Вернись и полюби меня (ЛП)

Северусу вдруг вспомнился тот календарь из его спальни. Сегодня и впрямь было двадцать третье декабря, если только он не ошибся – а он совершал ошибки ничуть не чаще, чем терял воспоминания. По крайней мере, так ему казалось.
Стоп. Он представил календарь еще раз. Какая-то из дат была обведена черным кружком… которая? Тридцать первое декабря. Никаких пояснений, только жирный чернильный кружок. Но почему именно это число? Он бы не сделал этого без веской причины… как и не вернулся бы домой на праздники. Невозможность вспомнить выводила его из себя.
С досады он лягнул подвернувшуюся урну – та покатилась в сточную канаву, разбрасывая мусор, точно выпотрошенные внутренности.
- Эй, полегче, - запротестовал какой-то старик – но, заработав ледяной взгляд, поплотнее запахнулся в свою куртку, которая была куда как лучше, чем у самого Северуса.
- Приют там, юноша, - сказала старуха, показывая через дорогу, и добавила: - Пошли отсюда, Артур, здесь сыро, и…
Приют? Северус взглянул в указанном направлении, но там была только церковь. Церкви, правда, как он припомнил, часто ассоциировались с благотворительностью…
Например, с временными приютами для бездомных.
По некотором размышлении он счел эту идею вполне достойной. Ночевать было где-то надо, а денег у него не осталось. Будь он совершеннолетним – использовал бы Конфундус, чтобы попасть в гостиницу, но дважды за вечер незаконно применять магию в маггловском районе было слишком рискованно. В приют же было можно попасть, полагаясь не на магию, а на умение убеждать; если Северус смог морочить голову Темному Лорду на протяжении двух войн, то уж точно сумеет проторить себе путь в ночлежку для бездомных, выглядя как тощий мальчишка в обносках.
Он очень надеялся, что там его покормят, потому что так и не успел съесть свою яичницу из-за Лили.
На мгновение Северус чуть ли не всерьез задумался о том, чтобы зайти в церковь и сделать что-нибудь религиозное – скажем, поставить свечку или вознести молитву той неведомой силе, которая отправила его в это гнусное, отвратительное, беспросветное место, где была еще жива Лили.
========== Глава 3 ==========
Лили спрятала промокшую дубленку в платяной шкаф, а грязные ботинки запихнула под кровать. С волосами было ничего не поделать – они закручивались на кончиках, как всегда от влаги, но при известной доле везения и при включенном обогревателе они успеют высохнуть до того, как к ней заглянет кто-то из родных.
Переодевшись в пижаму, она села за письменный стол и достала листок бумаги для записей и зеленую ручку – ей вечно дарили зеленые подарки, хотя любимым цветом Лили был синий, – намереваясь записать все, что знала.
Привычку эту она переняла у Северуса и не отказалась от нее даже тогда, когда их дружбе настал конец, даже когда едва могла продохнуть от злости и обиды. На самом деле, именно тогда эта привычка ей очень помогла – тогда, и еще позже, когда Лили забеременела и приходила в ужас от одной перспективы стать матерью, – и особенно потом, когда Гарри наконец родился.
А началось все с того, о чем почти никто не подозревал – с того, что Северус был весьма эмоциональным человеком. (Типично, на самом деле; в отношении него много о чем даже не подозревали.) И в чувствах своих он не знал ни границ, ни полутонов. Либо восторг, либо отчаяние; либо омерзение, либо благоговение; либо ярость, либо блаженство. Но спокойным он не был никогда. И если уж он расстраивался, то расстраивался до такой степени, что не мог ни здраво рассуждать, ни внятно говорить. Взять хотя бы ту ночную бессвязную тираду – это был Северус чистейшей воды.
Как-то раз, когда он почти потерял дар речи от беспомощной злости, – им тогда было лет по одиннадцать, – Лили застенчиво предложила записать все это на бумаге, потому что иначе она его не понимает. В письменном виде оно оказалось столь же маловразумительным, однако привычка записывать мысли все равно прижилась, так как это помогало Северусу успокаиваться и восстанавливать душевное равновесие. А потом ее переняла и Лили – пока, наконец, это не стало для нее столь же естественным, как причесываться по утрам.
Так что она вывела на бумаге зеленой ручкой:
Что же все-таки произошло?
- Волдеморт пришел в мой дом, убил моего мужа, а потом… остановился и предложил мне отойти в сторону?
Это было… мягко выражаясь, странно. Она и не вспоминала об этом до того, как коснулась ручкой бумаги. Помнила, как заклинала, умоляла, всхлипывала так, что сердце разрывалось, слышала, как Гарри вопит в самое ухо, прижимала к груди его теплое, такое хрупкое тельце…
Следующие строчки получились неровными.
- Дальше вспыхнул зеленый свет, так что я, наверно, умерла, а потом очнулась 23 декабря 1976 года в доме моих родителей… то есть теперь уже только в мамином.
За пять истекших лет она кое-как смогла свыкнуться со смертью отца, вот только здесь с момента его смерти прошло… всего несколько месяцев, поскольку это случилось летом семьдесят шестого. Если ей в чем и повезло – то только в том, что эту потерю заново переживать не придется.
- Доверенный Питеру секрет каким-то образом тайной быть перестал. Должно быть, его схватили и выведали у него информацию – да хотя бы с помощью Империо…
Возможно, Пожиратели Смерти сначала похитили Сириуса и обнаружили, что он не Секретный Хранитель, а потом пришли к Ремусу и, наконец, к Питеру… они, должно быть, все погибли – как и она, и Джеймс, и Гарри…
Она замерла, пытаясь восстановить дыхание. Заставила себя сконцентрироваться на листке с записями. Информации было прискорбно мало, и пользы от этой малости не было почти никакой.
Почему она вернулась назад во времени? Или так бывает со всеми умершими? Они все попадают в чистилище, в котором приходится проживать жизнь заново? Или же все это – лишь плод ее воображения, порождение ее души – того, что от нее осталось после смерти?
Что ж, на этот вопрос она при всем желании ответить не могла. К тому же было совершенно непонятно, почему ее закинуло именно в это время, а не в какое-нибудь другое – чтобы носиться по городу и скандалить с бывшим лучшим другом, который стал Пожирателем и чуть не разбил ей сердце? Если придется смотреть, как все это повторяется снова… она не сможет, у нее не хватит сил – может, это все же такой ад?..
Северус…
Она достала второй листок бумаги и записала:
Что я знаю о Севе?
- Он много лет хотел стать Пожирателем Смерти.
- Он обозвал меня грязнокровкой в… о Боже, это было лишь в прошлом мае.
- Он постоянно якшался с той компанией, которая тоже метила в Пожиратели… как бишь их звали? Розье, Уилкис, Эйвери, Мальсибер и Лестрейндж…
- Он вышел из себя, когда я чуть не свернула шею на лестнице.
- И спас меня сегодня дважды.
Но был и третий раз – два года назад, в родной временной линии Лили.
Она была единственной, кто знал, что Северус Снейп стал Пожирателем Смерти. И единственной отнюдь не случайно: предусмотрительный Волдеморт заставлял своих последователей носить маски, и друг друга они зачастую не знали. Если кого-нибудь ловили, то – угрозами ли, посулами ли – из него не удавалось вытянуть много. По одному, по два имени от каждого схваченного Пожирателя, и не более того; все равно что пытаться выдернуть поле по одной травинке.
Но никто из тех Пожирателей, которых арестовали авроры или Орден, ни разу не назвал Северуса. Когда на собраниях зачитывали список известных Ордену Пожирателей – до безнадежности короткий список – Лили почти дрожала от тошнотворного, липкого страха, что сейчас прозвучит имя “Северус Снейп”, и готова была расплакаться от облегчения всякий раз, как этого не происходило.
А потом, как раз после свадьбы с Джеймсом, случилась та драка… ну ладно, битва. Битва на Парсонс Хилл. Та, в которой они с Джеймсом во второй раз взглянули в лицо Волдеморту – и сумели уйти от него живыми. Нет, разумеется, они там были не вдвоем – с ними были Ремус, и Марлин, и другие – но все вокруг кишело Пожирателями Смерти, повсюду виднелись их черные мантии и маски, которые выглядели бы по-дурацки, не прячься за ними психопаты, пытающиеся убить ее и ее друзей. Лили то ставила щиты, то сыпала атакующими заклинаниями направо и налево, напряженная, как проволока под током; все вокруг казалось искаженным, все происходило одновременно и со скоростью света; а потом что-то ударило ее в спину – и был огонь, оставляющий за собой лед, и в ней вспыхнула боль, а потом – странное высасывающее ощущение, и мир потемнел до черноты, а звуки в ушах стихли до беззвучия.