Хозяйка истории. В новой редакции М. Подпругина с приложением его доподлинных писем

Ну, что делать – сорвалась. Он, вижу, испуган, а когда он пугается, меня еще хуже несет. Не буду вспоминать. Глупо, глупо все это.
А теперь – и смешно.
Мы не разговаривали до семи. Сидели в разных комнатах. Молчали. Я-то, конечно, знала, что он придет мириться. Когда почувствует «можно». Он и почувствовал. Пришел.
На цыпочках.
Мур-мур.
– Знаешь, – говорит, – тут такая история получается, ты только послушай меня, хорошо? Брежнев, он 22-го отправится в Югославию, понимаешь? С неофициальным визитом. В аэропорту его встретит Тито. Он хочет устроить эффектный прием: толпы ликующих, молодежь с флажками… В общем, они поедут по улицам Белграда в открытой машине. Оба. Будут руками махать. И кое-кто волнуется насчет безопасности. Хорошо бы исследовать.
Он произнес это так, словно хотел объясниться в любви.
Хотел, но не объяснился.
Мне стало жалко Брежнева.
Я сказала:
– Давай.
22 сентября
Ехали, махали руками. Югославский пионер преподнес Брежневу цветы [60].
24 сентября
Была обзорная лекция о положении на Африканском континенте. По закрытым источникам. Володя, когда ему вечером пересказывала, спросил, говорили ли нам что-нибудь про людоедов. Нет, не говорили. Я думала, он опять шутит.
– И про президента Центральной Африканской Республики [61] ничего не сказали?
– Ничего не сказали.
– Вот, – сказал на это Володька, – мы ему центр материнства подарить хотим [62], а ведь он младенцев этих сам ест.
– Как ест? – спросила я.
– Тебе лучше знать. Как ест.
Гадость какая.
Детей!..
26 сентября
Редкое явление в нашем доме – гость.
Наконец добралась до меня Галка-Моргалка, с которой мы не встречались лет, наверное, шесть.
Такая же большеротая, глазастая, но на шее морщины. Стареем.
Старшему ее уже одиннадцать лет, показывала фотографии. Кавалер. Серьезный такой. А младшему пять. Я, как взглянула, так и ахнула: ямочки на щечках. Стоит в шубешнике, в валенках (зима!), ушанка на бок, круглолицый, глазищи огромные и – ямочки на щечках. Зовут Рома. Роман…
Прилетела на конференцию – по своим полимерам. Уже три дня здесь. В ночь улетает.
– Что же ты раньше-то не зашла?
Говорит, некогда.
Все такая же впечатлительная. Поражается всему. Пост внизу ее ошарашил. Ну и квартира сама, и мебель, и пр.
Муж, объясняю (как мне и должно объяснять в таких случаях), работает советником в Министерстве внешней торговли. Сказала уважительно: «Ух ты!» – «внешняя торговля» всегда действует безотказно.
– Ну а ты-то чем занимаешься?
А чем я занимаюсь?
– Да так, помогаю мужу.
– Советами?
Почти в точку. Советами.
А она по-прежнему со своим Новожилом. Он у них инженер. Зарплата у него аж 170.
А моего она просто боится. Большой начальник. С брюшком. И с министерским портфелем.
Увидев фотографию, очень удивилась:
– Да он что у тебя, спортсмен?
– Есть немного. Спортсмен. Когда-то бегал на лыжах.
– А теперь?
– А теперь… – Чуть не сказала: «Спортивная акробатика». Но сказала: – Дзюдо.
Что тоже недалеко от истины.
За дзюдо еще больше зауважала.
Поражена холодильником, его содержимым. Я сдуру ляпнула какую-то пошлость, что, мол, не это главное в жизни. Она: «И это тоже». В смысле: для кого как. А я, значит, устроилась.
А я – значит – устроилась.
Выпили мы коньячку чуть-чуть, потом еще по чуть-чуть.
Поболтали.
Вспомнили, что еще помнили. И кого.
Еще по чуть-чуть.
Посмеялись, поплакали.
Знаю, что нельзя показывать спальню, – не удержалась.
Ну, тут просто – шок.
– А потолок зеркальный зачем?
– Муж, – отвечаю, – придумал.
– Для тебя?
– Для нас. Только ты не говори никому, хорошо? Понимаешь, излишества.
Она – с уважением:
– Никому не скажу.
И тут увидела шар тот дурацкий.
– Это что?
– Так, подарок… Римские штучки.
– Зачем?
– Медный… Прохладный…
– И что?
– Ничего. Когда муж утомляется… разгоряченный… ну, или я… можно руку на него положить… – Для чего?
Елки зеленые! «Для чего, для чего»! Для комфорту.
28 сентября
Выходной до тридцатого. Спасибо природе.
Злюсь. Ворчу. Наговорила грубостей. – Теперь каюсь. Была не права.
Ничего. Поймет. Должен сам понимать. Он понимает.
29 сентября
Согласно состоянию.
30 сентября
Вспомнила ту суматоху весеннюю. Всего-то задержка была – два дня каких-то, а как они все забегали, заволновались! Генерал едва не окочурился от переживаний. Еще бы.
Да и мой – тоже – увы!
А жаль.
1 ноября
Стукнуло в голову: как правильно – «дитя» или «дитё»?
У Ожегова «дитё» нет. «Дитя» есть [63].
3 ноября
Видела Веденеева. Едва узнала. Из него все соки высосали. И я знаю как. Сказала: «Не сгори на работе» [64].
5 ноября
У него было хорошее настроение. А я испортила. Решила спросить в лоб.
За ужином.
– Слушай, – сказала, – а не завести ли нам малыша?
Немая сцена. Окаменел с вилкой в руке. Столбняк.
– Что же, тебе это кажется чем-то противоестественным?
Зашевелился.
Я была совершенно спокойна, но тут он меня стал – настолько сам занервничал – стал меня успокаивать.
Заговорил о наших обязательствах и обязанностях, о сложном международном положении, о происках идеологических врагов, и о том, что война во Вьетнаме еще не окончена, и о том, что мы молоды еще и способны вполне потерпеть, и не надо спешить, и что те же американцы, например, вообще рожают, когда им под сорок, и это у них в порядке вещей, потому что думают о существенном – о карьере и всем таком.
Демагогия, ему не свойственная.
– О какой карьере, Володя? Какую ты мне все карьеру желаешь?
Нет, он хотел совсем о другом. Просто всему свое время, а мы не готовы. «Мы» – это всё, я так понимаю, прогрессивное человечество или, по крайней мере, наш Отдел во главе с генералом.
– Володя, а ведь ты пошлости говоришь. Тебе не идет.
Приумолк. Сообразил, что не очень красиво:
– Извини.
Извинила.
– Я ведь тоже не могу ишачить до старости. Как думаешь?
Ему не понравилось «ишачить». И «до старости» – тоже. Как же можно ишачить, если это любовь? И не до старости, а до гробовой доски.
Вот как? О любви заговорил. Любишь – не любишь. Оказалось, что любишь.
Ну а если любишь, какие проблемы? Все образуется. Надо лишь подождать. Чуть-чуть.
Он меня взял на руки и стал кружить по комнате, мурлыча, словно я маленькая-маленькая, а он большой-большой. И как будто это потолок вращался вместе с люстрой, а не мы, а мы в конце концов рухнули на ложе любви, на рабочее наше место, я и расплакалась.
Соображения же у нас (у него) такого рода. Ребенок – это очень хорошо. А два – еще лучше. Но год-полтора придется все-таки «поишачить» (он сказал «в свое удовольствие»). А там и свобода не за горами – или отпуск тебе декретный, или пенсия вожделенная [65]. Войны за эти два года как будто не предвидится, зато предвидится новая смена – подрастет, воспитается, натренируется. Здравствуй, племя, младое, незнакомое! [66] Слабо верится, впрочем. Видела я этих девочек. Да он и сам не верит. Больше надежд на Всеевропейское совещание [67]. Глав государств. Соберутся же они когда-нибудь. Должно ж оно состояться. Состоится, и все изменится в мире. Во всем мире и в нашей жизни.