Товарищи китайские бойцы

И вот весной 1920 года Красная Армия добилась победы, изменившей стратегическое положение республики. Грозный снова стал советским. Нефтяной блокаде пришел конец.
Как только известие об освобождении Грозного дошло до Москвы, Ленин откликнулся на него специальным письмом. Он давал подробные указания об охране, учете и транспортировке горючего, о немедленном приведении в порядок всех грузовиков, о мобилизации шоферов.
Длинные нефтяные составы эшелон за эшелоном потянулись с Кавказа на север.
Но в Россию пока шла только нефть из немногих, чудом уцелевших хранилищ. Буровые бездействовали. Разрушенные промысла не давали ни тонны горючего. Пять нефтяных фонтанов, подожженных еще в конце 1917 года, продолжали гореть.
Днем над Грозным стояла туча копоти, ночью город освещался зловещим заревом. По подсчетам специалистов, фонтанирующие скважины выдали за два с половиной года свыше 150 миллионов пудов нефти, и вся она, достигнув поверхности, превращалась в море клокочущего пламени.
Полковник О’Рен знал, что делал, когда подослал своих агентов для поджога грозненских фонтанов. Он умел заглядывать вперед, этот английский авантюрист с ирландской фамилией, командовавший в русской царской армии чеченским полком. А вернее всего, умели заглядывать вперед его хозяева из британской секретной службы. Там исходили из точного расчета: независимо от результатов гражданской войны в России, независимо от того, кто возьмет верх, — грозненские промысла есть смысл уничтожить, их богатейшие недра есть смысл истощить. Это всегда выгодно.
Два с половиной года день и ночь пылали в Грозном чудовищные факелы, два с половиной года день и ночь бессмысленно пожирались огнем сотни тысяч тонн драгоценного топлива.
Еще до начала стодневных боев рабочие-нефтяники пытались потушить пожары, но это им не удалось. Позже, когда Грозный захватили белогвардейцы, нефтепромышленники тоже пытались потушить горящие фонтаны, но им это тоже не удалось. Пять факелов продолжали вздымать к небу огненные гривы.
А эшелоны с горючим все уходили и уходили в Россию. Хранилища пустели, и ни одно из них не пополнялось свежей нефтью. Чтобы восстановить разрушенное, вернуть к жизни буровые, заставить желонки снова подавать из глубин жидкое топливо, нужны были такие силы, какими обезлюдевшие промысла не располагали.
Тогда-то на помощь нефтяному городу и пришли трудармейцы — люди, не переставшие быть воинами, но ставшие рабочими.
Это было, должно быть, волнующее зрелище, когда батальоны пехотинцев, роты пулеметчиков, взводы разведчиков, превращенные в батальоны, роты, взводы бурильщиков, кочегаров, слесарей, плотников, монтажников, подразделение за подразделением двинулись на промысла. Бойцы восстанавливали дороги, приводили в порядок скважины, ремонтировали вышки, наматывали канаты на барабаны тартальных машин, чинили трубопроводы, очищали от ржавчины долго бездействовавшие насосы, собирали по винтикам разбросанные части бурильных станков.
Мы побывали на грозненских промыслах и отчетливо представили себе все происходившее здесь без малого четыре десятка лет назад. Но одного воображение наше восстановить не могло — картины участия в созидательном труде китайских добровольцев. И остановка тут была не за воображением, а за фактами. Фактов не хватало. Ни в одном из исторических источников, сколько мы их ни листали, о действиях в Грозном китайцев трудармейцев не упоминалось.
— Многие грозненцы, когда мы задавали им вопрос о бойцах Пау Ти-сана, участвовавших в восстановлении нефтяной промышленности, беспомощно разводили руками: дело давнее, промыслов много, есть близкие, есть дальние, где-то, помнится, работали…
Луч надежды мелькнул было при встрече с Федором Васильевичем Артемовым.
Федор Васильевич работал в 1920 году в политотделе Кавказской армии труда. Он помнит субботники, на которые трудармейцы выходили вместе со всем населением города, помнит, как дружно шло восстановление промыслов, с каким воодушевлением работали тогда в Грозном все от мала до велика.
Помнит Федор Васильевич и то, что в восстановительных работах на грозненских промыслах участвовали китайские бойцы. Но сколько их было, где работали, в какую часть армии труда входили, — Федор Васильевич сказать не мог.
Помог Христофор Амбарцумов. Семидесятилетний нефтяник, не одну скважину в свое время пробуривший для прибавления к миллионам Тапы Чермоева новых миллионов, он чуть ли не всю жизнь прожил на промыслах. Густой лес нефтяных вышек вырос в долине Сунжи на его глазах. Каждая буровая была знакома ему, о каждой он мог рассказать: когда построена, кем построена, на какую глубину пробурена, до какого горизонта дошла, какой дебит имела, фонтанировала или не фонтанировала, оправдала себя или не оправдала… И сколько времени находилась в эксплуатации… И какого качества нефть давала…
Словом, старый рабочий знал грозненские промысла, их прошлое и настоящее. Это был именно такой человек, какого мы искали.
Он и о китайцах знал. Видел их во время стодневных боев, видел и в 1920 году.
— Где?
— Здесь, на промыслах. Они в строю приходили вместе с другими красноармейцами. Лопаты или ломы, как винтовки, на плечах… Бодро шли, с песнями… Придут, повзводно разобьются и начинают работать. Кто железо убирает, кто что… Китайцы, помню, были и в том батальоне, который горящий фонтан тушил. Чермоевский фонтан. Семьсот тридцать дней горел.
— А вы что делали?
— Тоже тушил.
— Как же его тушили?
— По-всякому. Так пробовали, так пробовали… Как ни пробовали, ничего не получалось. Притащили чугунную плиту, очень тяжелая плита была… Накрыли устье — думали, воздух перестанет поступать, заглушит пламя. Нет, не вышло. Фонтан отбросил плиту, как маленькую щепку.
Другой раз бак большой привезли, баком фонтан накрыли. Инженеры опять на воздух надеялись: воздуха не будет — огня не будет.
Но опять ничего не получилось. Бак сначала до красноты раскалился, потом белый от жара стал, потом сгорел. Совсем сгорел, ничего не осталось.
Потом китайский командир — как имя его, не знаю, только помню, что по-русски говорил хорошо и быстрый такой был, боевой, — один раз, смотрю, оставил работу, отошел в сторону, вынул часы и то на фонтан смотрит, то на часы.
Я подошел к нему, спрашиваю: «Зачем смотришь?»
Он говорит:
«Смотрю, какой у фонтана характер».
Я понял, что его интересует, говорю:
«Характер обыкновенный, как у всех горящих фонтанов: бывает, снизу сильный напор идет — тогда пламя сильно бьет, потом напор слабее становится — тогда огонь уменьшается, фонтан спокойно, как свечка, горит, коптит сильно».
«А ты знаешь, сколько минут фонтан сильно горит, сколько — слабо?» — спрашивает меня китайский командир.
Я говорю:
«Не знаю. По-моему, тут расписания нет».
Он опять вопрос задает:
«Как думаешь, может быть, нам к характеру фонтана надо приспособиться? Пока сильно бьет — не подступать, когда пламя слабеет — сразу всем начать камни в устье бросать…»
Я удивился: военный человек, никогда на промыслах не был, а так правильно рассуждает, дельный совет дает.
«Попробовать можно, — говорю, — почему не попробовать…»
Командир что-то сказал по-своему солдатам, те набрали камней, кирпичей, ждут… Все равно как перед атакой.
Когда пламя ненадолго упало, мы всё кинулись к фонтану, стали забрасывать камнями. Сначала будто ничего. Но потом огонь как ударит, все наши камни как полетят вверх, будто из пушки ими выстрелили…
Мы — кто куда. Одному бойцу осколком плечо разбило, другому в голову кирпич попал…
— Не получилось, — говорю, — командир, отбил фонтан твою атаку.
— Да, — отвечает, — с таким противником не сразу справишься.
После этого прошел день-другой, смотрю, китайского командира не видно. Фонтан горит, красноармейцы как работали, так и работают, а командир не является.
Вот, думаю, до чего у человека руки опустились. Пока верил, что толк будет, — как вол работал, а верить перестал — все бросил.