Вернись и полюби меня (ЛП)

- Да, - призналась Лили еще тише, чем прежде.
- Просто блестяще, - Северус и правда так думал, хотя голос его звучал глухо – словно он говорил по самой длинной в мире телефонной линии.
- Комплимент принимается. Эти чары спасли много жизней.
В ее голосе не было осуждения. Северус мог только гадать, взбесился бы он или был ей признателен, если бы не отключил эмоции.
- Сев? - спросила она. Он оторвался от созерцания звездочек и перевел взгляд на нее – она все еще наблюдала за банкой; огоньки крохотными точками отражались в ее глазах.
- Как думаешь, отчего мы здесь? То есть – как по-твоему, почему мы вернулись назад?
- Не знаю.
Это заставило ее на него посмотреть. В полумгле – комнату освещала лишь его убогая настольная лампа да мерцание ее звездочек – глаза Лили казались темными, столь же темными, как глаза ее сына в сумраке хижины, когда ночь была так же беспросветна и безбрежна.
- Но ты думал на эту тему, - сказала она. - Поручиться могу. Я тебя знаю – ты точно думал.
Северусу невольно пришло в голову, что она, возможно, собиралась сказать “я тебя знаю” и ограничиться этим. Мечты, мечты. Насколько хорошо она его вообще помнила? Целых два года – два года, когда они заканчивали школу – Лили его игнорировала, словно он сгинул с лица земли, и искала общества его неприятелей. Он измучил себя до слепого бешенства, недоумевая, нарочно ли она так поступает, а если да, то зачем ей это. Хочет ли она его забыть? Что-то продемонстрировать? Доказать, что он ей не нужен – что она не скучает и о нем больше не думает?
Сам-то он о ней думал всегда. Даже когда пытался ее ампутировать, вырвать из сердца – день за днем, год за годом после того, как закончилась эта дружба – все равно помнил о Лили, возвращался к ней в мыслях, пытаясь представить, какой она нынче стала. Даже когда боль от потери переросла в его сердце во враждебность – все, все вокруг все равно было завязано на нее, на Лили; а когда буря чувств – эта неожиданная вспышка лютой ненависти – наконец истощила себя и улеглась, он осознал, что и это тоже было лишь преображенное горе. И в голове его, и в сердце словно наступил рассвет после ночной грозы: все осталось по-прежнему, вымокшее и потрепанное, но целое и неизменное; небо и земля, как и раньше, на своих местах.
И сколь же горьким оказался этот урок: оказывается, если ты пустил кого-то в свое сердце и отвел для него место – вытравить его оттуда уже не удастся. Сквозь разлуку, предательство и смерть – какая-то частица все равно уцелеет, вечная, незыблемая и непоколебимая, как звезды.
- Сев? - Лили подтолкнула его ногу своей. - О чем ты задумался?
Он мог только глядеть на нее, поднимаясь мыслями из своих дальних далей – из тех дней, когда он жаждал лишь одного: чтобы сердце поскорей остановилось, даруя ему покой – и постепенно возвращался к настоящему.
- Я совсем не понимаю, что творится у тебя в голове, когда ты так замираешь. Это та окклю-штука, о которой ты говорил?
- Да, - у него пересохли губы. - Я думал над тем, отчего я здесь – но совершенно не представляю, отчего здесь ты. Точнее говоря, я размышлял над тем, почему вернулся именно в это время – но что касается того, почему я вообще вернулся…
- Значит, и у тебя никаких знаменательных дат, да? - сказала она негромко. - Что ж, в таком случае – не поделишься своими соображениями?
- Есть, конечно, тот факт, что через две недели ко мне перестанут применяться ограничения на магию для несовершеннолетних. Однако не думаю, что на этом все.
- Согласна – они тебе и так не больно-то мешают. А “не все” – это что именно?
Он ткнул за спину волшебной палочкой – календарь отцепился от стены и поплыл по воздуху.
- Видишь кружок?
Лили кивнула, изловив календарь.
- Не знаю, что он означает, но уверен, что это что-то важное, раз я потрудился обвести дату, но не оставил никаких заметок.
Лили моргнула.
- А почему тогда важное? Я бы решила, что все как раз наоборот, раз ты ничего не записал.
- Потому что я думал, что и так не забуду. И еще – потому что вернулся сюда, - он обвел взглядом комнату, стараясь ни на чем не останавливаться; внутри послушно всколыхнулось привычное отвращение. - Я бы не стал приезжать домой без веских на то оснований – равно как и обводить дату на календаре.
- Так почему ты все-таки вернулся? - спросила Лили.
- Я же только что сказал, что не знаю, - он прикусил язык, чтобы не ввернуть что-нибудь едкое на предмет ее умственных способностей – что наверняка сделал бы, окажись на месте Лили кто-нибудь еще.
- Я пытаюсь сказать – извини, Северус, но у меня просто в голове все это не укладывается. Ты вернулся домой на Рождество из-за чего-то жутко важного, но никак не можешь вспомнить, что это было такое, и не оставил себе даже записки?.. Погоди, а когда ты вообще тут очутился?
- За несколько часов до того, как мы встретились в той забегаловке.
- И я тоже, - прошептала она. - Выходит, мы очнулись здесь почти одновременно, прямо друг за дружкой. И… постой, - перебила она сама себя, - а что ты делал до того, как здесь оказался?
Он уставился на нее, не зная, что ответить, да и стоит ли вообще отвечать. Но, кажется, ей хватило и этого молчания; на лице ее, точно кровь, проступило затравленное выражение.
- О Господи, - пробормотала она; календарь выскользнул из пальцев, - ты умер, да? Ты умер.
Он удерживал ее взгляд еще несколько мгновений; потом слегка склонил голову – еле заметно, едва ли больше, чем обычное непроизвольное движение.
Лили снова заплакала.
- Как я все это ненавижу, - пробормотала она – и он не мог с ней не согласиться; из глаз ее хлынули слезы, она поднялась с кровати – зубы стиснуты, брови сведены от гнева – такого же беспомощного, как тот, что прошлой ночью чувствовал он сам. - Ненавижу все это…
Когда Лили неожиданно шагнула вперед, он решил, что она собирается сбежать. Ошибся – она лишь плюхнулась к нему на колени, свернулась калачиком, утыкаясь лбом ему в плечо. На какую-то долю секунды он вдохнул ее запах – маггловский стиральный порошок, апельсины и гардении, ощутил тепло ее…
А потом под ним разлетелся стул, взорвавшись дождем щепок, и они оба рухнули на пол.
- Вот дерьмо, - ругнулась Лили; Северус лишь моргнул, таращась в потолок. Должно быть, он ударился головой – перед глазами плыли разноцветные точки.
Пальцы Лили впились в его свитер с такой силой, что он решил – она хочет его задушить. Он не понимал, почему, пока из какого-то затуманенного места где-то вверху не послышался обманчиво мягкий голос:
- Не исключено, что меня бы до некоторой степени заинтересовали твои объяснения, Северус. Особенно после моих недвусмысленных предупреждений.
“Просто заебись”, - подумал он, спихивая с себя Лили и отталкиваясь руками от пола, чтобы принять сидячее положение. Мать стояла в дверном проеме, беззвучно возникнув в комнате, и в руке у нее была волшебная палочка. “Пиздец”, - угрюмо подумал Северус. Он не поручился бы за то, что матери не взбредет в голову проклясть их обоих и вышвырнуть на улицу.
Рядом с матерью он всегда чувствовал себя девятилетним ребенком – даже когда встречался с ней в последний раз, незадолго до своей смерти. Выходя из дома ее тетки, Северус никак не мог стряхнуть с себя ощущение, что так и остался для нее малышом – утомительным и непоседливым. Это чувство преследовало его до самого Хогвартса и поднялось вслед за ним в директорский кабинет; там масла в огонь подлил понимающий взгляд нарисованного Альбуса… вторая половинка того же ощущения: словно девятилетнего Северуса балует добрый дедушка – закармливает конфетами и приговаривает: “Ничего, ничего, все образуется”.
- Стул сломался, - пояснил он матери, безуспешно пытаясь нырнуть в окклюменцию, чтобы отрешиться от этого старого чувства. Что-то в выражении ее лица – какая-то тень вокруг глаз – напоминала ему о сценах из детства, которые дымкой окутывали его в самые черные дни его жизни.