Жена декабриста
Да здравствует эстетика! Потом окажется, что он не сделал чего-то важного, потому что не успел вымыть руки или забыл носовой платок. Просто детский сад.
— Ты уверен, что мы тут ничего не снесем?
— П-постараемся. Б-будем к-крутиться вп-полсилы.
Он ставит пластинку. Нужная лежит сверху. Значит, он все придумал заранее. Сидел и придумывал— эго платье и вальс.
Он церемонно кланяется. Я делаю реверанс — раз мы решили играть в бал — и подаю руку. Вторая его рука ложится чуть ниже лопатки — как положено. Я с удовольствием отмечаю: он знает танцевальную поддержку. Сколько раз еще мне придется гадать, откуда он что-то умеет?
— На счет «три»?
Все-таки я слегка опасаюсь: вдруг у него не получится? Вдруг выйдет как-то нелепо? И платью будет обидно.
Но он ведет уверенно, даже ловко, хотя мы и кружимся на маленьком пятачке. Забавно все-таки: Сережка танцует со мной вальс. Тот самый заика, которому я когда-то позволила прочитать со сцены две строчки. Потом он прошел Кольский. И вывел меня из болота. И собирал со мною крапиву. И был почти всегда рядом. Пока я не вышла замуж — за человека, с которым он сам меня познакомил и которого боготворил.
Он не намного выше. Но сейчас, когда мы танцуем — так близко, лицом друг к другу, — он может смотреть сверху вниз.
— Сережка, да ты молодец! Ты даже не наступаешь мне на ноги!
Ну, смутись же! И улыбнись. Улыбнись, как раньше.
Нет — только смотрит, все так же — темными глазами.
Музыка меняется: мы танцуем медленный танец.
Мы были с ним рядом бесчисленное количество раз, но он обнимает меня впервые. А раньше бы не осмелился. А раньше бы побоялся.
Он чуть наклоняется, чтобы коснуться губами — шеи, щеки, плеча — так мягко и осторожно, будто кожа сродни паутине и можно ее порвать.
— Я люблю т-тебя, Ася!
Теперь я знаю нежность на ощупь — ее растворяющую теплоту и музыкальную ласку. Только бы это не прекращалось. Только б не прекращалось!
Но усыпляющая нега вдруг улетучивается: он расстегнул на платье молнию. Лиф, как скорлупка ореха, распадается на половинки — и я успеваю лишь ахнуть, инстинктивно хватаясь за ускользающий край. Мы больше не танцуем — замерли друг против друга.
— Н-не надо з-закрываться. Я хочу п-посмот- реть. — И отрывает от груди мои руки.
— Сережка, я не картина. — Кажется, я уже так говорила, когда-то.
Но раньше он соглашался, а теперь — нет. Поэтому я стою перед ним, не смея прикрыться. Не смея шелохнуться и отвести взгляд от его лица. А кажется, что бегу: дышу слишком громко, и сердце бьется у самого горла.
Надо защититься, и я пытаюсь шутить:
— Гожусь в натурщицы для царицы Тамары? — Но севший голос подводит.
— Т-ты очень к-красивая.
Соски, лишившись укрытия, начинают твердеть.
Все, больше не могу. Пытаюсь вернуть лиф на место. Но он удерживает мою руку и, едва касаясь, проводит пальцами по груди — медленно, от подмышки, чуть вниз, и до темного пятна, — желая повторить удивившую линию.
Такая изощренная пытка — сдержанностью чужого желания.
— Я отнесу т-тебя на к-кровать.
— А вдруг я тяжелее штанги? — Кусочки сознания мобилизуются из последних сил — чтобы не сгинуть совсем.
— Вряд ли в т-тебе с-сто к-килограммов. — Мне бесповоротно отказано в неоправданных притязаниях. — Я п-примерился — к-когда ты разбила б-бровь.
Ослабевшей одежде дан приказ не мешать, и она почти не упорствует, соскальзывая вниз. Неудивительно: они заключили союз — заговоренное платье и он.
***Один ангел-птица случайно увидел, как Бог лепит первую женщину: дыханьем вплетает в волосы «люблю, люблю, люблю»; вышивает губами кожу, сочиняя сеточку жилок; пальцами формирует впадинки, выпуклости, потаенные уголочки — то касаясь легко, то глубоко и сильно.
Ангел-птица так изумился, что долго подглядывал. А потом полетел и всем рассказал — по секрету.
Ужасные сплетники, эти ангелы!..
***Он решает выслать вперед разведчика — ласкового, любопытного, — чтобы нащупал дорогу и обнаружил дверь. Разведчик действует ловко, движется осторожно, не устает убеждать: смотри, это только игра!
Потом вдруг ныряет вглубь, и дыхание перехватывает. Казался таким добрым, а сам уколол! Но я не успеваю подумать о нем плохо: происходит подмена. Чужая сила подчиняет себе, вдавливает в кровать и, сокрушая затворы, прорывается внутрь.
Боль прожигает насквозь, заполняет собой все тело, лишает воздуха и, разрывая горло, вырывается на свободу.
— В-все, все! Все! — Он замирает, и я, почти расставшись с душой, делаю вдох и выдох.
И вдруг — сильный, жесткий толчок. Один, другой, третий. Глубже, глубже, глубже. Господи, там, наверное, нету дна! Или он хочет проткнуть мне сердце?
И плоть уже готова забыть, что ей нравилось жить, если б не эти губы: они утешают, и сушат слезы, и просят прощения, и даруют счастье:
— В-все, все, Ася. Т-теперь т-ты женщина.
Я найду в себе силы спросить, где он этому научился. И если услышу про женщину из библиотеки, стукну.
— Н-ну, я м-много читал, з-занимался с-само- усовершенствованием.
Он позволяет себе издеваться!
— Надеюсь, ты читал не «Кама сутру»?
— Ра-азнообразие н-нелегальной литературы открывало т-такую возможность. Но я б-был с-слишком с-скромным, чтобы п-продвинуться д-дальше п-первой лунной ночи. П-пришлось ограничиться с-сказками Ше-ехерезады.
Начинаю злиться:
— Покажешь потом страницу. Я выучу наизусть. Он приподнимается на локте:
— Я люблю т-тебя, Ася.
И целует в глаза, целует.
***Совсем не трудно понять, как люди учились летать. Они касались друг друга нежными руками, и истончались телами, и поднимались в воздух. И это известно доподлинно: Шагал рисовал с натуры. А может быть, даже по памяти. И это еще важнее.
***— Ты не сдал? Сережка, ты не сдал? Но ты говорил, что готовился?
Он улыбается — виноватой и счастливой улыбкой:
— Яне с-смог п-прочитать условие задачи. С-смотрю в б-билет и не в-вижу ни с-слов, ни чисел. А вижу т-только т-тебя. П-преподаватель с-сказал, чтобы я п-проваливал. И п-пусть я как с-следует высплюсь и п-приду через неделю. Я не д-думал, что б-будет та-ак т-трудно от т-тебя оторваться.
— Ты хочешь есть?
— Н-не знаю. Н-наверное.
— А потом? Что будем делать потом?
— Д-давай я б-буду носить т-тебя на руках и-из комнаты в к-кухню.
***— Не надо с-сегодня т-там трогать. Т-тебе еще может быть б-больно.
— Пожалуйста, я прошу.
— Д-давай отложим д-до завтра.
— До завтрашнего утра.
— Но утром т-тебе на работу?
— Тогда до обеда.
— Я т-тебя встречу.
— А как же учеба?
— Уйду с п-последней лекции. Все равно бе-еспо- лезно. У меня что-то с-со слухом: ничего не с-слышу — т-только твой г-голос.
— Д-да, Анна Давыдовна! Обязательно п-передам. Д-до свидания. — Кладет трубку. Мне кажется, что его лицо сделалось напряженным? — Это т-твоя мама. П-просила п-передать, чтобы ты п-позвонила. К-когда я т-тебя увижу.
Надо же, какое наивное лицемерие! Разве не она послала его тогда к поликлинике? Могла бы просто позвать меня к телефону.
Кстати, когда это было? Сколько дней прошло? Четыре? Нет, пять. А кажется — целая жизнь.
Не буду я никому звонить.
***И если ты сумеешь зажечь на небе звезду, я сразу ее узнаю — с первой же вспышкой в ночи. И свет лучей, достигших края моей земли, я спрячу у самого сердца, в тайной глубине.
***— Ася, п-послушай меня! П-послушай!
«Не нужно говорить. Я знаю все без слов».
— П-послушай! В-взгляни на меня, п-пожалуйста. Это важно.
«И нет ничего важнее между мной и тобой».
— Где-то горит? Надо спасаться?
— Т-ты знаешь, мне кажется, я попал.
«И кровь моя — свидетель твой.