Успехи Мыслящих (СИ)
А посвящены они, главным образом, в рутину повседневности, тупости, безразличия, однообразия, отсутствия всякой оригинальности, и эта рутина есть первая, еще не очевидная, не украшенная надгробиями и изваяниями скорби, но оттого не менее существенная, могила, этакое огромное, копошащееся, само себя обрабатывающее захоронение. Говорят о борьбе противоположностей, старого с новым и нового со старым, или, скажем, о классовой борьбе, а в действительности всегда и везде происходит борьба разума с глупостью, и что скрывать, подозрительно часто верх берут глупцы. На природу, на стихии тут валить нечего, разум целен, емок, содержателен, но и глупость, при всем том, что в голове у большинства Бог знает что творится, не выглядит песочным строением, она тоже монолитна, крепка и способна впечатлять. Не является ли энергия глупцов, очень часто показывающая признаки неукротимого рвения, бешенства, готовности идти напролом, основной разящей силой, важнейшим средством умерщвления? И разве он, Игорек, которого оплакивали еще в детстве, не первый претендент на то, чтобы Изабеллочка закрыла ему глаза? Он умен, это факт, а Изабеллочка, выходит дело, глупа?
Теперь-то он в курсе, что последует, если невеста сыграет свою смертоносную роль. Он также отлично понимает, что может случиться после расстрела Изабеллочки или собственной головы. Когда он думает или попросту пишет в дневнике о подобных вещах, что-то в его душе откликается, лучше сказать, ищет возможности откликнуться на вопрос о смерти почти твердой убежденностью, что за гробом человеческое существование не только не прекращается, но обретает черты особого развития и недостижимого на земле, убийственно мрачного великолепия. Нельзя сказать, чтобы таинственное шевеление, порождающее этот отклик, очень уж его воодушевляло, ведь жизнь сама по себе слишком все же темна и неудовлетворительна для такого беспокойного человека, как он. Все так посредственно, серо, убого даже при наличии контрастов и невзирая на то, что на досуге можно, конечно, вволю насладиться неописуемой раскраской цветов, от души повеселиться где-нибудь в клубе... За контрасты впору хвататься утопающему. В предположенное и кстати помянутое загробье из внешнего мира ветер не приносит ничего радостного и окрыляющего, хотя это, разумеется, не вполне так. Положим, все там худо и неправильно. Однако и это не соответствует действительности. И все же, все же, теперь Игорьку куда как ясно, что есть существа, где-то и как-то проходящие специальную выучку, особым образом натренированные, натасканные, и одна из важнейших задач их существования - в должный час закрывать тому или иному человеку глаза, отправляя его к праотцам. Не хотел бы он быть таким существом, и не хочется ему, чтобы вылезло оно из милой Изабеллочки, но глупой девчонке этого, кажется, не избежать, да и он, как ни крути, все же по природе своей является, увы, каким-то умственным и духовным могильщиком. Кого ему иной раз действительно хочется обескуражить, подавить, отправить куда подальше, так это папашу, - привязан к старику, но, будь у того потоньше шкура, болью отзывалась бы в его отцовском сердце эта привязанность. По всему заметно, что старик как-то несогласован с сыном и не способен образовать взаимоотношения, при которых они удачно дополняли бы друг друга; отец не притерт к сыну, и частые взрывы возмущения вызывает это у сына.
До Изабеллочки не доходит, какое представление о ней сложилось у Игорька, но в некоторые прочие драматические моменты его духа она посвящена и даже дельно их толкует. Так, враждебное отношение жениха к домашним и в особенности к отцу объясняется потаенным стремлением вывернуться неким особым образом, повернуться вдруг таким боком, которого якобы не касаются и никогда не коснутся гниение и тление. Мол, несчастных этих людишек пожрут черви, а его нет. Но цена подобным вымыслам и потугам - грош. Печать греховности, низменности и, соответственно, обреченности, а припечатал ею род человеческий сам его творец, лежит и на нем. Не вывернешься, не ускользнешь.
- Не будь самовлюбленным козлом, тщеславным бараном, - умозаключала и наставляла невеста.
Игорьку возразить нечего. Он, конечно, никакой не козел, не баран, и вообще, не ноль какой-нибудь в этом мире, среди живых ходячих пустот. Но что в том проку? Для него скольжение по слишком уж противоположным полюсам, почти одновременное пребывание и на вершинах духовности, некой даже душевной чистоты и святости, и в полной грязи, оборачивается мучением, драмой, только что не трагедией, и не могло не обернуться в условиях, когда его слишком частой и, можно сказать, навязчивой собеседницей оказывается Изабеллочка.
***
Между тем, роль царевича он так и не сыграл. В правдивой истории своего детства, кроющейся за теми вымыслами, которых малый этот, вороша прошлое, мог бы порассказать ужас как много, Игорек вообще не был занят каким-либо общественно-полезным трудом. И учился он слабо, немощно, словно речь шла о совершенно пустом занятии: кто-то, то ли педагоги, то ли он сам, возводил замок из песка, который тут же смывала набегающая волна, - вот и все его образование, такова его первичная плотность.
Но это зрелище цыпленка, что-то там царапающего лапкой в ученической тетради и никоим образом не грызущего гранит науки, знаменует начальный период, а впоследствии он безусловно состоялся. Игорек нынче примечателен, изумителен даже, если принять во внимание, как и с чего он начинал. И нельзя не отметить, что внутреннего просветления и внешнего великолепия он достиг исключительно силой собственного желания, повинуясь какому-то неясному зову души и на разных этапах своего стихийного становления утверждая вехи его в областях, занести куда нашего героя могло в качестве уже не только подающего надежды юноши, но и будущего гения.
Жарко. Угрюмо гудят шмели.
- Все пишешь, дурачок? - округляет в мнимом изумлении глаза Изабеллочка.
Жениху вдруг вздумалось откликнуться с необычайным жаром:
- Да я уже уйму всего написал! - крикнул он.
- Читай! - понуждает невеста и за спиной у своего друга беспричинно хохочет.
Сейчас, когда Игорек верит, что с помощью дневника заглянул в немыслимые бездны, ему не с руки обижаться на Изабеллочку, шарахаться от ее простодушной смешливости. Он громко, не без нарочитой выразительности читает:
"Милые мои, допустим, я разуверился. Хотя человек, сознающий свою жизнь как единственную и неповторимую, разве может по-настоящему разувериться? Мысль о Боге всегда остается у него в запасе. Разуверившись в окружающем, но вовсе не спешащий умирать..."
Мимикой, жестами, безрассудным и подлым кривлянием Изабеллочка изображает разуверившегося человека. Но у этого человека в запасе Бог, и потому ему нечего спешить на тот свет, хотя жизнь, известное дело, может оборваться в любой миг, - Изабеллочка показывает своего жениха пораженным насмерть, закатившим глаза, свесившим голову набок и высунувшим язык.
- Грамматически ты неправ, - судит она шутливо, снисходительно, - и если подвергнуть ученому разбору последнюю фразу...
Игорек отвергает разбор.
"... он говорит себе: ну да, я не верю в Бога, но я ведь все равно толком не знаю, существует ли, не существует ли Бог. Я знаю, что я этого не знаю. Есть бездна. Я перед ней ужасно мал, так себе маленький и несчастный человек, - так он себе и говорит в исповедальную минуту полной откровенности. Трудно представить, чтобы в этой бездне хоть кто-то думал и заботился обо мне, вещает бедолага с предельной искренностью. Или зачем, например, нужны в смысле бессмертия какие-то солдаты-грабители, которых миллионы было в истории? Но кто знает... а вдруг? Может быть, в той бездне все-таки припасено для меня нечто особенное, некое даже спасение и бессмертие...".
Девушка затопала ногами. С каким-то странным, неожиданно вспыхнувшим неудовольствием она прервала чтеца:
- А что это за обращение... "милые мои"... к кому это?