Ближе, бандерлоги!
— Господин доктор очень рад, что еще остались молодые люди, причем даже не из Германии, которые разбираются в иных тонкостях. И ждет вас через три дня. Желает всего наилучшего.
Мазур светски раскланялся и вышел, галантно пропустив вперед Беатрис. «Социолог» сидел, по-американски закинув ноги на столик, лениво листая «Плейбой». Что вовсе еще не означало, что он не ознакомился с паспортом Мазура — времени у него хватало.
— Ну, вот и отлично, — сказал он не без облегчения, проворно вставая. — Надоело тут торчать… Что же, старикан вас привел в божеский вид. Но у вас кровь не только на рубашке, но и на куртке… Вы где остановились?
— В отеле «Перлас», — сказал Мазур.
— Отлично. Отдадите горничной, попросите смыть, но непременно холодной водой.
— Уж это я знаю, — сказал Мазур. — Кое-чего нахватался, странствуя по свету… Черт!
— Что такое?
— Как же я с ним буду объясняться через три дня?
Беатрис ответила, не задумываясь:
— Это не проблема. Я с вами съезжу. Пойдемте, отвезем вас в отель… Уж если быть добрыми самаритянами, то до конца.
— Черт, не знаю, как вас и благодарить… — сказал Мазур.
— Пустяки, — усмехнулся Деймонд. — Западные люди должны помогать друг другу, особенно в такой дикой дыре…
— Питер! — воскликнула Беатрис. — Что за лексикон? Ты, между прочим, говоришь о моей исторической родине!
Питер изобразил легкое смущение:
— Ох, прости, Беа, я как-то не подумал…
Однако нетрудно было узреть, что ее возмущение — чисто напускное. И можно с уверенностью сказать: в противоположность тому, что она трещала тогда репортерам, чихать ей в глубине души на историческую родину с присвистом… Как сама говорила — американка по рождению и воспитанию. Службу справляет, и не более того…
Уже в машине она с неподдельным любопытством спросила:
— А почему вы назвали старика гауптманом, а не гауптштурмфюрером, если уж, сразу видно, разбираетесь кое в каких тонкостях? Он же из СС.
Мазур кратенько ей объяснил, в чем тут хитрушка.
— Эрудированный вы человек, Джон… — произнесла она без всякой насмешки.
— При моей профессии узнаешь массу интересного, — сказал Мазур. — Приходилось общаться с такими вот милыми старичками, они объяснили тонкости. Вот что… — сказал он с видом человека, застигнутого внезапным озарением. — Вы мне чертовски помогли, а мне и нечем вас отблагодарить, не совать же вам вульгарно пару купюр… Может быть, подниметесь ко мне в номер ненадолго? У меня есть отличный виски, Шотландия, восемнадцати лет выдержки…
Прав был Лаврик в очередной раз — касательно распределения ролей в этом американском тандеме. Беатрис промолчала, словно раздумывая — а на деле, конечно же, ожидая указаний старшого. А тот, не особенно и задумываясь, сказал:
— Неплохая идея. Шотландия восемнадцатилетней выдержки — это чертовски соблазнительно. Как ты, Беа?
— Пожалуй, — кивнула она.
Интересно складывается, подумал Мазур. К врачу она меня и через три дня свозит, виски похлебать согласились… Неужели клюнуло?
Глава пятая
Придворный художник
Когда они оказались в номере, Мазур первым делом вызвал звонком куколку-горничную (относительно которой почти сразу же сложилось стойкое убеждение, что стервочка всегда готова подработать и в ночную смену). Поручил ей отстирать кровь с куртки и рубашки и непременно холодной водой. Когда она в деланном испуге округлила красивые глазки и поинтересовалась, что стряслось, ухмыльнулся:
— Пустяки, крошка. Маленькая стычка с коммунистами. Издержки репортерского труда…
Потом заказал закуску, разумеется, по-западному скромную: орешки да мини-бутербродики, ну и, конечно, содовую и лед. Уж тут-то он ни за что не вышел бы из образа: немало помотавшись по свету, прекрасно знал, что именно с такой скромной закусочкой и цедят виски респектабельные западные люди. Откуда бы австралийцу, впервые попавшему в Советский Союз, знать о традициях русского хлебосольства?
А впрочем, политик с социологом виски пили пусть и не одним махом, как поступили бы русские, но и не западными воробьиными глоточками. Ни содовой, ни льдом особенно не утруждались — так, в меру приличий. Сразу чувствовалось, что оба здесь давненько и успели освоиться с местными застольями: здешний народец обладает натурой сложной — в Европу, в «семью цивилизованных народов» рвется, будто ополоумевший бульдозер, но что до пития, испокон веков хлобыщет совершенно на русский манер. Что никак не спишешь на развращающее влияние «советской оккупации» — сколько было той «оккупации»… Мазуру приходилось как-то читать небольшую книжку одного из местных хронистов шестнадцатого века — так вот, он тяжко сокрушался, что его земляки регулярно, чуть ли не ведрами хлещут все, что горит, а примером трезвости и воздержания с некоторой завистью приводил, хоть кто-то может и не поверить, как раз русских.
Болтали о пустяках — но потом Мазур с помощью не особенно и сложных маневров перевел их внимание на довольно толстый альбом, лежавший тут же, на столе: «его» снимки, сделанные главным образом в Африке и Южной Америке. Сам он альбом этот прилежно проштудировал и пришел к выводу, что тот, чью личину он перенял, не раз должен был рисковать своей шкурой: Мазур бывал в схожих местах (вполне возможно, и в паре-тройке тех же стран) и знал, как легко там проститься с головой, даже будучи увешанным стволами, — а ведь у этого парня, чертовски на него похожего, из оружия имелся только фотоаппарат, не носят фрилансеры оружия…
Своей цели он достиг: вежливо спросив разрешения, политик с социологом принялись вдумчиво листать альбом. В один прекрасный момент Беатрис вскинулась с отвращением (сдается, все же наигранным), сделала гримаску:
— Ужас какой…
— А что там конкретно? — спросил Мазур. — Там хватает ужасов.
Она показала страницу. В общем, ничего особенного, для Африки, иных ее уголков дело, можно сказать, житейское… На обочине лесной тропинки аккуратно выложены рядком семь отрубленных негритянских голов, а еще два негра, живехонькие, стоят в напыщенных позах победителей — в камуфляже без знаков различия, со здоровенными ножами наподобие мачете. Где именно дело происходит, в точности не определить. Можно назвать в качестве кандидатов с полудюжины стран. Одно можно сказать с уверенностью: судя по растительности, место расположено не на экваторе, то ли чуть южнее, то ли чуть севернее, а такие ножи в качестве принадлежности национального костюма опять-таки не в одной стране используются. Что до сюжета — Мазур видывал в Африке сцены и почище.
Он пожал плечами:
— Что вы хотите, Беатрис… Именно так и выглядит африканская политическая жизнь. Сплошь и рядом. Ага, вот именно. Там была не уголовщина, а как раз большая политика — с благородными лозунгами, высокими целями и тому подобным. Ну, а практика так и выглядела. Двое с ножиками — победившая на выборах партия, а эти семеро — оппозиция. А может, наоборот, я уже и не помню, давно дело было…
— Ужас какой… — повторила она с тем же явно наигранным отвращением. — Рисковая у вас профессия, Джонни. Так и самому без головы остаться недолго…
— Пока везло, — сказал Мазур. — Это еще не проблема. Настоящая проблема возникает, когда у себя в Австралии начинаешь выбрасывать старые бумеранги…
Она рассмеялась — вполне искренне. Мазур за годы не раз отпускал эту шуточку в разных уголках земного шара, когда оказывался там под видом австралийца, — и всякий раз срабатывало.
Через несколько минут Беатрис снова картинно поморщилась, словно английская леди, узревшая пьяного конюха, щеголявшего не только без штанов, но и без исподнего:
— А на сей раз что? — спросил Мазур.
Она показала. Ага, первые две фотографии из дюжины: какая-то невезучая белая красоточка попала в лапы к троице черных в камуфляже, опять-таки без всяких эмблем и знаков различия. Крупным планом запечатлено, как ее со вкусом разоблачают, а потом, деликатно выражаясь, общаются.