаша или кувшин, нечто совершенное, идеальное, творение мастера. И почему-то – запах корицы и кофе.
И каждый раз, когда мне казалось, что жизнь моя невыносима, когда отец напивался или мама начинала говорить, что из меня ничего никогда не выйдет, я представлял, что это мой ангел-хранитель лепит мою судьбу из влажного, бесформенного кома. И как-то успокаивался, рос, учился, когда на тройки, а когда и на «отлично», в шестом классе уговорил маму отдать меня в художественную школу, поступил в Мухинское, сначала на керамику, а потом перевелся на реставраторское. И с первого же курса выбил себе общежитие, объяснив, что из пригорода каждый день ездить очень далеко.
На мой кофе с корицей приходили со всего корпуса. Но мне все время казалось, что в нем чего-то не хватает. И однажды, в разгар рабочего вечера, сонная Томка рассказала, что если хочешь проснуться, нужно добавить в джезву самую капельку соли. Я оставил ее возиться с деталями старой зеркальной рамы, залил кофе водой, добавил корицы, дождался, пока начнет подходить пенка – и всыпал несколько прозрачных, крупных соляных зерен.
Кофе закипал, подбираясь к краю, в моей голове крутился гончарный круг, мой ангел-хранитель где-то там, смеясь, лепил совершенную чашу, за реставрацию рамы обещали дать денег – и я подумал, что в общем и целом у меня все получилось как надо.
Кофе, чтобы проснуться
 
Залить кофе водой, добавить корицы. Подождать, пока кофе «заговорит», но еще не начнет подниматься. Тогда досыпать крупной соли на самом кончике ножа.
 
 
Другие обитатели
 
Кэти Тренд
 
Нишу, занятую в нормальных городах разрушением, в Петербурге занимает строительство.
Истинный петербуржец, настоящий островитянин никогда не будет рад новому дому, новому мосту, новой гостинице. Лучше вообще на эту тему не высказываться, чтобы не быть изгнанным навсегда из сообщества приличных людей.
Впрочем, я в сообщество приличных людей не особенно стремлюсь. Вырастающий над городом Барад-Дур мне вообще скорее нравится. Я люблю честность. Живем в Мордоре, вот и Барад-дур подоспел. Башня эпически выплывает из тумана и показывает собой ровно то, чем и является.
Другие здания, конечно, хуже. Их еще и строят внезапно, только что был какой-нибудь разрушенный завод – глядь, уже стоит остроугольная девятиэтажка из больших красных кирпичей. Башню еще можно написать акрилом, темную, перечеркивающую небо, эмоционально эффективный пейзаж, а с этими что делать? Они вползают на землю, пригодную для чего-нибудь другого, какой-нибудь старый стадион или завод, и моментально укореняются там, словно всегда были, и стоят там такие без лица, место занимают.
Ну вот, похоже, все-таки этот мой беспокойный ум достоин принятия в приличные люди: еще и часа не проработала, а уже недовольна. Но это и неудивительно: питерская весна есть питерская весна, с одного бока тебя греет нежное солнышко, другой методично подрезает ледяной ветер. Долго с натуры не проработаешь. С другой стороны, на натуру меня никто и не гнал, вполне хватило бы картиночки из сети, а уж нарисую-то я по ней близко к тексту – но вот не нашлось почему-то картинки с нужного ракурса. Отсюда не видны, конечно, эти кошмарные кубики на месте старого стадиона у основания телебашни, но я-то знаю, что они там есть. Зато отлично виден пятый корпус электротехнического института, голый, из полуседого советского кирпича, вроде бы и унылый, как вся советская архитектура, а почему-то любимый.
Вот, кстати, интересно, почему? Смотришь на какой-нибудь прямоугольный кошмар, и душа радуется. Смотришь на свеженький архитектурный шедевр с башенкой – и не чувствуешь ничего.
Впрочем, к ближайшим кубическим захватчикам территорий я испытываю ровно то, что они заслуживают: раздражение. Все, хватит, романтический фасад института, вид снизу, считай, закончен, вот и нечего тут торчать и раздражаться почем зря.
На Карповке, кстати, радость. На Карповке сияют симметричные восстановленные модерновые башенки. Видела, как строили левую: совершенно по-настоящему, дерево и жесть, никаких симулякров. Есть еще одна, медная, на площади, и еще одна ниже по течению Карповки.
Но сейчас важно не это, а выпить чего-нибудь горяченького. Здесь, кстати, очень неплохо с пирожками, Карповка – пирожковая река, а вот с кофе тут не очень. Не знаю в округе ни одной хорошей кофейни. Поэтому покупаю в одном из прекрасных пирожковых окон длинный хачапури с курицей и иду с ним к метро – там, несмотря на то, что вся площадь превратилась в ресторанный дворик со всеми базовыми фастфудными, кофе стоит пить только в пирожковом трейлере, а вот пирожки там хуже, чем на берегу. Беру себе кофе, присаживаюсь на толстый корень растущего в сквере дуба, распаковываю хачапури, отхлебываю глоток. Для того, кто битый час удерживал на ветру разлетающийся альбом – божественно.
Рядом со мной останавливаются чьи-то ноги. Обычные мужские ноги, необычно только место. Проход к речке слева, справа только двор, заведение с непонятным названием «Астро Ландра» с фанерной крутящейся штукой в окне, граненый эркер и стенка с закрашенным граффити, темно-серым по охре, и надписью сверху «Бля! Как красиво!». Справа люди не ходят.