Чужое лицо
– Пожалуйста, не выходите из машины, – снова сказал он.
– Не беспокойтесь, не выйду.
Мак Кери открыл дверцу машины, вышел, взял из багажника купленный еще в Вашингтоне венок без надписи и положил этот венок на чью-то могилу. Так было задумано с самого начала – для Оли и всех, кто мог приехать на похороны Ставинского, они были просто посетителями у чьей-то чужой могилы.
Мак Кери постоял несколько минут возле этой чужой могилы, а Ставинский слышал через открытое окно, как там, поодаль, возле его могилы дочка сказала священнику:
– Наверно, никого не будет. Начинайте, пожалуйста.
Священник стал у закрытого гроба, лежавшего на холмике свежевскопанной земли, и начал отпевать раба Божьего Романа Ставинского. Мак Кери вернулся, сел за баранку и тронул машину.
Ставинский последним взглядом окинул собственные похороны. Жалкая картина. Сиротливая и жалкая… Когда они выехали с кладбища, он сказал Мак Кери:
– Давайте заедем в бар. Нужно выпить – помянуть покойника. Все-таки я знал его довольно близко.
– Н-да… – сказал Мак Кери. – Вы сильный человек, Ставинский.
14
Спустя три дня после визита Вирджинии в советское посольство дипломатическая почта доставила в Москву анкеты и фотографии семнадцати очередных американцев, которые просили у советского правительства въездные визы для туристической поездки в СССР. Из МИДа этот пакет переслали спецкурьером на площадь Дзержинского, 2, в 7-й туристический отдел Второго главного управления КГБ. Здесь, в канцелярии, анкеты изъяли из засургученного пакета, зарегистрировали в книге «Входящих документов», и большегрудая секретарша Катя аккуратно разложила их по отдельным папочкам, а затем понесла в кабинет начальника американского сектора майора Незначного.
– Новенькие прибыли, Фрол Евсеич, – сказала майору Незначному черноглазая двадцатипятилетняя Катя, внося в его кабинет эти папки на своей большой и высокой груди. Катина грудь не вмещалась ни в какой китель, и потому Кате давно разрешили ходить на работу не в форме, а в гражданском платье, несмотря на ее высшее сержантское звание – старшина. Собственно, в воинской гэбэшной форме в туристическом отделе вообще мало кто ходил на работу – по роду службы то и дело приходилось бывать в интуристовских гостиницах, ресторанах и прочих местах, где бывали иностранные гости, – но Катя, пользуясь этим спецразрешением, вообще ходила по учреждению в легкой прозрачной блузке, в тапочках-шлепанцах и какой-то полудомашней ситцевой юбке, которую распирали ее мощные, ядроподобные бедра.
Закрыв за собой тяжелую дверь, Катя подошла к заваленному газетами и бумагами письменному столу Незначного, обошла его, став совсем рядом с майором, положила перед ним папки с семнадцатью анкетами и, глядя на Незначного своими выпуклыми, с влажной поволокой глазами, ждала, не скажет ли он ей что-нибудь. Ее грудь нависала над его плечом, и Незначный слышал совсем рядом с собой печальное, томительное Катино дыхание. Он знал, что стоит ему протянуть руку к этой груди или к этим бедрам, как Катя обомлеет от счастья, темные, с поволокой глаза закатятся под веки, а все жарко-тяжелое Катино тело тут же упадет к нему на кресло, или на стол, или на пол – куда он прикажет. Но вот уже два года – с того самого дня, как Незначный из простого оперативника стал в свои тридцать три года начальником сектора и понял, что служебное рвение может вознести его еще выше, – с этого самого дня он держит Катю на расстоянии. Нечего! Нечего поддаваться томным вздохам этой коровы, его партийное и офицерское дела должны быть чистыми.
– Иди, Катя… – сказал он.
Катя вобрала воздух полной грудью, потом выпустила его с шумным печальным вздохом и молча направилась к двери. Незначный смотрел на ее крутые, перекатывающиеся под зеленой ситцевой юбкой бедра и мысленно восхитился своей стойкостью. Правильно, так держать, майор. Но когда дверь за Катей закрылась, майор Незначный вздохнул, представляя, как эта Катя понесет сейчас нерастраченный жар своего тела, большую мягкую грудь и бедра по другим кабинетам, и где-то там, в немецком, французском или японском секторе кто-нибудь из бездельничающих офицеров простым движением руки заголит мощные Катины прелести. Словно увидев эту сцену наяву, Незначный ревниво и нервно закурил.
С тех пор как должность начсектора открыла ему доступ в офицерский распределитель III (начальственной) категории, что совсем рядом, в Большом Комсомольском переулке, Незначный испытывал дополнительное тщеславное удовольствие оттого, что курит не какие-то там «Столичные» или «ТУ-134», а американский «Кент». Загасив спичку и выпустив облако дыма, Фрол Евсеич как бы поставил между собой и Катей дымовую завесу и взял себя в руки. Нужно работать. Конечно, ничего интересного в этих папках, которые принесла Катя, быть не может. Летний сезон закончился, за окном 1 октября, холодный полудождь-полуснег, самое отвратительное время года. В такое межсезонье, в эту октябрьскую ознобную сырость кого может занести в Россию, кроме безмозглых американских старух или ностальгирующих канадских украинцев тысяча восемьсот вшивого года рождения? Пойди выполни с таким контингентом план по вербовке! Вот уже два года он пытается убедить полковника Орлова, чтобы план по вербовке американских и канадских туристов ему давали разово, на год. Тогда богатый летний и недурной зимний уловы могут покрыть вынужденное безделье осенью и почти пустые сети весной. Но у Орлова свои доводы: а поквартальную премию как будем получать? Не будем?
Незначный открыл верхнюю папку. Так и есть. С первого же листа фотографий, приколотого к анкете, на него смотрели двенадцать совершенно одинаковых лиц одной и той же разукрашенной, как кукла, старухи. Мириам Стюард, 1903 года рождения, штат Небраска, одинокая, пенсионерка, застрахована компанией «Хелс энд Лайф иншуренс», проживает в каком-то занюханном Мадисоне. Нужно взглянуть на карту – нет ли возле этого Мадисона объектов специнтереса, но если и есть, усмехнулся про себя Незначный, что может знать о них эта Мириам Стюард, хозяйка прачечной-автомата?! Ладно, следующий. Снова двенадцать цветных фотографий, снова кукольно-детское старческое личико из штата Флорида – госпожа Рея Викс, 1908 года рождения…
Незначный никогда не мог понять, почему эти американские старики и старухи так много путешествуют… Особенно зимой и осенью. То есть он знал, конечно, что зимой и осенью цены на авиабилеты и всякие туры на Западе куда дешевле, чем летом, но даже и по самым дешевым билетам пойди попробуй заставить его семидесятилетнюю мать поехать из Гжатска, скажем, в Бухару, Ригу или даже в Ялту! Он ее и в Москву-то вытащить не может годами – живет в своем ветхом домике на окраине Гжатска, копается там в своем огороде, и нет ей ничего милей на свете. А у этих американских старух да стариков такие дома во Флориде или еще где-то, что его матери и не снилось, а – нате, тащит их по всему свету в любую непогоду, катят они через города и страны в роскошных интуристовских автобусах, беззаботной стайкой вытряхиваются из этих автобусов у подъездов гостиниц, щелкают друг друга на фоне Кремля, русских церквей и Большого театра, ходят целыми днями по музеям и все улыбаются своими поразительно белыми вставными зубами. И все для них «вандерфул», «тачинг», «эксайтинг».
Но не станешь же вербовать эту семидесятитрехлетнюю Рею Викс, которая родила четверых детей, пережила третьего мужа и теперь наслаждается путешествиями – Китай, СССР, Стокгольм, Париж, Рим, Лондон. Ничего себе маршрут для ее возраста! Незначный открыл следующую папку. И тут с двенадцати следующих фотографий на него посмотрели карие, спокойные глаза г-жи Вирджинии Парт-Вильямс. Круглый абрис молодого лица, волосы аккуратно подобраны, рот чуть полуоткрыт в улыбке. Незначный метнул взгляд на анкету. Ух ты, актриса прямо из Голливуда! Оч-чень интересно! История знает массу актрис, которые были прекрасными шпионками. Мата Хари и эта… как ее? Марлен Дитрих. Так, мотивы прибытия в СССР – свадебное путешествие. Кто же этот счастливый молодожен? Незначный с легким уколом зависти перелистнул анкету и увидел его – Роберт Вильямс, врач из Потомака, штат Мэриленд. Замкнутое лицо сорокашестилетнего холостяка, крепкая челюсть, прямой взгляд глаз малопонятного, серо-карего, что ли, цвета.