Товарищи китайские бойцы

Да, не такими были Пау Ти-сан и его солдаты во Владикавказе. Глядя на них, можно было понять, как дорого дался армии этот зимний переход. Небритые изможденные лица, грязные бинты на обмороженных руках и ногах, одежда, превратившаяся в лохмотья, — до чего же не похожа эта немногочисленная группа вконец истомленных, изголодавшихся людей на тех стройных, подтянутых красноармейцев, которым весной 1918 года он в торжественной обстановке вручал батальонное знамя.
Это знамя, пронесенное через огонь сражений, через ледяную пустынную степь, эти люди, мужественно удержавшие его, вызвали на лице у Сергея Мироновича задумчивую улыбку. Быть может, в ту минуту Киров вспомнил далекий Томск, бурный 1905 год, свое первое боевое крещение и красное знамя, спасенное им.
Совсем юный, он шел тогда на демонстрацию во главе рабочей колонны, охранявшей знаменосца Иосифа Кононова. Но Кононова не удалось сберечь. Полиция и казаки напали на демонстрацию. Произошла стычка. Кирова казак полоснул шашкой по спине, а Иосиф был убит.
Когда казаки бросились в атаку, Кононов успел спрятать знамя на груди. Киров знал об этом. Ночью, рискуя жизнью, он пробрался через полицейские кордоны в покойницкую, разыскал труп товарища и унес с собой кусок алой ткани, обагренной кровью убитого знаменосца.
Оно находится теперь в крепких руках — рабочее знамя. Оно гордо реет над землей.
Киров смотрел на подходивших бойцов. Измождены предельно, но воинский дух сохранили; в чем только душа держится, многие, кажется, вот-вот упадут, а винтовки у каждого. И даже не по одной. У кого — две, у кого — три… Да, столько оружия во Владикавказском батальоне никогда и не было!
Бойцы увидели Кирова. По рядам будто ветер прошел.
— Дзи Ла!.. Дзи Ла!..
Сергей Миронович улыбнулся, сверкнул ровным рядом белых зубов, сделал знак остановиться, вышел из машины, обнял Пау Ти-сана. Красноармейцы китайцы обступили Кирова, пожимали руки.
— Дзи Ла, Дзи Ла!.. — растроганно говорили они тому, кто был их другом, кто олицетворял в их представлении партию большевиков.
  
21. Неделя
 
страханские власти принимали срочные меры к тому, чтобы дать солдатам XI армии, совершившей труднейший переход, прийти в себя, отдохнуть, отмыться, отоспаться, отогреться, словом, набраться новых сил для предстоящих боев. Газеты выходили в те дни с крупными заголовками и призывами: «Неделя помощи раненым и больным бойцам Красной Армии!», «Окружим красноармейцев вниманием и заботой!», «Каждый дом в Астрахани должен стать родным для красных воинов!»
На видном месте было напечатано обращение Временного военно-революционного комитета ко всем трудящимся Астраханского края.
«…Главная наша задача, — говорилось в обращении, — это работа для армии, ей мы должны отдать все. Наш долг во что бы то ни стало дать армии продовольствие, обеспечить спокойное пребывание в городе Астрахани больных бойцов. Об этом должны неустанно заботиться все советские учреждения, все, кому дороги Советская Россия и революция».
На призыв Ревкома откликнулись тысячи астраханцев. Речники и портовики, судоремонтники и железнодорожники, рыбаки и рабочие местных предприятий считали для себя честью взять в дом красноармейца, окружить заботой, выходить.
Трогательное внимание оказывалось китайским добровольцам. Астраханцы наперебой приглашали их к себе на побывку.
— Я попал в семью железнодорожника, — вспоминал Ча Ян-чи. — Хозяина звали Степаном, хозяйку — Машей. Хорошие люди были. Как в родной семье я себя чувствовал. Будто ушел из своего дома, долго не был и вот снова к себе вернулся.
Степан сам явился за мной в казарму. Я тогда очень ослаб. Пока через степь шагали — держался, а как пришли — сил не стало. Лежу и лежу.
Степан подошел к моей койке, говорит:
— Вставай, друг. До моего дома недалеко. Я помогу.
На улице нас ждала пролетка. Это городской союз извозчиков старался. Всех больных бойцов извозчики везли бесплатно. А дома нас Маша уже ждала. Много воды горячей приготовила, белье мужа для меня из комода достала, гимнастерку, сапоги… утюг раскалила…
Часа через два я как будто снова на свет родился. Сижу за столом чистый, в чистой одежде, побритый, постриженный. А на столе много вкусной еды. И Маша подкладывает и Степан… Уговаривают побольше кушать.
У меня от слабости и оттого, что очень их внимание почувствовал, слезы на глазах выступили. Не помню, когда плакал, кажется, никогда. А тут не могу удержаться. Вот, думаю, что сделала революция, как породнила людей…
Для бойцов, нуждавшихся в отдыхе, были оборудованы помещения бывшего Чуркинского монастыря, пригородные дачи астраханских миллионеров, стоявшие на зимнем приколе пассажирские пароходы.
Девушки шили для красноармейцев белье, старухи вязали теплые вещи, школьницы вышивали кисеты. Тысячи пакетов-подарков были заготовлены и преподнесены красноармейцам. На пароход «Гелиотроп», где находилось подразделение китайских бойцов, пришли с подарками дети. Они роздали пакеты, а дня через два снова явились с рулонами пестрой бумаги в руках.
Дети, оказывается, узнали от учителя географии, что в Китае существует обычай развешивать в жилищах длинные бумажные или шелковые полосы с иероглифами, обозначающими пожелания обитателям дома довольства, счастья, радости, здоровья.
Такие же полосы приготовили в подарок они.
Китайских бойцов на пароходе в это время не было. Когда они вернулись и вошли в кают-компанию, глазам их представилась удивительная и в то же время знакомая, напоминающая родину картина: с потолка свешивались длинные красные, зеленые, оранжевые, синие полосы с русскими надписями. Командир роты Лю, умевший читать по-русски, перевел их бойцам.
«Желаем жизни и удачи» — гласила одна надпись, выведенная детской рукой; «Пусть сопутствует храбрым китайским друзьям счастье» — гласила другая надпись. Полос было много. Надписей с пожеланиями всяческих удач — тоже. Бойцы взволнованно молчали, согретые и тронутые вниманием маленьких друзей [16].
О подарках юных астраханцев китайским бойцам сообщил нам Ли Чен-тун.
Кроме Ли Чен-туна и Ча Ян-чи, о зимнем переходе через степи и о днях, проведенных в Астрахани, нам рассказывал также бывший боец китайского отряда, ныне подполковник в отставке Михаил Миронович Карпунин.
Судя по имени и фамилии, Михаил Карпунин не был родом ни из Мукдена, ни из Шаньдуна, ни из Хэбэя. Сын пензенского крестьянина, он семнадцатилетним парнишкой вместе с отцом вступил в Красную Армию. Во Владикавказе еще с несколькими русскими красноармейцами Карпунин был зачислен в китайский батальон. Смышленый расторопный паренек стал связным у Пау Ти-сана, полюбил своего отважного командира, чистосердечно делился с комбатом всеми своими мыслями, стремлениями, интересами.
Отдыхая за такими разговорами, Пау Ти-сан любил подшутить над Мишей. Стоило бывало тому унестись в милую его сердцу пензенскую деревушку, как комбат начинал корить Мишу за недостаточную преданность батальону.
— Чем же я не предан? — недоумевал молодой Карпунин.
— Не о том мечтаешь. Ты какой части боец?
— Китайской.
— Значит и мечтать обязан о Китае.
Миша терялся. Как он может мечтать о Китае, который ему неизвестен.
— Это дело поправимое, — ободрял Пау Ти-сан. — Вот кончится война, поедем вместе в Мукден. Хороший город. Я с детства его знаю.
— А что, поедем!.. — загорался Миша.
Во время перехода через степь юношу свалил тиф. Санитары хотели взять больного на госпитальную повозку, но комбат не отдал. Рискуя заразиться, он ухаживал за метавшимся в жару Мишей, кормил из ложечки, укрывал своей шинелью.
Когда китайский батальон пришел в Астрахань, командир сам отвез связного в госпиталь. Дежурный врач с трудом отыскал в коридоре место для Карпунина, находившегося в забытьи. Уходя, Пау Ти-сан вынул из кармана несколько кусочков сахара, три сухарика и передал сиделке. О разговоре, который произошел между ними, сиделка рассказала потом Карпунину.