За сумеречным порогом

На двери его спальни все еще висела табличка: «ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ». Он повесил ее, наверно, лет десять назад. Харви вошел в комнату – все в ней осталось как было, разве что стало немного поопрятней, и это ему понравилось. Он любил, чтобы в комнатах был порядок, чтобы нигде не было пыли, даже в таких местах, где ее не видно. Миссис Мэннингс, домработница, понимала это. Однажды, когда ему было семь лет, он пригрозил ей увольнением за то, что она не стерла пыль с гардероба. Если в комнате, где он находился, было плохо убрано, ему казалось, что к нему прилипает грязь.
Комната была его личным владением – достаточно большая, с потертым красным ковром, который раньше лежал в столовой, с умывальником и окном, выходящим в дальний угол сада и на соседний. На стенах – холодные, коричневые с позолотой, полосатые обои, их наклеила мать, когда он уехал в Уэсли: она считала, что они придают комнате «взрослый» вид. На потолке виднелось похожее на летучую мышь пятно от сырости: насколько он помнил, оно всегда было там.
Над его постелью висела черно-белая фотография Джанет Лей в «Психо», лицо ее застыло в ужасе, кровь стекала по кафелю в душевой. Верхний левый угол постера отклеился и свисал вниз.
У окна стоял деревянный стол, на нем – маленький микроскоп, несколько приборов, скелет мыши с крошечной полоской меха на грудной клетке. Одна ее лапка застыла в воздухе, как будто яд, который дал ей его отец несколько лет назад, подействовал на нее, когда она куда-то шла. На нескольких полках выстроились стеклянные банки, в которых плавали в формалине лягушки, мыши, крысы и жуки. На других полках стояли медицинские книги, одни он купил в букинистических магазинах, другие отдал ему отец: «Анатомия» Грэя, «Современная патология» Н. Кирхема, «Медицинский словарь» Чемберса, «Руководство по вивисекции» Каннингема.
На самом видном месте, на комоде, возвышался четырехугольный стеклянный сосуд, поделенный на секции, в котором находились пять человеческих зародышей, свернувшихся, словно они все еще лежали в утробе матери, и для большей наглядности подкрашенных красной краской. Самый маленький – высотой с дюйм, самый большой – в четыре дюйма. Их подарили отцу несколько лет назад, а он в конце концов их выбросил. Харви извлек их из мусорного бака.
Смерть всегда зачаровывала его. Ящики его письменного стола были набиты вырезками из газет и журналов, запечатлевших смерть, особенно хорошие фотографии помещал «Пари матч», лучшие из тех, что ему приходилось видеть. Его отец думал, что он покупает журнал, чтобы совершенствоваться во французском. Часто там были запечатлены жертвы автомобильных катастроф, изувеченные и покореженные так же, как те транспортные средства, которые их убили. Иногда там попадалась и хорошая фотография убийцы.
Больше всего Харви любил разглядывать толстого пожилого гангстера в костюме-тройке, с цепочкой от часов, рухнувшего в несъеденный обед в ресторане «Ритц». Кровь сочилась из дырки на его виске прямо в бокал, будто его голова была зловещим графином с вином.
Интересно, дома ли Анджи. До его отъезда в Испанию их отношения несколько продвинулись. В саду во время вечеринки она позволила ему потрогать свои груди. И терлась промежностью о его затвердевший член. Но Харви так и не удалось выяснить правду о Рекетте – действительно ли тот переспал с ней, пока он находился в больнице. Он не верил этому, не верил, что она могла допустить до себя такого безобразного слизняка, как Рекетт, а его отталкивать.
Харви прошел через спальню родителей – большую пастельно-розовую комнату с мебелью из орехового дерева, с видом на сад и бассейн. В воздухе висела духота – окна были закрыты. На трюмо стояла цветная фотография матери – она смеялась, свет попал ей прямо в глаза. Печально глядя на нее, Харви принялся размышлять.
«Господь очень тобой недоволен».
Как пощечина.
«Она больше никогда не хочет тебя видеть».
Пощечина.
Он почувствовал запах ее духов, исходящий от постельного белья, от стеклянных пузырьков на трюмо. Подошел к гардеробу орехового дерева, открыл дверцу, выдвинул ящик и уткнулся лицом в стопку ее джемперов. Он ощущал мягкое тепло кашемира и вдыхал таинственный, остро ощутимый запах ее тела.
Если бы поговорить с ней еще разок!
Если бы он сопротивлялся сильнее, если бы он только сильнее боролся!
«Тебе нужно возвращаться обратно, дорогой!»
Харви еще глубже погрузил лицо в ящик, крепко зажмурил глаза, почувствовал, что шерстяная материя стала мокрой от его слез, и принялся раскачиваться вперед-назад; сквозь его крепко стиснутые зубы вырвался долгий, протяжный вой, похожий на звук пара, выходящего из кипящего чайника.
Он задвинул ящик, сел на низкую мягкую постель и успокоился. Затем поднял телефонную трубку и набрал номер Анджи. Ответила ее мать, которая, судя по голосу, как всегда, рада была его слышать; она пошла позвать Анджи.
– Харви? – Голос Анджи звучал холодно, будто он оторвал ее от чего-то важного, и это его несколько охладило. Он-то ожидал, что она будет ему рада.
– Я приехал, – сообщил он.
– Правда? – Она замялась. – Здорово.
Последовало молчание.
– Сегодня днем, – добавил он.
Снова молчание.
– Я думала, ты не приедешь до следующей недели.
– Мы поиздержались. – И опять молчание. – И, кроме того, я хотел увидеть тебя. – Он закусил губу и пожалел, что сказал это.
– Хорошо провели время? – Анджи говорила так, будто куда-то торопилась.
– Да. Классно. Сногсшибательно.
– Здорово, – повторила она.
– Я получил результаты экзаменов.
– Правда?
Ее голос звучал как-то странно. И чем сильнее он старался изобразить энтузиазм, тем отчужденнее она становилась.
– Я… я сдал лучше, чем надеялся.
Молчание.
– Я подумал, может, мы бы… знаешь… отметим это?
Ответа не последовало. Харви услышал, как щелкнула зажигалка и Анджи затянулась сигаретой. Он подумал о ее вьющихся светлых волосах и нежной коже, о вздернутом носике и веснушках, о длинных загорелых ногах и больших прохладных грудях, которые он уже знал на ощупь, ласкал.
– Как насчет сегодняшнего вечера? – спросил он.
– Нет, не могу, – ответила она. – Мне нужно мыть голову.
– А-а-а… Моего отца нет дома, – неуверенно произнес Харви. – Весь дом в моем распоряжении, понимаешь? Я… – Голос его постепенно замолк. – А как насчет завтра?
– Завтра у меня день рождения. У нас будет вечер в семейном кругу.
Харви замялся.
– А в четверг или в пятницу?
– Я думаю, что уеду на уик-энд на морскую прогулку.
– Понимаю. – Он уставился на свое отражение в трюмо. – Я думал… пока я один дома…
– Я тебе позвоню, когда вернусь… – сказала Анджи.
– Что случилось? Когда я уезжал, ты говорила, что будешь обо мне скучать.
– Не знаю. – Она еще никогда не разговаривала с ним таким ледяным тоном. – В последнее время ты стал какой-то странный.
– Странный?
– Ну да, чудной.
– Что ты имеешь в виду?
– Да вся эта чепуха насчет твоей мамы. Ты меня просто достал.
– Я… я думал, тебе интересно.
– Интересно минут пять-десять, но не все же время.
– Давай встретимся и поговорим.
– О чем?
Харви изо всех сил старался мыслить ясно.
– О нас.
– Я позвоню тебе на следующей неделе, ладно? – И Анджи повесила трубку.
Харви уставился на молчащий телефон. Потом перевел взгляд на свое отражение и повесил трубку.
– Сука, – сказал он вслух. – Корова. – Он почувствовал, как в нем поднимается злоба, ядовитая злоба: встал, пнул ногой кровать, потом пнул стоявший перед ним пуфик, тот отлетел и ударился о туалетный столик. Фотография матери упала на ковер. На нее свалилась серебряная щетка для волос, и стекло треснуло. Харви выскочил из комнаты и помчался по коридору.
В своей комнате он открыл средний ящик старого комода и вытащил несколько пуловеров, под которыми прятал коробку из-под табака. Открыв крышку, он вытащил маленькую плитку травки, завернутую в серебряную фольгу, оранжевую упаковку сигаретной бумаги «Ризл» и полупустой пакет сухого табака.