Кровь и туман (СИ)

Кровь и туман
Слава вернулась домой, где из привычного девушке не осталось и камня на камне. Без возможности всё исправить и без сил на попытку свыкнуться с новой жизнью, Слава ловит себя на том, что балансирует между двумя крайностями: апатией и безумием. Но она не хочет делать выбор. Она знает, что должна бороться… Вот только сможет ли?
Критический рубеж. Глава 1
Мой мозг нормально функционирует лишь в один временной промежуток – между часом ночи, когда мама, Дмитрий и Артур засыпают, и семью утра, когда первый из них плетётся на кухню, чтобы включить кофеварку. Из-за этого мне никак не заснуть больше, чем на сорок минут, и днём я чувствую себя перемолотой и спрессованной, как тот же чёртов кофе, что распространяет по квартире запах нового дня и заставляет мой живот болезненно сжаться.
Я до последнего не встаю с постели. Знаю, что находится теперь за её пределами, а потому ненавижу каждый сантиметр окружающего меня пространства. Особенно эту комнату… Чёртова комната, наполненная чёртовыми мягкими игрушками, постерами к кинофильмам и кучей девчачьих вещиц, которые я из этого настоящего не прячет по ящикам, чтобы не смущать брата, проживающего на соседней койке. Потому что Дани здесь нет, и его кровати тоже, и его разговоров перед сном, и его глупых шуток, и его запачканной красками одежды, разбросанной повсюду…
Я должна благодарить Вселенную за то, что Даня жив и счастлив, но это никак не меняет того факта, что здесь мы больше не семья.
Я эгоистка. И меня от себя тошнит, когда я желаю родителями Дани и Вани смерти, которой в этом настоящем им удалось избежать.
Выбираюсь из-под одеяла, ступаю босыми ногами на ворсистый зелёный ковёр. За последние две недели я возненавидела его так сильно, как, пожалуй, нормальный человек вообще не должен реагировать на неодушевлённые предметы. Но мне плевать. Я давно преодолела критический рубеж своего отчаяния.
Всё изменилось. И под “всё” я имею в виду абсолютно всё.
– Слава, доброе утро! – доносится мамин голос из-за закрытой двери. – Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, – ворчу в ответ.
Две недели больничного – максимум, который Бену обманом удалось выбить для меня у куратора миротворцев, – не милой рыжеволосой Марты, а курчавого долговязого мужчины лет двадцати семи по имени Сергей.
Марты в штабе нет. Бен не стал искать информацию о ней, как я его не просила. Или, может, наоборот – сам уже нашёл что-то втихаря, но расстраивать меня ещё сильнее не захотел?
– Что будешь на завтрак? Кашу или хлопья?
Сожаления, приправленные горьким соусом из непонимания: как жить дальше?
– Позавтракаю в штабе, спасибо.
Мама уходит, и я слышу – её внимание уже привлёк Дмитрий. Точнее, папа, но я… что-то мешает мне произнести это вслух, сколько бы совместных фотографий я не увидела в стенах этой квартиры. Для меня мужчина, желающий спокойной ночи перед сном и нежно называющий меня своей “дочей” был, есть и вероятно ещё долго будет Дмитрием: капитаном, приёмным отцом Вани и мужчиной, который ни разу не позвонил, чтобы поздравить меня с днём рождения.
– Проснись и пой, сестрёнка, – Артур без стука вваливается в комнату. – Мне сегодня снилось нечто крайне забавное…
Я перестаю слушать. Заправляю кровать, надеваю брезентовую форменную куртку прямо поверх пижамы. Проверяю ксиву в кармане. Так странно; теперь, чтобы ходить по улицам города, мне нужна эта дурацкая бумажка в чёрной картонной обложке с выгравированными золотом и серебром буквами “С”, “С” и “О”.
Сотрудник специального отряда. Вот, кто я теперь. Как быстро в моей жизни один ярлык сменяется другим: недотёпа-новенькая, горе-защитница, путешественница во времени.… Теперь ещё и это.
Раскрываю ксиву, гляжу на фотографию. Самая короткая стрижка из всех, которые я когда-либо носила. Волосы, волнистые, выкрашенные в цвет пшеницы, едва прикрывают уши. Сейчас они опустились ниже ключиц, а значит прошло больше года как минимум.
Точнее – два.
На фотографии мне шестнадцать. И как говорит дата, значащаяся точно под ней, я стала стражем пятого сентября, как и в том, моём времени.
– … в общем, после такой ночки я понял, что пора завязывать с энергетиками на ужин.
Я сую ксиву в карман, туда же и телефон. Застёгиваю куртку до самого горла. А когда разворачиваюсь, нахожу Артура стоящего совсем рядом со скрещёнными на груди руками.
– А завтрак? – спрашивает он, приподнимая бровь.
– Хочу позавтракать с друзьями.
– Раньше ты всегда завтракала со своей семьёй.
Этот едва начавшийся диалог уже начинает выводить меня из себя. Ладони сами сжимаются в кулаки.
– Артур, ты идёшь? – кричит мама с кухни. – Каша сейчас остынет!
Мама спасает нас обоих. Артур, бегло осмотрев меня, выходит из комнаты, а я приседаю на край кровати и несколько минут просто дышу.
Собраться меня заставляет только входящий звонок на мобильный телефон.
– Привет, – говорю я в трубку.
– В десятом классе она перевелась в школу с лингвистическим уклоном, – короткая пауза, в течение которой абонент на противоположном конце провода отвлекается на другого собеседника. – Это та, что на переулке Грибова, – поясняет спустя пару секунд.
– Знаю такую. В квартале от неё художественная школа Дани.
– Если хочешь, можем сходить сегодня после обеда, только…
– Нет, – обрываю я. – Я сделаю это одна.
– Уверена?
– Бен, – на выдохе произношу я. – Правда. Спасибо за информацию, но дальше – я сама.
Одно из изменений, напрямую коснувшееся Бена – здесь никто не зовёт его Беном. Такого прозвища у парня по имени Андрей Прохоров просто не существует. И Бен, узнав об этом, вышел из себя настолько, что разбил руку, ударив кулаком в дверцу деревянного шкафа.
Прозвище было единственной постоянной для парня с характером, скачущим от спокойствия и до ярости за долю секунды.
Бен потерял Бена, уже давно не будучи Андреем. Теперь он был никем.
Бена моё решение не радует, и в подтверждение этому он недовольно фыркает. Удивительный парень – всё сопротивляется, делает вид, словно ничего такого не происходит: на улице шторм, а Бен воткнул лопату в землю и с невозмутимым видом держится за черенок.
Я завидую его стойкости.
– Если твой парень снова подойдёт ко мне и спросит, не знаю ли я, почему ты не хочешь с ним видеться или разговаривать, я разобью ему нос.
– Нет, не разобьёшь, – возражаю я.
– Нет, не разобью, – с грустью в голосе соглашается Бен. – Потому что он – член Совета. – Очередной короткий смешок, который сопровождает Беновы слова каждый раз, когда мы касаемся этой темы. – Сколько ему лет вообще?
– Много.
В голове всплывает один из вечеров первой недели. Это был ужин в кругу семьи и близких друзей, присутствовать на котором, несмотря на то, что я притворялась больной, меня обязали добровольно-принудительно. Мы сидели в нашей гостиной за большим столом который ломился от блюд, приготовленных моей мамой и отцом Дани и Вани. Быть всем вместе, – двум семьям в полном составе, – стало уже не привычкой, а традицией. И все были такими радостными, делились последними новостями, смеялись, шутили… Я еле высидела. Всё время гоняла по тарелке овощи и делала вид, что поддерживаю разговор, иногда даже кивая в такт чьим-то словам, но сама думала только о том, скорее бы всё закончилось.
Что-то внутри сильно давило на грудь, и это нужно было выпустить на свободу раньше, чем стало бы совсем плохо.
В тот день мама, немного перебрав с вином, достала семейные альбомы – в ход пошли грудничковые фотографии меня и фотографии маленького Артура, старые кадры родительской свадьбы, отдающие оранжевым, серые карточки бабушек и дедушек…
Так я узнала, что Влас, будучи мрачной гончей и стареющий очень медленно в силу того, что почти не использовал свою магию, присутствует на большинстве моих семейных фотографий – спасибо Аполлинарии и Анастасии, которые сблизились, объединённые любовью к одному хорошему человеку, по ошибке выбравшему неверный путь.