Все наши ложные «сегодня»

Но я действительно не мог состряпать и реализовать такую невероятно гнусную схему.
А вдруг ее гнев просто-напросто выдал саму Пенелопу? Что, если она и впрямь увлеклась мной, и впоследствии эмоциональная алхимия могла превратить ненависть в любовь? Мы-то создали новую жизнь за одну ночь! Несомненно, в нашей краткосрочной связи должно иметься что-то важное и объединяющее… верно?
Пока я был погружен в бессмысленные размышления, Пенелопа пыталась убить меня голыми руками, а медики суетились вокруг, пытаясь ее скрутить. Забавно, но эта сцена служила неопровержимым свидетельством того, что я не был настолько лукав, как считала Пенелопа.
Я бы, конечно, не сумел ни сочинить, ни реализовать план по соблазнению и оплодотворению Пенелопы ради того, чтобы заменить ее в эксперименте.
Неужто она не понимала, что я был равнодушен к идеям отца? Путешествия во времени были мне ненавистны. Отец одержим ими, а вовсе не я.
Сперва я покорно согласился играть в эти игры, а потом стал готовиться и как дублер. Зачем? А затем, что я хотел быть рядом с Пенелопой.
Увы, мы с Пенелопой так и не смогли узнать друг дружку.
Зато природа не нуждается в родстве душ.
Прибежали охранники, оторвали Пенелопу от меня и вытащили из комнаты. Врачи принялись обрабатывать мои мелкие царапины ультрафиолетом. Сидя на кушетке, я уставился на настенный экран. На нем красовался круг с неровными краями и ямочкой на верхушке.
Это была клетка, которая находилась у Пенелопы в матке. Наша клетка.
 
32
 
Мы с Пенелопой сидели в отцовском кабинете. Пенелопа, используя прямолинейную медицинскую терминологию, объясняла ему, что произошло минувшей ночью. Она говорила о том, какие шаги ей следует предпринять, чтобы разрешить проблему, и почему она до сих пор остается, бесспорно, самой квалифицированной из всех претендентов.
Пенелопа тщетно пыталась убедить моего отца в том, что только она может возглавить группу первопроходцев.
Слушать, как особа, с которой ты занимался сексом, в подробностях описывает интимные детали вашей близости твоему же отцу, было чрезвычайно неприятно. Я словно превратился в туповатого нашкодившего подростка. Но гораздо хуже было другое – я имею в виду омерзительное искажение фактов, с помощью которого Пенелопа стремилась представить унизительную ситуацию в выгодном для себя свете. После того как десять минут назад охранники вытащили орущую и брыкающуюся Пенелопу из медицинского центра, она умудрилась завернуться в кокон рациональности, но я нутром чувствовал, что защитная оболочка Пенелопы может вот-вот треснуть.
Я с трудом находился с ней в одной комнате.
Все поразительно изменилось, особенно если учесть, что одиннадцать минут назад я мечтал находиться рядом с ней – причем где угодно.
А отец повернулся к нам спиной и начал смотреть в панорамное окно с видом на главную платформу. Там уже установили главный транспортировочный аппарат – проще говоря, машину времени.
Начался последний отсчет, и до часа «Х», который отец под звонкие фанфары озвучил год назад, оставалось ровно сорок семь минут. Собравшаяся вокруг аппаратуры толпа техников напряженно ожидала приказа приступить к последней проверке перед стартом.
Помню, как я думал: какая это чушь! Я-то знал, что мой батюшка сконструировал свою машину так, что ей мог управлять один-единственный хрононавт. А техники требовались для создания антуража. Пусть инвесторы чувствуют, что не зря потратили свои денежки! Наверняка каждый из находившихся на платформе имел свое собственное задание, но функции-то были автоматизированы! При столь точных вычислениях вмешательство человека могло привести к риску. Кроме того, отец всегда хотел управлять любой техникой самостоятельно. Он не допускал мысли о том, что кто-нибудь, кроме него самого, может действовать безупречно.
Странные мысли приходят в голову, когда твое будущее разбивается вдребезги прямо у тебя на глазах.
Отец прервал сбивчивый монолог Пенелопы. Он заявил, что понимает ее точку зрения, но это ничего не значит. От хрононавтов требуется четкая оценка ситуации в сложнейших условиях, поскольку в момент путешествия во времени даже безобидный промах может повлечь за собой настоящий катаклизм. Тот факт, что она могла допустить столь грубый промах, сводит на нет успехи Пенелопы. Ей нельзя доверять, добавил он. Она ненадежна.
Пенелопа, потрясенная, но не сдававшаяся, возразила, что теперь-то ей все понятно. Конечно, ее место займу я – его родной сын.
Мой отец скривился от отвращения.
– Послать его в прошлое… нет, о таком не может быть и речи, – процедил он.
Эксперименту неминуемо предстоит отсрочка.
Ради этого дня отец работал три десятка лет.
Я помалкивал. Но, полагаю, выражение моего лица было очень красноречивым.
И мой отец вышел из себя.
Тридцать два года он относился ко мне с холодным безразличием, зато сейчас я впервые ощутил ярость его гнева. Ребенком я хотел, чтобы он обратил на меня внимание – и тогда меня бы даже устроило, если бы он злился, – но его истинную ярость я испытал на себе лишь теперь. Никогда прежде я не замечал, что у него водянистые глаза. Кожа под его подбородком отвисла. Когда он закричал, его голос сорвался и взлетел вверх на добрую октаву, что вроде слегка приглушило громовые раскаты его бешенства.
Суть его высказываний сводилась к следующему. Он жалеет, что я появился на свет.
Не будь меня, все было бы гораздо лучше. Я безвольный, не имею никакой серьезной цели. Я абсолютно бесполезный субъект, и моя жизнь не стоит ни гроша. Хуже того – я гублю жизни людей, которые гораздо лучше меня.
Я ломаю его жизнь – и, разумеется, жизнь самой Пенелопы. А моей матери повезло – она умерла до того, как раскрылась истинная суть моей бездарной душонки.
Но случайно выяснилось кое-что еще – отец твердо уверовал, будто мой замысел с Пенелопой был направлен исключительно против него. Дескать, я задумал метафизическое отцеубийство.
Ведь именно Пенелопа Весчлер стала его избранницей и надеждой, лидером экспедиции, хрононавтом, на которого равнялись остальные участники эксперимента.
Каждый из команды хрононавтов мечтал приблизиться к уровню Пенелопы… но накануне эксперимента, который должен был окончательно скрепить бесценный отцовский вклад в мировую науку, я не только вступил с Пенелопой в сексуальную связь, но еще и сделал ее беременной.
Звучала речь так, будто я уничтожил Пенелопу.
Если честно, я никогда не считал, что в глубине моей привязанности и желания может скрываться колючий корень мщения. Нет, это было чересчур и для меня. Поэтому я пришел в совершенную, черт возьми, ярость.
Неужто мой кичливый, эгоцентричный, угрюмый отец попытается отобрать у меня и мой праведный гнев? Нет уж, дудки!
И я решился. Пусть он в кои-то веки скажет мне правду, какой бы неприятной она ни была.
И я задал самый главный вопрос, который давно вертелся у меня на языке.
– Тогда зачем, вообще, ты решил дать мне жизнь?
– Потому что мне нужно было работать, и я не мог уделять внимание твоей матери, – пророкотал мой отец, – а она вечно чувствовала себя одинокой.
Тот день должен был стать уникальным в истории человечества. Таким он и стал.
Отец впервые был честен со мной.
Слушая его разглагольствования в то время, как женщина, которую я любил, сидела вблизи и прикидывала, как бы повернуть происходящее в свою пользу, я почувствовал себя хрононавтом.
Я прокручивал в уме каждое из тех мгновений, когда отец мог рассердиться на меня и мог проявить хоть какое-то отношение ко мне. Но эти воспоминания уподобились лишь мимолетным проблескам того, как выглядела бы моя жизнь рядом с честным отцом, а не с лжецом, гением и, можно сказать, призраком того настоящего отца.
Когда я убежал из дому на девятнадцать дней, я хотел заявить о себе. Но я проиграл.
Мама приготовила мне горячие сэндвичи с сыром и отказалась обсуждать со мной происшедшее. Отец ворвался на кухню и, проигнорировав мое присутствие, взял сэндвичи, решив, что они приготовлены для него.