Жена декабриста

  
Глава 1
 
Когда рисуешь северное сияние, смешиваешь краски прямо на листе бумаги. Яркие — красное, синее, желтое— по черному подмалевку длинной полярной ночи.
Я думала: если приду работать в школу, буду рисовать с детьми северное сияние. Северное сияние и радугу — два состояния человеческой надежды.
Мы будем рисовать красками самые разные картинки, но радугу и северное сияние — прежде всего.
Из-за этого, из-за красок, завуч Галина Васильевна меня невзлюбила. У меня и так были серьезные недостатки — возраст (двадцать один) и красный диплом. Вполне достаточно, чтобы впасть в немилость. А тут еще краски — с сопутствующей им грязью, проливающейся водой, разложенными по всему классу работами (им же надо просохнуть).
До меня в школе рисовали исключительно карандашами. Четкими линиями, по линейке. И раскрашивали по контуру. В этом чувствовался порядок. Возможность управлять детьми. Рисунки в альбомах. Альбомы на полках. Они не делали погоды.
Никакой тебе разноцветной погоды.
От красок же пахло анархией. И завуч это учуяла — нюхом администратора, носом опытной канцелярской крысы. Ей не нравилось, что я веду рисование— никому не нужное рисование, от которого нечего ждать и к которому трудно придраться. Ей не нравилось, что родители всех классов согласились купить детям краски — когда я рассказала им про северное сияние: карандаши они забывали купить месяцами. Она полагала: это не может просто так кончиться — все эти краски и прогулы планерок. А я их прогуливала — под предлогом тяги к общешкольной чистоте. На переменах приходилось оттирать раковины в туалетах: дети мыли там руки и кисти, освобождались от меток творческого полета. Завуч делилась сердечной тревогой с председателем профсоюза: «Такие люди не держатся в школе. От них одни неприятности».
Завуч с ее крысиным инстинктом оказалась права. А жаль. Ошибись она, я бы обрадовалась. Ведь мы могли притереться. Со временем я начала бы стареть, и цвет моего диплома успели бы позабыть. А может, я бы устала и позволила себе слабость, чередуя краски с карандашами. Но этого не случилось.
Заболела учительница малышей из нулевки. И меня поставили на замену. Незадолго до каникул, до праздника Седьмого ноября — как раз тогда, когда пришло известие о том, что Женька убит.
***
Позвонила Таня Каткова. Не звонила тысячу лет, а тут позвонила. Сказала, погиб Женька. В Афганистане. Его привезли домой, чтобы похоронить. Приходить к старой школе.
У нас с Женькой не было никаких особенных отношений.
В третьем классе я треснула его книжкой по голове — за то, что он надо мной смеялся. Мы заполняли формуляры для школьной библиотеки. И я написала в графе «национальность» слово «еврейка».
Я написала его впервые в жизни, и мне, если честно, не очень понравилось, как оно выглядит. Но это не Женькиного ума дело. Хотя я и написала это прямо у него под носом, сидя с ним за одной партой. Он просто покатился от хохота. Упал на стол и хохотал до тех пор, пока я не треснула его книжкой.
За это он потом в меня влюбился — не сильно, а чуть-чуть. И подарил подарок на восьмое марта — маленького кукольного цыпленка на гнущихся ножках. Но это было очень давно и длилось совсем недолго — когда он, провожая меня из школы, тащил два портфеля.
Еще, я помню, Женька хорошо рисовал планы всяких сражений: кто где стоял, откуда стрелял, где прятался в засаде. Когда по истории проходили войны, вызывали всегда его. И он получал пятерки. Женька был в некотором роде спец по истории войн, и никто не удивился, когда после восьмого класса он поступил в офицерское училище.
Но то, что он погиб — на войне, — ни с чем не вязалось.
Я привыкла думать, что война давно кончилась. На войне погиб мой дедушка. В сорок третьем, на Курско-Орловской дуге. Он сражался против страшных врагов — фашистов, и «это не должно повториться».
А Афганистан — какая же это война? Против кого и за что? И вообще — где он, этот Афганистан? Говорили, не войди мы туда, там оказались бы американцы. И это очень-очень плохо — когда американцы в Афганистане. Их следовало опередить. Женьку вместе с другими послали за этим. Простой такой шахматный ход на доске мировой политики. И за это, вот за это — его убили?
***
— Вы знаете, что сегодня репетиция? Какая репетиция? Планерки не надо пропускать. Тогда персональные объяснения не потребуются. И вообще, Ася Борисовна! Молодому специалисту лучше вести себя поскромнее. Не огрызайтесь. Извольте обеспечить явку доверенного вам класса на репетиции! В пятницу у ваших детей праздник.
 
 
Кто в игрушках самый главный?
 
Я, солдатик оловянный!
 
Я не плачу, не горюю —
 
Днем и ночью марширую  [1].
 
 
Какого черта он главный? Оттого что не горюет? Радуется, что оловянный, а не цинковый?
Цинк вреден для детей. Поэтому солдатиков отливают из олова. А вот гробы — из цинка. Почему?
Почему их делают цинковыми? Цинк легче дерева? Удобней для перевозки? Из-за плоской крышки? Таких гробов можно загрузить в самолет гораздо больше, чем деревянных. К тому же их можно запаивать. Герметично. Это важно. Они не воняют. А если деревянный гроб три недели везти сначала по афганским горам, а потом — через весь Союз до места назначения, он, наверное, будет сильно пахнуть. Или не будет?
***
Женькин цинковый гроб стоял под большим портретом, где он был в офицерской форме — молодой, красивый и незнакомый. Совсем не похожий на Женьку, таскавшего мой портфель. И близкоблизко к возвышению с гробом — женщина в черном платочке на голове, Женькина мама. Выходили разные люди и говорили, какой Женька был молодец и как честно выполнил свой интернациональный долг. Его застрелили — и это подвиг.
Потом заиграл духовой оркестр — медленно и торжественно, и гнетущее ощущение подвига, как густое непрозрачное облако, поднялось над залом. Гроб подняли и понесли, а Женькина мама зарыдала в голос. Ее повели следом, поддерживая под руки…
 
 
Играю я, ребенок,
 
В военную игру.
 
Но будет день, солдатом
 
За Родину умру!
 
 
Они хотят, чтобы я учила это с детьми? С шестилетками? Да они обалдели! Кто сказал, что маленьким детям для счастья нужно маршировать и давать безумные клятвы? Ведь «это не должно повториться»? Лучше мы нарисуем лишнюю радугу…
— Музыкальный работник жалуется: ваши дети не знают стихов. Вы подумали, что скажут родители? Дети совершенно не подготовлены к празднику. Хоть общую песню успели выучить — и то хорошо. Но это не ваша заслуга.
Я не люблю «отстаивать позицию». Это мучительно — искать слова для того, что и так ясно. А если почему-то не ясно, слова не помогут. Они следствие, а не причина, эти объясняющие слова.
А я просто хочу рисовать с детьми красками. К тому же со мной случилась беда — на тех похоронах: я не могу про это не думать. Про Женьку на портрете, про его маму в черном платочке. Даже тогда, когда малыши в пилотках со звездочками маршируют по залу и машут флажками — старательно и не в такт музыке. То есть — именно тогда.
Наверное, можно было научить их ходить в ногу. Ведь марш так похож на танец. И гусары времен войны с Наполеоном обожали балы…
После праздника Галина Васильевна не подходит — подлетает ко мне. Я вижу, как у нее трепещут ноздри, а за спиной развеваются крылья ярости. Эриния.
— Ася Борисовна! Зайдите в кабинет директора! Срочно!
Иду в указанном направлении и соображаю: кажется, я не добавила ничего нового к списку уже совершенных преступлений?
— Вы что себе позволяете? — она начинает кричать почти сразу, не давая мне прикрыть дверь. — Вы испортили весь праздник. Ваши дети явились одетыми как попало! Вам в голову не пришло позаботиться о костюмах! Но этого мало! Вы еще позволяете себе заниматься демонстрациями!