Черная заря

  
Владимир Коротких
 
ЧЕРНАЯ ЗАРЯ
 
Размеренно постукивая железными колесами по стыкам рельсов, медленно и уже давно среди бескрайней степи Средней Азии, местами переходящей в пустыню с горбатыми кривобокими барханами, тащился пассажирский состав. Двигаясь тяжело по раскаленной летним солнцем земле, под горячим сухим небом, он уныло скрипел и лязгал сцепками вагонов на редких плавных поворотах своего долгого пути. А солнце, уже в который раз, отыскав с восходом в своих лучах его длинное неуклюжее металлическое тело, удивлялось стойкому упрямству, заставляющему ползти в раскаленном мареве, где, казалось, жизнь невозможна, а какая и возможна, то прячется, забиваясь неизвестно куда.
Но поезд, уже безнадежно отставший от графика, с частыми остановками у семафоров, все же двигался, повинуясь безмерному желанию пассажиров поскорее прибыть к месту назначения.
Пассажиров было немного. Полупустые вагоны, покачиваясь в такт неспешного движения, были душны и тихи. Люди, разморенные жарой, с надеждой ожидающие окончания своего путешествия, большей частью дремали, лежа на полках, изредка переговаривались. За несколько дней, проведенных вместе, большинство тем было обсуждено, запасы продуктов иссякли и пополнялись скудной пищей из буфетов на редких небольших полустанках. Спиртное в таких условиях внутрь уже не лезло. Да и надоело все уже. Хотелось поскорее покинуть это жаркое унылое пространство. Попытки открывать окна для проветривания были неудачны, поскольку вместо желаемого ветра в вагон врывались пыль и зной. Поэтому единственным полезным в данной ситуации занятием было лежание и беспрерывное потребление чая, который услужливо подносили всем желающим проводники. Правда, цена чая была поганой, как и сам чай. По поводу сильно возросшей за последние пару суток цены проводники в один голос сетовали на отсутствие хорошей воды и разные сложности в приготовлении этого спасительного напитка в больших количествах. Люди соглашались, кивали, пили чай, по вкусу напоминающий заваренный веник, и спрашивали, скоро ли машинист нагонит расписание.
Впрочем, некоторые озлобленные такой ездой путешественники сами порой прорывались к начальнику поезда с вопросом: «Когда?..» — на что получали ответ: «Дорога сильно загружена, подолгу на семафорах стоим, эшелоны с какой-то техникой пропускаем».
Теперь, информированные, но мало удовлетворенные, они возвращались на свои места, опускались на полки, чертыхаясь на злополучную ситуацию, превратившую этот отрезок их жизни в мучительную маету. Хотя они и сами понимали, что никакой вины начальника поезда в чересчур нерасторопном движении нет. Они не спрашивали, какая такая техника мешает им прибыть вовремя в город Ташкент. Они все понимали.
Перезнакомившись за время пути, нередко даже обменявшись адресами и телефонами, они провожали сходящих с поезда попутчиков, как старых друзей, с добрыми пожеланиями и приглашением обязательно зайти в гости при первой же возможности.
А поезд тронулся с очередной станции, оставив часть пассажиров, прибывших к желанной цели, и покатился дальше, покачивая вагонами, по одинокой ветке железнодорожного полотна, разрезающей пустынный ландшафт.
По мере продвижения пустынная равнина постепенно сменялась гористыми возвышенностями с присутствием на них растительности и поселений, окруженных хлопковыми полями, бахчами и виноградниками, что благотворно влияло на настроение пассажиров.
Полуденное солнце, гревшее опущенную оконную штору, тщетно пыталось проникнуть в пространство купе, сохраняющего полумрак, но было настолько ярким, что косыми лучами все равно пробивалось сквозь щели и, отражаясь от перегородок, играло зайчиками на потолке.
В купе оставался всего один пассажир. Это был молодой человек лет двадцати пяти, среднего телосложения, русоволосый, сероглазый уроженец средней полосы российских просторов. Воспользовавшись тем, что последний его попутчик сошел на предыдущей станции, он разделся до трусов и плюхнулся на нижнюю полку, закрыв воспаленные и усталые глаза.
Вдоволь налюбовавшись за время пути диковинными пейзажами за окном, наговорившись с попутчиками, он был рад спокойному пребыванию в полном одиночестве.
Он дремал, время от времени переворачиваясь с боку на бок. Намокавшая от пота простыня омерзительно прилипала к телу, постоянно прерывая сон. Так продолжалось часа два. В конце концов он открыл глаза. Лежа лицом вверх, он просто наблюдал за солнечными зайчиками, прыгающими на потолке по замысловатой траектории. Они то расходились в разные углы, то сходились в середине, напоминая собой живые существа, непрестанно двигающиеся, следуя поворотам поезда, как бы ища выход наружу к своей матери-солнцу, от которой они отстали по своей детской несмышлености, из любопытства забравшись в эту душегубку.
Наблюдая за ними, молодой человек думал, что через несколько часов он приедет в Ташкент, поднимет штору, выпустит их к солнцу и уйдет из купе. Потом, на обратном пути, кто-то снова опустит штору, и они опять залетят сюда, а его здесь уже не будет. Но когда-то ведь он поедет назад, опустит штору и впустит их. Они вспомнят, как ехали сегодня, а он расскажет им про то, как провел время.
Так полежав еще некоторое время, он поднялся с полки, потянулся к окну и, резко подняв штору, произнес: «Ну, гуляйте, пацаны! Идите к маме! А то я тут в беседах с вами с ума сойду!» Купе в ту же секунду озарилось ярким, режущим глаза светом, обнаружившим столик с пустым стаканом из-под чая, пачку папирос на нем и коробок спичек. В нише над дверью лежал большой чемодан, а на крючке у двери висел офицерский китель с погонами старшего лейтенанта.
Молодой человек потянул ручку окна вниз и, наполовину открыв его, высунул голову наружу, подставив мокрое от пота лицо под горячий азиатский ветер. Поезд снова сбавлял ход. Покрутив головой по сторонам, он плюнул под откос и, ухмыльнувшись, язвительно прокричал под стук колес:
— Что, опять пропускаем?! Давай, пропускай, нам не жалко! У меня служба и в вагоне идет! Давай, давай! Гони свои танки кругломордые! А мы из пехоты! Че нам торопиться?!
Кричал просто так, от скуки, из желания продрать горло. Присев на полку, он взял из пачки папиросу, прикурил и, затянувшись, выпустил в открытое окно длинную струю терпкого табачного дыма, который с ветром тут же вернулся и заполнил купе. Поезд притормаживал, впереди виднелась станция. Он сделал еще пару затяжек, бросил папиросу за окно и напялил на себя спортивные брюки и майку. Посмотрев в старое тусклое зеркало на двери, проведя ладонью по щекам и подбородку, он спокойно сказал:
— Негоже, товарищ старший лейтенант, перед гражданскими небритой рожей позировать. Вы ведь славный и достойнейший представитель мотострелковых войск в этом вагоне, а может, и во всем поезде. Во как! А небритым и немытым — застрелиться лучше сытым! Короче, задача — побриться и пожрать!
С этими словами он погрозил пальцем отражению в зеркале и достал пакет с бритвенными принадлежностями. Перекинув полотенце через плечо, вышел из купе и направился в сторону туалета. В узком проходе он столкнулся с проводником-узбеком, который, гремя пустыми стаканами на подносе, стремился в противоположный конец вагона.
Глянув быстро на идущего к водным процедурам пассажира, развернувшись боком, чтобы не опрокинуть поднос, проводник уже без вопроса оповестил:
— Через четыре часа Ташкент!
— Отлично! — ответил он. — Надо же, как быстро кончилась дорога!
Приведя себя в порядок, гладковыбритый, причесанный, пахнущий мужским одеколоном «Шипр» и довольный от мысли о скором окончании пути офицер мотострелковых войск неторопливо возвращался в купе.
В проходе он опять встретил проводника, и тот, видно, уже забыв, кому вещал о скором прибытии, снова скороговоркой произнес:
— Через четыре часа Ташкент!
В купе молодой человек с досадой обнаружил сидящего на нижней полке худощавого лысоватого невысокого мужчину лет тридцати. На нем были джинсы синего цвета, светлая полосатая рубашка с короткими рукавами и сандалии. Вытирая носовым платком обильно покрывший лицо пот, мужчина поднялся и сказал: