Убийство в теологическом колледже

Еще до начала следствия полиция интересовалась, насколько хорошо мы были знакомы. Подозреваю, что я знала его лучше, чем остальной персонал, но распространяться не стала. Да и рассказать могла немногое. Решила, что негоже сплетничать про студентов. Мальчика тут не особо любили, но я предпочла об этом умолчать. Проблема в том, что он здесь не вписался и, по-моему, об этом знал. Его отец – сэр Элред Тривз – руководит крупной компанией, производящей оружие. Рональд кичился, что он сын очень богатого человека. Это подчеркивали и вещи, которыми он владел. Он ездил на «порше», в то время как другие студенты довольствовались машинами подешевле или ходили пешком. Постоянно рассказывал, как отдыхал на дорогих курортах и в дальних краях, куда другие студенты не могли позволить себе съездить, по крайней мере не на каникулы. В некоторых колледжах это обеспечило бы ему популярность, но не здесь. Все мы немного снобы: кто-то в одном, кто-то в другом. Не верьте, если говорят, что это не так. Но у нас деньги не имеют большого значения. Семья тоже не столь важна, хотя все-таки лучше быть сыном викария, нежели отпрыском поп-звезды. Думаю, что священники больше обращают внимание на интеллект. Нужны мозги, привлекательная внешность и остроумие. Здесь нравятся люди, которые могут рассмешить. А Рональд был не так умен, как полагал, и никогда не смешил людей. Его считали занудой, а, осознав это, он, естественно, стал еще более занудным. Полиции я ничего не рассказала. Зачем? Мальчик мертв. К тому же он любил совать нос не в свои дела, всегда хотел знать, что происходит вокруг, все время что-то выспрашивал. Сама я многого не говорила. А Рональд иногда вечерами заглядывал ко мне, сидел и болтал, пока я вязала и слушала.
Студенты обычно заходят в коттеджи персонала только по приглашению. Отец Себастьян считает, что у нас должна быть личная жизнь. Но когда забегал Рональд, я не возражала. Оглядываясь назад, я понимаю, что он был одинок, иначе не тратил бы на меня время. И вспоминала моего Чарли. Тот не был ни занудным, ни скучным, не страдал от недостатка внимания. Но мне хочется верить, что если ему становилось одиноко, рядом появлялся тот, кто готов его выслушать. Как я слушала Рональда. Когда приехала полиция, они спрашивали, почему я пошла искать его на пляж. Но я Рональда не искала. Раза два в неделю я гуляю одна после обеда, и, выходя из дому в тот день, понятия не имела, что Рональд пропал. И на пляже я бы не стала искать. Сложно представить, что может случиться на безлюдном берегу. Там довольно безопасно, если не лазать на волнорезы и не подходить слишком близко к обрыву. Но повсюду висят таблички с предупреждением. А приезжих сразу просят не плавать в одиночку и не приближаться к опасным склонам.
При жизни мисс Арбетнот можно было спуститься на пляж прямо от колледжа, но море – молчаливый захватчик – изменило и это. Теперь приходится идти пешком примерно полмили на юг к единственному месту, где утесы невысоки и достаточно прочны, чтобы выдержать полдюжины шатких деревянных ступенек и перила.
Дальше темнеется окруженное деревьями озеро Балларда, его отделяет от моря лишь полоса гальки. Иногда я просто дохожу до озера, а потом возвращаюсь обратно, но в тот день я спустилась по ступенькам к морю и пошла на север. Ночью шел дождь, и день выдался свежий, радостный, по синему небу неслись облака, был высокий прилив. Я обошла небольшой выступ и увидела простирающийся передо мной пустынный берег с бороздками гальки и темные очертания старых, покрытых водорослями волнорезов, обваливающихся прямо в море. Потом ярдах в тридцати впереди я увидела что-то похожее на черный пакет, который лежал у подножия скалы. Я поспешила к нему и нашла аккуратно свернутую сутану, а рядом, тоже тщательно сложенный, коричневый плащ. Примерно в нескольких футах ополз и обрушился утес, на пляже лежали большие глыбы песчаника, пучки травы и камни. Я сразу поняла, что произошло.
Кажется, я вскрикнула и стала копать, догадываясь, что тело погребено где-то под слоем песка, но не понимая, где именно. Помню, как плотный песок забивался под ногти и как медленно продвигалось дело. Я стала неистово разбрасывать песок, словно в ярости, а он разлетался, больно бил по лицу и засыпал глаза. Ярдах в тридцати к морю я заметила острую деревяшку, сходила за ней и начала тыкать в землю. Через несколько минут она уперлась во что-то мягкое. Я встала на колени, снова начала копать руками, а потом увидела, во что попала палка. В чьи-то ягодицы, все в песке, в вельветовых брюках желтовато-коричневого цвета. После этого я продолжать уже не смогла. Сердце колотилось как бешеное, и сил не осталось. Возникло смутное ощущение, будто я оскорбила того, кто лежал здесь, а в этих откопанных холмиках было нечто нелепое и одновременно неприличное. Я понимала: человек мертв и спешка уже не имеет никакого значения. Я не могла его спасти, не могла раскапывать его одна, дюйм за дюймом, даже если бы хватало сил. Нужно было позвать на помощь, сообщить ужасные новости. Наверное, я уже тогда поняла, чей это труп. А потом вспомнила, что на коричневых плащах студентов есть нашивки, и, отвернув ворот плаща, прочитала имя.
Помню, как шла, спотыкаясь, по пляжу, по утоптанному песку между кучками гальки, каким-то образом втащила себя по ступенькам на вершину утеса и побежала по дороге к колледжу. Казалось, дорога никогда не закончится, хотя до колледжа было только полмили; с каждым мучительным шагом он лишь отдалялся. Сердце вырывалось из груди, а в ногах будто исчезли все кости.
Вскоре я увидела, как автомобиль сворачивает с подъездной дороги и по неровной колее, проходящей по краю утеса, направляется ко мне. Я замахала руками, и машина затормозила. Это был мистер Грегори.
Не знаю, как я ему все сказала. Перед глазами крутится картинка: я стою там, вся в песке, волосы развеваются на ветру, и показываю на море. Он молча открыл дверь, и я села в машину. Разумнее было отправиться к колледжу, но вместо этого мистер Грегори развернул автомобиль, и мы вылезли возле лестницы, ведущей к пляжу. Позже я размышляла, то ли он мне не поверил, то ли хотел увидеть все своими глазами перед тем, как звать на помощь. Не помню, как шли, а последнее, что всплывает в памяти, – мы вдвоем стоим возле тела Рональда.
Все так же без единого слова мистер Грегори опустился на колени и стал рыть песок руками. На нем были кожаные перчатки, что облегчило ему задачу. Мы оба работали молча, лихорадочно разгребая песок, пока не отвоевали верхнюю часть тела. Кроме вельветовых брюк, на Рональде была только серая рубашка. Мы откопали затылок, который был похож на какое-то животное: мертвую собаку или кошку. Влажный на глубине песок забился в соломенные волосы. Я попыталась их отряхнуть и почувствовала, какими холодными и грязными стали ладони.
– Не трогайте его! – резко одернул мистер Грегори.
Я быстро, словно обжегшись, убрала руку, а он очень тихо произнес:
– Лучше оставить все как есть. И так понятно, кто это.
Я понимала, что мальчик мертв, но почему-то подумала, что его нужно перевернуть. В голову пришла нелепая мысль – сделать искусственное дыхание «изо рта в рот». И хотя я осознавала несуразность своего порыва, меня не покидало чувство, что нужно что-то предпринять. Мистер Грегори, сняв левую перчатку, приложил два пальца к шее Рональда.
– Мертв, – констатировал он. – Мы ничего не можем сделать.
Мы молча стояли около него на коленях. Казалось, что мы молимся… и я бы помолилась, только нужные слова все не шли на ум. Вскоре выглянуло солнце, и вся ситуация внезапно стала какой-то нереальной, будто нас двоих фотографируют на цветную пленку. Все вокруг заиграло красками, приобрело четкие контуры. А песчинки в волосах Рональда засверкали тысячей огоньков.
– Нужно позвать на помощь, позвонить в полицию, – сказал мистер Грегори. – Вы подождете здесь? Я ненадолго. Или, если хотите, можете пойти со мной. Хотя мне кажется, лучше кому-то из нас остаться.