Ханский ярлык
— Ну, и себя, наверно, оправдать?
— Отчасти, возможно, и из-за этого. Но сочинил хорошо, складно, ничего не скажешь. На рати опростоволосился, но в слове вельми преуспел. Однако князья наши не послушались этого «Слова». Пренебрегли. А зря.
— Почему?
— Ну как же, он же звал к объединению, чтоб все заодно. А что вышло? Сам видишь, под татарами уж пятый десяток. Не впрок нам наука-то, не впрок, Миша.
Переяславец впервые назвал тверского княжича по имени, и Михаилу это было приятно. Он чувствовал, что они сближаются с Александром, что сейчас здесь, в лесу, меж ними завязываются тёплые отношения, и хорошо бы, чтоб они переросли в дружбу.
«Конечно, перерастут. Женится на Ефросинье, ещё крепче подружимся» — так думал Михаил, пытаясь заглянуть в грядущее, скрытое от дня сегодняшнего.
— А теперь вот Орда учит нас жить не тужить, — с горечью сказал Александр. — У своих умных не хотели учиться, у поганых поучимся дерьмо есть.
Видно, последние слова пали на слух подбегающему Митяю с дымящимся на стреле сердцем.
— Зачем дерьмо? Лучше сердце зверя, — молвил он торжественно. — От того храбрости вашей прибудет, господа.
Александр был не очень доволен дерзким вмешательством в их разговор мизинного человека, но смолчал, тем более что мизинный прямо на сломленной ветке берёзы, брошенной на корзно, разделывал для них — княжичей — горячее, только что вынутое из котла, сердце вепря.
Княжичи достали свои засапожники, каждый воткнул свою часть в него. Подняли.
— Ну, — сказал Михаил, — съев одно сердце, мы как бы побратаемся, Александр Дмитриевич, а?
— Постой, постой, Миша. — Александр обернулся. — Эй, Еремей, принеси мою сулею [102].
Гридь исчез, видимо побежал к сёдлам, вернулся с сулеёй, обшитой кожей.
— Вот вино, Миша, брататься так брататься. — Александр выдернул пробку, откинул её, она была на ремешке. — Твоё здоровье, Миша.
И сделал несколько глотков из сулеи. Протянул Михаилу.
— Теперь ты, Миша.
— Я не пью, — вдруг смутился и покраснел княжич.
Это не очень удивило Александра.
— Ещё научишься. Пригуби хотя бы.
Михаил пригубил и, поморщившись, тут же вонзил зубы в горячее сердце.
13. И ВНОВЬ РАЗДОР
Убийство главного советника Андрея Александровича не удалось сохранить в тайне. Нашлись люди, видевшие, как Семён Толниевич шёл с боярином к этой самой избушке. Старшина гридей вспомнил и слова покойного, что идёт он с кем-то знакомым, с кем пировал в Переяславле, идёт что-то смотреть. Но коль пировал с убийцей в Переяславле, то становилось ясно, откуда и от кого прибыли исполнители.
Узнав о гибели Семёна Толниевича, князь Андрей плакал и грозился:
— Нет. Я никогда ему не прощу Семёна, никогда. Клятвопреступник. Негодяй. Мерзавец.
Самыми последними словами он костерил родного брата и даже уговаривал епископа Фёдора предать Дмитрия анафеме. Однако тот не согласился, сказав, что на сие права лишь митрополит имеет.
Во время стенаний Андрея Александровича на город налетела страшная буря с молниями и громом, ломая деревья, хлестая водой в окна. И князь решил, что с ним вместе возмущены всевышние силы и что он вправе, он обязан мстить клятвопреступнику.
Но как? Отнять у него Новгород. Какой он великий князь без Новгорода? Уговорить новгородцев отложиться [103] от Дмитрия было не трудно. Их всегда отличала страсть к перемене князей, особенно в периоды, когда городу ничего не угрожало.
Явившись в Новгород, Андрей Александрович собрал на владычном дворе малое вече [104] из вятших людей и рассказал им, какому чудовищу они ныне служат. Дойдя в рассказе своём до гибели Семёна Толниевича, князь Андрей не удержался, слёзы на глазах явились сами собой:
—...И к этому ангельской души человеку он подослал коварных убийц, которые вначале пытали беднягу, а потом зарезали. Целовав крест на мир и любовь, князь Дмитрий тут же переступил через крестоцелование, словно он и не христианин. Подумайте, господа бояре, достоин ли он держать под своей рукой Великий Новгород?
Переглядывались вятшие, качали укоризненно головами: «И это великий князь! Через крестоцелование преступил!» Не вспомнили, сколь раз сами через клятву переступали.
Стоило только миновать грозе — шведской ли, немецкой, — как они тут же кланялись князю: «...ты собе, а мы собе» — и выгоняли из города. Но едва новая гроза надвигалась на Новгород, как слали к изгнанному послов: «Приходи, князь, бери нас под высокую руку свою и правь на всей воле твоей». А если обиженный упирался, не стеснялись славяне посылать просителем и архиепископа, как и случилось когда-то с Невским.
И уговорил ведь Андрей новгородцев: и он им клялся, и они ему, и сел на столе их. Многие новгородцы недолюбливали Дмитрия (крутенек, как и дед его Ярослав), а туг явилась возможность досадить гордецу, отчего ж не воспользоваться.
Однако Дмитрий Александрович не мог стерпеть непослушания от новгородцев и братца, вновь выпрягшегося. Отчего «выпрягся» Андрей, он понимал и боярам своим Антонию с Феофаном не раз выговаривал за то, что не смогли утаить убийство.
И так ни разу не выслушал Дмитрий до конца своих потаённых посланцев, пытавшихся несколько раз рассказать, как всё получилось. Прерывал всякий раз на середине рассказа:
— Хватит. Наворотили, а я расхлёбывай.
И вот, пожалуйста, первый «гостинец» от братца. Прискакал из Новгорода Ретишка:
— Дмитрий Александрович, беда. Князь Андрей сел в Новгороде.
— Кто сажал?
— Вятшие приговорили.
— Ваши вятшие как девки-потаскухи, дают всякому Якову, кто ни попросит.
Раздор начинался сызнова. К походу на Новгород князь Дмитрий привлёк даже отряд татар, обещав им хорошую добычу, в сущности последовав примеру братца Андрея. Татары даже на походе умудрялись грабить вески, попадавшиеся на пути, считая их законной добычей. От Торжка Дмитрий решил послать Новгороду твёрдое требование: «Выдайте мне князя Андрея!»
Хотел послать с этим Ретишку, но тот забоялся:
— Дмитрий Александрович, они ж меня в Волхов кинут.
— За что?
— Как за что? За то, что твою сторону взял.
И ведь прав славянин, утопят запросто. Пришлось слать Феофана. Посланец встретил полк Дмитрия уже под Новгородом.
— Ну? — нахмурился князь.
— Андрея не выдадут, тебя примут.
— Это как понимать? А где Андрей?
— Андрей утёк.
— Куда?
— Вроде на Псков.
— Ну, там ему не обломится, там мой зять Довмонт сидит.
Новгородцы драться за Андрея не стали. С какой стати?
Они братья, пусть сами разберутся. Посадили на стол свой великого князя Дмитрия Александровича и крест ему целовали, об одном лишь прося:
— Отпусти от себя татарву поганую, Дмитрий Александрович, все сёла пограбили окаянные.
Но те не ушли, пока с новгородцев добрый откуп не взяли.
Вскоре пожаловал в Новгород сам митрополит киевский Максим [105], объезжавший в тот год все русские епархии. Отслужил вместе с архиепископом новгородским Климентом торжественную службу в Святой Софии в присутствии великого князя и вятших людей города. Это было настоящим праздником для Новгорода, чай, не каждый год сам митрополит его вниманием жалует. Даже тати, шныряющие на Торге и лазающие по чужим карманам и калитам, в те торжественные дни приутихли, отложив своё подлое ремесло до другого времени.
Посетил митрополит и Городище — местопребывание великого князя. Дмитрий Александрович принял его с подобающей сану честью. Изволил высокопреосвященство разделить трапезу с семьёй великого князя. Тепло и ласково беседовал с ним и, уезжая, благословил на дела добрые, христианские.