Небо повсюду
Я иду через сосновый лес, и мои кроссовки жадно глотают влагу многодневных дождей. Всю дорогу я размышляю, зачем люди вообще придумали траурную одежду: скорбь сама по себе составляет весь необходимый гардероб. Увидев ее, никто не ошибется. Единственным, кто не заметил ее на мне (помимо Рейчел, которая в любом случае не считается), был новенький. В его глазах у меня словно никогда и не было сестры.
Я замечаю на земле обрывок бумаги; он не совсем вымок, и на нем еще можно было писать. Я сажусь на камень, достаю ручку (теперь я всегда ношу ее в заднем кармане) и быстро записываю одну из наших бесед с Бейли на эту тему, а затем складываю бумажку и закапываю ее во влажную почву.
Когда я выбегаю из леса на дорожку к нашему дому, меня охватывает облегчение. Мне хочется поскорее оказаться дома, где присутствие Бейли еще так ощутимо, где я вижу, как она высовывается из окна (черные кудри совсем разметались) и зовет меня: «Ленни, давай сбегаем к реке! Быстрее!»
– Привет. – Я вздрагиваю – голос Тоби застал меня врасплох.
Они с Бейли встречались два года, этот полуковбой-полускейтер был по уши влюблен в мою сестру. В последнее время он совсем не появлялся у нас, сколько бы бабуля ни приглашала его в гости. Она все повторяет, что мы должны протянуть ему руку помощи.
Тоби лежит посреди сада в компании рыжих соседских собак, Люси и Этель, которые распластались по обе стороны от него. По весне такое происходит постоянно: когда расцветает сирень и распускается дурман, сад бабули превращается в живое снотворное. Проведите пару минут среди цветов – и вот уже даже самые энергичные посетители лежат в траве и считают облака.
– Я тут это… пропалывал сорняки, бабуля попросила.
Мне заметно, как он стесняется своей расслабленной позы.
– Ага, этой участи не избегают даже лучшие из нас.
Со своей гривой волос и широким веснушчатым лицом Тоби был настолько похож на льва, насколько вообще это возможно для человека. Бейли впервые увидела его, когда мы читали, шагая по дороге (у нас вся семья грешит этим; наши немногочисленные соседи прекрасно об этом осведомлены и поэтому, возвращаясь домой, пускают машину черепашьим шагом. Так, на всякий случай, если кого-то из нас слишком захватит чтение). Я, как обычно, взяла с собой «Грозовой перевал», а Бейли погрузилась в свою любимую книгу «Как вода для шоколада». И тут по направлению к перевалу мимо нас рысью проскакал восхитительный гнедой конь. «Отличная лошадь», – подумала я и вернулась к Кэти и Хитклиффу. Но через несколько секунд снова подняла взгляд, услышав глухой стук. Это упала на землю книжка Бейли.
Она уже не шла рядом, остановившись в паре шагов позади.
– Что случилось? – спросила я, оглядывая свою внезапно отупевшую сестру.
– Ты видела этого парня, Ленни?
– Какого парня?
– Боже, да что с тобой не так? Этого роскошного парня на лошади. Он будто из моей книги выпрыгнул. Поверить не могу, что ты его не заметила! – Ее так же бесило мое равнодушное отношение к мальчикам, как меня – ее повышенный интерес к ним. – Проезжая мимо нас, он обернулся и улыбнулся, глядя на меня! Такой красавчик! И очень похож на революционера из книги… – Она наклонилась, подняла свой томик и смахнула с него дорожную пыль. – Ну, тот самый, что в порыве страсти сажает Гертруду на лошадь и увозит…
– Да и фиг с ним. – Я отворачиваюсь от нее и снова утыкаюсь в книгу.
Вернувшись на крыльцо, я упала в кресло и тут же затерялась в дебрях всепоглощающей страсти, что сотрясала английские пустоши. Я ничего не имела против любви, когда она надежно заперта между страницами книг, но уж точно не в сердце моей сестры. Стоило Бейли влюбиться, как она на целые месяцы забывала обо мне.
И все же позже, поднимая взгляд, я неизменно видела ее стоящей на камне у дороги. Она делала вид, что читает, но это притворство было видно невооруженным глазом. Сложно поверить, что она собирается стать актрисой! Она проторчала там несколько часов, дожидаясь возвращения своего революционера. И он в конце концов появился, но совсем с другой стороны. Он успел где-то обменять своего коня на скейтборд. Выходит, он не из книги появился, а с Кловер-Хай, как и все мы. Только тусовался он с фермерскими ребятами и скейтерами, и поэтому их дороги с моей сестрой, театральной дивой, до сего дня не пересекались. Но его происхождение уже ничего не значило: проскакав мимо, он опалил сердце Бейли и лишил ее способности здраво рассуждать.
Сама я от Тоби была не в восторге. Ни его ковбойские замашки, ни то, что он может подпрыгнуть на скейте, а потом прокатиться по бордюру спиной вперед, не могли искупить его вины: сестра превратилась в безвольную марионетку любви, причем, похоже, навсегда.
Вдобавок к этому на меня он обращал не больше внимания, чем на печеную картофелину.
– Как ты? – спрашивает он, возвращая меня к реальности.
И я почему-то не вру ему: отрицательно мотаю головой туда-сюда, туда-сюда, туда-сюда – от отрицания к отчаянию и обратно.
– Я знаю. – Он приподнимается, и по затравленному выражению его лица я понимаю, что это правда.
Мне хочется поблагодарить его за это молчаливое понимание, но я ничего не говорю. Солнце словно из кувшина льет жаркий свет на наши ошеломленные макушки.
Тоби хлопает ладонью по земле рядом с собой, приглашая меня сесть. Я вроде как и хочу, но не решаюсь. Раньше мы в отсутствии Бейли практически не общались.
Я показываю на дом:
– Мне нужно наверх.
И мне правда нужно. Я хочу вернуться в Убежище, полное название: Внутреннее Тыквенное Убежище. Я переименовала нашу комнату несколько месяцев назад, когда Бейли убедила меня, что стены спальни должны быть оранжевыми, вызывающе огненно-рыжими. С тех пор при входе к нам желательно надевать темные очки. Уходя сегодня в школу, я заперла дверь, жалея, что не могу забаррикадировать ее от бабули и ее картонных коробок. Пусть Убежище останется таким, как сейчас. Как раньше. Для бабули такое мое желание значит только одно: я спрыгнула со своего дерева и мчусь по парку сломя голову. Если переводить с бабулиного на человеческий, это значит «окончательно свихнулась».
– Горошинка… – Она появляется на крыльце, облаченная в пурпурное платье с узором из ромашек. В руках у нее кисточка – впервые с того дня, как умерла Бейли. – Как прошел первый день в школе?
Я подхожу к ней и вдыхаю привычный запах: пачули, краска, свежая земля.
– Ничего, – отвечаю я.
Она внимательно вглядывается в мое лицо, будто собираясь делать с меня набросок. Мы молчим, и тишину привычно нарушает лишь тиканье часов. Я чувствую бабулино замешательство: она словно готова взять меня за плечи и трясти, точно книгу, в надежде, что из меня посыплются слова.
– У нас в оркестре новенький, – говорю я.
– Правда? И на чем он играет?
– Похоже, что на всем.
Перед тем как сбежать в лес, я заметила их с Рейчел. Они шли по школьному двору, и у него в руках была гитара.
– Ленни, я тут подумала… Может, тебе поможет… подбодрит, знаешь ли…
Ох, знаю я, к чему она ведет.
– Ну, помнишь, когда ты занималась с Маргарет, тебя было не оттащить от инструмента.
– Люди меняются, – перебиваю я ее.
Сколько уже можно это обсуждать? Я обхожу бабушку, чтобы войти внутрь. Мне хочется запереться в шкафу Бейли, вжаться в ее платья, втянуть запах прибрежных костров, кокосового масла для загара, розовых духов… ее запах.
– Слушай… – Она протягивает свободную руку, чтобы поправить мне воротник. – Я пригласила Тоби на ужин. Он со своего дерева спрыгнул. Сходи к нему в сад, помоги с прополкой… или что он там сейчас делает…
Наверное, она и ему чего-то такого наболтала, чтобы он наконец пришел в гости. О-хо-хо.
И тут она бесцеремонно проводит мне по носу кисточкой.
– Бабуля! – воплю я ей в спину, потому что она уже повернулась и заходит в дом.
Пытаюсь стереть рукой зелень с носа. Бабушка вечно подстерегала нас с Бейлз и измазывала краской. Всегда, всегда зеленой. Все стены нашего дома покрыты ее картинами сверху донизу. Картины громоздятся за диванами и стульями, стопками лежат под столами, в шкафах, и каждая из них свидетельствует о неувядающей любви бабушки к зеленому цвету. У нее есть вся палитра: от лаймового до травянистого. Рисует она каждый раз одно и то же: стройных гибких девушек, полумарсианок-полурусалок.