Розы в декабре

Вечером мисс Трудингтон и Фиона сидели у камина. Фиона дольше обычного делала
массаж. Экс-гувернантка призналась, что, хотя боли у нее продолжаются, суставы
стали гораздо подвижнее, чем были в последние годы; они стали более гибкими, эластичными.
— Труди, дорогая, — мягко произнесла Фиона, — вы немного утратили былой дух, не
так ли? А это вещи взаимосвязанные.
Труди вспыхнула, словно ее поймали на смертном грехе. При ее любви к
самодисциплине, она, вероятно, чувствовала, что ей именно этого не хватает.
— Боюсь, что это так. Когда впереди нет ничего… Ведь разве может человек
представить себе, что вынужден будет уйти на покой так рано из-за болезни. А
когда к тому же моя племянница бросила меня и мне пришлось жить на гроши, все
мои сбережения исчезли вместе с ней, а значит, вся моя бережливость оказалась
напрасной… Да, Фиона, это правда, я утратила надежду.
— Разве можно винить себя за это? Кто бы на вашем месте вел себя по-другому? Но
вместе с тем вы так много можете сделать, чтобы помочь себе.
Труди посмотрела на нее поверх очков:
— Это вы помогаете мне.
Фиона покачала головой:
— Без вашей помощи у меня бы ничего не получилось, Труди. Если б вы стали
немного подвижнее, вы бы могли побольше заниматься с детьми, я бы занялась
хозяйством. У Эмери после рождения ребенка еще долго будет своих дел по горло.
Труди внимательно посмотрела на Фиону:
— А вы ничего не имеете против и действительно готовы уступить мне часть
школьных часов?
— Да нисколько.
С лица Труди не сходил румянец, что, надо сказать, ей очень шло. Она с
нежностью посмотрела на Фиону:
— Вы хотите сказать, что я вам родственна по духу? Боюсь, не многие девушки
вашего возраста сказали бы такое… обо мне.
Фиона порывисто нагнулась и положила руку Труди на колено.
— Труди, сколько вам лет? Уверена, что вы моложе, моложе… своего возраста.
Озорная улыбка смягчила строгие черты старой девы.
— Вы хотите сказать, чем выгляжу, так ведь?
Теперь Фиона покраснела.
— Я… я…
Мисс Трудингтон спокойно продолжала:
— Мне сорок девять лет. Всего-то! Вы поражены, не правда ли? Я одеваюсь как
шестидесятилетние, да?
Фиона подумала, что, если говорить об одежде, Труди действительно анахронизм, она знала очаровательных женщин, которым за шестьдесят.
— Но почему вы так одеваетесь?
— Да потому, что это не имело никакого значения. Годами мне приходилось
помогать матери, и мне было не до моды, да она и не хотела, чтобы я одевалась
привлекательно, хотя… — задумчиво добавила Труди, — сама она одеваться
любила.
— Труди, я не хотела бы совать нос не в свои дела, так что, если я спрошу
что-нибудь не то, хлопните меня легонько и я умолкну, но все же скажите, пожалуйста, почему это не имело значения?
Труди некоторое время молчала, но Фиона чувствовала, что это не оттого, что она
обижена. Наконец она посмотрела Фионе в глаза и проговорила: — Я перестала заботиться о своем внешнем виде после того, как потеряла
единственного человека, которого любила.
— Он… он женился на другой, как мой жених? — спросила Фиона, решив, что хоть
этот вопрос и причиняет ей боль, но он может их сблизить.
— Нет. То есть, может, сейчас он женат, даже скорее всего, но не это разлучило
нас. Я ничего не слышала о нем долгие годы. Он уехал в Англию работать в
трущобах.
— А что же случилось. Труди? Если не хотите, не говорите.
Труди взяла клубок шерсти.
— Я никогда не говорила… хотя нет никаких причин молчать об этом сейчас. Маму
это уже не может трогать. Я не могла ее оставить.
— Вы хотите сказать, что она вас не отпускала от себя… или думала, что не
сможет без вас? Я не уверена, что это правильно. То есть я хочу сказать, Труди, что женщине надлежит оставить своих родителей и уйти к мужу.
— Все было не так просто, — задумчиво произнесла Труди. — Мама действительно
ужасно нуждалась во мне.
— О, она была инвалидом?
— Нет, но, может, еще хуже. Мама была алкоголиком. Будь она инвалидом, мы с Хью
могли бы пожениться и взять ее к себе. Но поскольку она была алкоголичкой, ничего поделать было нельзя… особенно учитывая работу Хью. Это просто
погубило бы его. Я ото всех скрывала такой позор. Мне приходилось все время
быть на страже и не спускать с нее глаз. Сейчас мне кажется, что это была
ошибка. Лучше было бы, если б рядом находился надежный человек. Но в те дни все
было не так, как сейчас.
— Вы хотите сказать, что не говорили об этом даже своему жениху?
— Именно так, Фиона, Хью так никогда и не узнал. Я не могла позволить и ему
пожертвовать собой.
— Но что же он обо всем этом думал?
— Вероятно, что я его недостаточно любила. Хотя как я могла его не любить, —продолжала Труди. — Любая девушка потеряла бы голову из-за него. А он выбрал не
разодетую по последней моде, а меня, Фебу Трудингтон, неряшливо и не по моде
одетую, стеснительную и неуклюжую. Хотя с Хью я никогда не была неуклюжей. — На
глаза Труди навернулись слезы.
Они помолчали. Затем Фиона набралась смелости и спросила: — Феба, я всегда так называю вас мысленно, это ведь имя моей мамы, сейчас же
нет необходимости одеваться так старомодно? Во всяком случае, дело не в
деньгах.
— Нет, конечно. Эдвард платит мне гораздо больше, чем я на самом деле
зарабатываю. Это максимум, что он может сейчас себе позволить, ведь несмотря на
то, что имение огромнейшее и настриг шерсти колоссальный, ему пришлось заложить
его на очень невыгодных условиях, чтобы откупиться от второй жены Роберта. Но
сам он говорит, что это временные затруднения и нет необходимости считать
каждую копейку. Так что дело не в этом, просто я потеряла всякое представление
о модной одежде, и мне самой было бы дико, если б я сейчас предстала перед
всеми в каком-то стильном одеянии.
— Ничего тут дикого нет, Труди. Но вы бы сразу стали гораздо привлекательнее, а
дети и Эдвард были бы в неописуемом восторге.
Они переглянулись. Во взгляде Труди не было уверенности. Чтобы подбодрить ее, Фиона сказала:
— Я могла бы переделать кое-что из ваших вещей. А когда поедем в Данидин, накупим всего вдоволь. Кстати, в кладовке я видела несколько кусков материи.
Можно из них что-нибудь сделать. Они, наверное, от Ранги — элегантные
хлопчатобумажные ткани и тонкий шелк с цветочной набивкой.
— Вы любите шить?
— Просто ненавижу, но считаю своей обязанностью ладить и с этим. Я люблю шить
руками, отделывать, но кроить и шить на машинке ненавижу.
— И вы готовы сесть и шить для меня?
— А что тут такого? Да, Феба, у вас такие красивые волосы… а вы их портите
тугими косами. Прямой пробор удлиняет затылок. Вам будет больше к лицу пробор
сбоку и взбитые короткие волосы. Высокие скулы, узкий разрез глаз… да стоит
вам захотеть, от вас глаз не оторвешь. Хотите я постригу вас, когда дети
улягутся?
Труди взглянула на нее и улыбнулась. Улыбка ей действительно шла.
— Вы, Фиона Макдоналд, кого хочешь уговорите. Перед вами не устоишь. Может, утром я пожалею, но сейчас готова на все. — И она весело рассмеялась.
Фиона взглянула на нее, еще не веря своим глазам, потом пододвинула кресло, взяла полотенце, ножницы и расческу.
Подметая отрезанные пряди скрученных волос, Фиона ворчала: — Разве можно так мучить волосы этими косами? Пока они выглядят прямо как
жгуты, но сейчас мы их помоем шампунем, и они немного разойдутся. Труди, я, кажется, поздно спохватилась, но лучше поздно, чем никогда: у меня есть
электрический фен и лак. Мы все сделаем попозже. Мне хочется, чтоб дети увидели
вас во всей красе утром.
Она радовалась, что ей повезло и движок не подвел. Доведя дело до конца, она