Все наши ложные «сегодня»

 
19
 
Воскресным вечером 10 июля 2016 года, накануне объявленной даты эксперимента, в роскошной ухоженной штаб-квартире одной из корпораций, финансировавших проект, состоялся элегантный прием. Гости явились в вечерних туалетах – руководители корпораций, высокопоставленные правительственные чиновники и научные консультанты, которых отец собрал для поддержки своей затеи.
Перед тем как отправиться на пафосное мероприятие, мой батюшка скрупулезно перечислил мне главных персонажей. Зачем – совершенно понятно: развязные светские беседы с ними не могли пойти нам на пользу, и даже если бы все важные шишки на приеме вызывали у меня раздражение, я должен был «держать лицо» и улыбаться.
У меня в кишках, прямо над печенью, давно установлена фармакологическая накладка, которая позволяет мне придерживаться излюбленного уровня насыщения крови алкоголем – этакий автопилот для управления выпивкой. Если бы я превысил заданный предел, печень тотчас бы ответила активизацией фильтров против яда. Подобный механизм обеспечивал легкость в общении, но не допускал нарушения как двигательных функций, так и правил этикета. Приятное состояние между самоуверенностью и чванством, раскованностью и расхлябанностью.
Я выпил несколько бокалов шампанского и поболтал с людьми, находившимися, по меньшей мере, на две ступени ниже тех, кого перечислил мой отец. И я опять отчаянно притворялся, играя на публику. Да, вот он – гордый, но скромный сын гения. В конце концов, я покинул милую компанию и отправился осматривать здание, где не увидел ровным счетом ничего интересного, поскольку все интригующее и любопытное находилось за запертыми дверями.
Потом меня занесло в открытый внутренний дворик, где располагались скульптуры – результат творчества какого-то ваятеля. Произведения искусства сгрудились в полутемном углу, дабы продемонстрировать уровень культурной продвинутости компании. Я рассмотрел их: изваяния в виде стилизованных людей таращились в небо глазами из полированного стекла.
В небе круглилась яркая луна, и множество пар неживых глаз выполняли с ее помощью оригинальный фокус – они буквально впитывали в себя лунный свет, отчего полые фигуры бледно мерцали изнутри.
Благодаря свечению я и узнал ее. Только она не испускала внутреннего сияния.
Это была Пенелопа. Мы с ней оказались во дворике одни.
 
20
 
Она стояла в голубоватом лунном свете и смотрела в небо. Я не мог решить, приблизиться мне к ней или тихонько уйти. Остальные хрононавты на приеме купались в лучах славы и в восторженном внимании простой публики. Она же улучила минутку, чтобы побыть в одиночестве, и я никак не мог придумать причину, по которой она могла бы порадоваться моему присутствию. Но пока я лихорадочно размышлял, Пенелопа заговорила со мной, не отрывая взгляда от ночного неба.
– Я непрерывно думаю о том, каково это – оказаться в космосе, – произнесла она. – Меня уверяют, что путешествие во времени – гораздо важнее. Я могла бы стать астронавтом – одним из миллиона, а стану первым хрононавтом. Но почему меня все время тянет туда?
Я подошел к ней почти вплотную, встал за ее плечом и тоже поднял глаза к небу. Конечно, нам приходилось беседовать и раньше, но в основном наши разговоры затрагивали тренировки и прочие технические моменты. И, конечно, в лаборатории у Пенелопы никогда не проскальзывали личные, доверительные интонации.
А потом я сообразил, что если не скажу сейчас хоть чего-нибудь, то окончательно потеряю самообладание.
– Наверное, все дело в том, что в прошлом почти нет никаких тайн, – промямлил я. – О нем же почти все досконально известно, верно? Но трудность состоит в том, чтобы туда попасть. Вы ведь хотели полететь в космос не для того, чтобы испытывать новые модели челноков? Вы стремились понять неизведанное.
Закончив свою речь, я почему-то задумался о том, сказал ли я ее вслух или мне все померещилось. Пенелопа молчала, и я забеспокоился, что действительно сморозил неуместную глупость. Но вдруг она повернулась и посмотрела на меня. Мне удалось удержать язык за зубами и не отвести взгляд.
Она поцеловала меня.
Я много раз переживал это событие в воображении, однако не был готов к поцелую. Не то чтобы эмоционально: я имею в виду осязательное восприятие. Потрясение от того, что ее губы прижались к моим. То было, пожалуй, первое намеренное соприкосновение наших тел. Мой рот слился с ее ртом посреди окружавших нас тускло светящихся скульптур, на твердой поверхности земного шара площадью в 200 000 000 квадратных миль, состоящего из камня, разнообразных руд и воды и защищенного от безграничной пустоты трехсотмильной подушкой атмосферного газа.
Это был самый потрясающий поцелуй, который я когда-либо испытывал, и мне показалось, что раньше я всегда целовался неправильно.
Пенелопа оторвалась от меня, еще раз взглянула на небо и зашагала прочь. Я в ужасе решил, что на этом дело и кончится и мое сердце будет разбито. Неужели я потрачу остаток жизни на то, чтобы попытаться воспроизвести хотя бы подобие этого поцелуя, прибегая к услугам других женщин?
Но она вновь обернулась ко мне.
– Пойдем, – сказала Пенелопа.
 
21
 
Подростком я частенько грозил, что убегу из дома. Причина была чрезвычайно банальной – я жаждал пристального родительского внимания и хотел, чтобы мать и отец замечали мои более чем скромные достижения. Не думаю, что это делает меня особенным – я и никогда не считал себя таковым. Но потому-то я и хотел сбежать.
Но однажды наступил роковой час «Х»: мой батюшка взял да и отреагировал на мою детскую угрозу. Он тогда завяз на непростом вопросе о том, как непредсказуемый путь астероида, имеющего магнитный заряд, может повлиять на траекторию возвратного пути хрононавта, если бедняга сблизится с небесным телом. Тот факт, что астероид мог давно уже прекратить свое существование, еще больше накалял атмосферу в доме.
Отец искал, на что или на кого бы ему отвлечься, и чуть ли не единственный раз в жизни выбрал для данной цели мою персону.
Я сообщил ему, что собираюсь уйти.
– Давай, – заявил он.
Я понятия не имел о том, надо ли истолковывать его слова в переносном значении. Отец всегда был слишком занят для того, чтобы якшаться со мной. Но тогда он смотрел на меня в упор, как будто выбрал случайное стечение обстоятельств для того, чтобы оценить меня во всей красе. Он заметил мое присутствие и явно пожелал узнать, кем является его сын.
Что мне оставалось делать? Я кинул вещи в сумку и сбежал.
Мне было двенадцать лет. Я пропал на девятнадцать дней.
 
22
 
До того, как получить работу в отцовской лаборатории, я трудился еще в нескольких местах. Все всегда было одинаково. Та или иная компания обращалась ко мне, поскольку используемый ею алгоритм поиска кандидатур в сотрудники вдруг выплевывал мое имя, и когда кадровики соображали, чей же я сын, у них непременно пробуждался легкий интерес. Они подозревали, что я тоже гений и смогу внести революционные изменения в их продукцию, систему или услуги. На собеседовании они принимали мою покорную нерешительность за нахальную индифферентность. Я, конечно, сразу покладисто соглашался на любое предложение – и моим работодателям хватало двух недель для того, чтобы убедиться в своей ошибке.
Какой я вам гений? Я был самым рядовым парнем с громкой фамилией.
Последним моим местом работы стала контора, занимающаяся перцепционным [6] маркетингом. Они считали, что реклама, которую человек видит в повседневной жизни, входит в определенную взаимосвязь с его личными вкусами, пристрастиями, демографическими условиями, покупательской историей и бесчисленным множеством иных критериев. И, проходя мимо трехмерного баннера, потребитель должен увидеть нечто такое, что ему моментально хочется заполучить – или усовершенствованный вариант товара, который он уже имеет.